му придумывать сюжет и импровизировать на ходу.
Шло время. Я прочитал и пересказал очень много книг, в том числе такие серьезные, как «Консуэло», «Дженни Герхард», «Тавриз туманный», «Страшный Тегеран», много фронтовых книг. Особенно сильное впечатление произвела, и не только на меня, книга «Живые и мертвые», где главным героем был генерал Серпилин.
Как-то я сильно простыл, подскочила температура. Записался к врачу. Утром меня повели, надзиратель остался в коридоре, а я вошел в кабинет. За столом сидела маленькая толстенькая женщина в форме майора, лет пятидесяти на вид. Звали ее Галина Александровна, это я потом уже узнал. Женщина встала, надела халат, опять села, записала мои анкетные данные. Потом внимательно посмотрела на меня, сказала:
— Вы очень бледны.
— Где уж здесь, однако, тут? Не на Черном море отдыхаю, — ответил я.
— Раздевайтесь, я вас послушаю.
Когда я разделся, врач с интересом стала рассматривать на моем теле картины и пейзажи, выполненные в стиле уголовно-тюремного реализма, трогать мои мощные бицепсы, грудную клетку, которой мог бы позавидовать любой заштатный питекантроп.
— Ложитесь на диван, — сказала майор.
Я лег, она стала прослушивать мою грудную клетку, щупать живот, спрашивать: «Здесь болит? Здесь болит?» На что я ей ответил:
— Доктор, у меня нигде ничего не болит. Душа у меня одна болит, ноет, как вспомню, сколько мне сидеть.
— Ложитесь на живот.
Я повернулся, врач прослушала спину, сказала:
— Одевайтесь. Сейчас температуру измерим.
Когда я оделся, офицер в юбке сунула мне под мышку градусник, а сама села за стол, стала что-то писать. Попутно расспрашивала меня: откуда я, как сюда попал. Вкратце я изложил ей отнюдь не героическую свою биографию. Температура у меня оказалась тридцать девять градусов.
— Так, Пономарев, я вам выписала гематоген, будете пить. И вот еще дам вам поливитамины, тоже попринимаете, — сказала врач и насыпала мне полный карман куртки поливитаминов. — Потом я вас еще вызову.
В камере я рассказал ребятам о результатах похода к врачу. Каюм сказал:
— Сколько я в «крытой», не припомню, чтобы хоть одному «крытнику» выписывали гематоген, притом в камеру. Это неспроста.
На другой день я получил лекарства и бутылку гематогена. Стал понемногу пить. А через три дня меня вызвали в санчасть. Принимала меня маленькая майор Галина Александровна. Она, кстати, была начальником санчасти. Опять прослушала меня с обеих сторон и сказала медсестре:
— Этого полосатого тигра (а был я в полосатой робе) придется положить в санчасть. Оформите на него карточку, у него двухстороннее воспаление легких. Я ему выписала лекарства и глюкозу на десять дней. А вы, — обратилась майор в мою сторону, — идите в камеру, возьмите полотенце, ложку и кружку.
Я пошел, взял, что сказали, и меня отвели в больницу и положили в отдельную палату-изолятор. Вечером пришла Галина Александровна. Я лежал на кровати, укрывшись простыней. Майор присела на кровать, сказала:
— В других палатах лежат туберкулезники, поэтому я дала указание положить тебя отдельно, если ты сам не возражаешь.
— Нет, что вы! Я очень даже доволен. Мне тут хорошо.
Галина Александровна сидела не кровати вплотную ко мне. Я попытался отстраниться, отодвинулся чуть-чуть. Но майор села глубже на кровать, поудобнее, и опять я почувствовал ее тело. Потом она положила свою руку мне на спину и сидела, наклонившись надо мной. Ее большие груди маячили перед моими глазами. От такого изобилия этого продукта, да еще в такой близости, мне стало не по себе. Женщина заметила мое состояние, спросила:
— Что ты так покраснел?
— Видимо, температура у меня сильно подскочила, да и не только температура.
— Ладно, успокойся. Сейчас я пойду, а попозже зайду. Сегодня я дежурю и заодно сделаю тебе глюкозу.
Она ушла, а я еще долго лежал и не шевелился, так мне было хорошо. Я не знал, что и думать. Что это? То ли очередное испытание, то ли подарок судьбы. Я лежал и торопил время: скорей бы она пришла.
Когда небо в клетку за окном стало почти черным, я услышал в коридоре тяжелые шаги. В палату вошла Галина Александровна, сказала:
— Давай руку.
Сделала в вену глюкозу, дала витаминов, спросила:
— Что ты ел сегодня?
— Кашу овсяную давали и компот.
— А в подвале чем вас кормят?
— Дают хлеба четыреста граммов и овса немного, верней, каши синей. Я сижу на пониженном пайке, потому что на работу не выводят.
— То, что овсом тебя кормят, уже почувствовала, когда сидела рядом с тобой. А почему тебя на работу не выводят?
— Вахидов говорит, что я отрицательный элемент. Да я не один такой, «отрицаловки» в подвале навалом.
— Кстати, Витя, я сегодня еще ничего не ела, пойду перекушу.
— Галина Александровна, если там что останется, принесите сюда, сильно жрать хочется, — попросил я врача, на что она ответила:
— Все, что останется, я съем сама, — и засмеялась, а уходя, добавила: — Хорошо, если останется.
Я лежал читал, где-то через час Галина Александровна пришла, пододвинула табуретку к кровати, развернула сверток с колбасой и пирожками, сказала:
— Садись кушай. Вот, здесь осталось, — и снова засмеялась.
— А сколько времени? — спросил я.
— Десять. Надзиратели вывели из камер женщин-малосрочниц мыть полы в коридорах и лестницы.
Я ел, полулежа в кровати. Галина Александровна села на кровать около меня, чуть наклонившись в мою сторону. Из плохо запахнутого халата я увидел ее груди, на которых отсутствовал бюстгальтер. Мне показалось, даже не показалось, а интуитивно я почувствовал, что женщина испытывает ко мне симпатию и хочет меня. Поразмыслив, я пришел к выводу: терять мне нечего. В крайнем случае она просто выпишет меня из санчасти. Я поднялся с кровати, пошел, прикрыл дверь из предосторожности. Подошел к женщине, обнял, повалил на кровать и поцеловал в губы долгим поцелуем. Почувствовал ответную страсть. Тогда я расстегнул ей халат, положил удобнее на кровать, и мы отдались друг другу. Несколько раз мы терялись в забытьи. Галина Александровна целовала меня и только повторяла:
— Витя, успокойся. Ты такой горячий. Успокойся.
После третьего захода я отвалился на подушку. Доктор лежала с закрытыми глазами, ее массивные груди с большими коричневыми сосками свисали по обе стороны туловища.
Я стал ласкать и целовать груди, она только сильнее прижималась ко мне. В этот момент она, видимо, напрочь забыла, кто я и кто она. Любовь уравняла служебное положение бандита-каторжанина и майора — начальника санчасти.
Я приподнялся на локте, посмотрел на врача, спросил:
— Вы что, Галина Александровна, ночевать у меня в камере собрались?
— Нет, дорогой. Но мне так хорошо с тобой. Мне кажется, что за свои сорок девять лет я еще ни разу не получала такого удовольствия. Мне теперь и умереть не жалко.
— А почему, Галина Александровна, вы именно меня выбрали?
— Ты знаешь, Витя, когда ты пришел на прием и разделся, я посмотрела и подумала: такой здоровый красивый парень и пропадает. И вообще, почему-то ты понравился мне своим спокойствием, рассуждением. Я одна живу, без мужа. Лежала ночью на кровати и все время о тебе думала, решила хоть чем-то тебе помочь. А тебе хорошо со мной?
— Очень. Вы такая хорошая, мягкая и теплая. Я как дотронусь до вас, так мне опять хочется. Хочу и вот никак не могу одного понять: как вы, женщина с таким положением, вытащили меня из подвала грязного, небритого, больного и решили осчастливить? И где? В тюрьме! Спасибо, Галина Александровна, за все, за ваше благородное сердце, за простоту души. Хоть в тюрьме, но счастье и здесь мне улыбнулось.
Женщина заплакала, прижала мою голову к себе, сказала:
— Из твоего личного дела, Витя, я поняла, что сидишь ты с детских лет, в тюрьме прошла юность и пропадает молодость. Вот я и подумала: доставлю этому парню хоть мимолетную радость в жизни. Мой милый, мой ласковый.
Я лежал на спине, Галина Александровна лежала сверху, лазала по мне, целовала мои губы, грудь. Я задыхался от ее горячих поцелуев и почти терял сознание. И мы трахались снова и снова. Потом она встала, сказала:
— Сейчас пойду проверю, есть ли в душе горячая вода. Сходим помоемся, душ у меня в кабинете.
Галина Александровна ушла, а я лежал и думал: сколько это может продлиться у нас? А если все кончится, то мне будет еще тяжелее после расставания с ней.
Врач вернулась, сказала:
— Я прошла по этажам, везде тихо. Надзирателя предупредила: если кто будет меня спрашивать, пусть позвонит в мой кабинет, я приду. Воды горячей в душе не было, так я сходила в баню и сказала, чтобы мне в кабинет пустили воду. Собирайся, Витя, пойдем помоемся.
Я надел брюки, куртку и чепчик. Пришли в кабинет, я разделся, прошел в душевую и наладил нормальную воду. Вошла голенькая Галина Александровна, стала под душ, а я начал намыливаться, не сводя глаз с ее мощного крупа. Врач предложила потереть мне спину, потом я стал тереть ей спину. Она повернулась, поцеловала меня в губы. Тут я не выдержал, обхватил ее сзади, и в такой позе мы отдались друг другу прямо под душем. Время от времени женщина оборачивалась и целовала меня.
После душевой мы минут десять лежали на диване, распаренные и уставшие.
— Ох и развратники мы с тобой, Витя, — сказала милиционер. — Да простит нас Бог на том свете.
Галина Александровна поднялась с дивана, налила два стакана спирта, сказала:
— Давай, дорогой, выпьем за нашу подпольную любовь. Я-то ворона старая, знаю, чем может это обернуться. Но, встретив тебя, я уже ничего не боюсь. Только Бог мне судья.
Мы выпили и закусили. Пошли ко мне в палату и почти до утра разговаривали и трахались периодически. Под утро Галина Александровна ушла.
Утром, как обычно, тюремный день начался с проверки по камерам, смены дежурных, обхода врачей по палатам. Вошли ко мне трое в халатах. Галина Александровна с бледным серьезным лицом спросила: