Выписали мне пятнадцать суток изолятора. Я отсидел их и вышел в зону. Сангак к этому времени стал шеф-поваром, с широкой повязкой на рукаве ходил по зоне с общественниками.
В один погожий день мы, человек десять зеков, сидели на полянке в жилой зоне, разговаривали, молодой парень Макс играл на аккордеоне. Потом Мишка Перс рассказывал случай из своей жизни:
— Бичевал я как-то по осени в Волгоградской области. Да замели меня менты в одном поселке, кинули в КПЗ до выяснения. В камере уже был один «пассажир», пожилой мужичонка-бомж.
— Ну, Перс, ты прямо как Максим Горький шастал по берегам Волги, — пошутил кто-то из зеков.
— Да уж, довелось, — продолжал Перс. — Кинули к нам в камеру еще одного здоровенного малого с кривым носом. Сам он из Калмыкии, Толяном звали, кликуха Дутур. А тут морозы как раз сильные ударили. Утром просыпаемся, а старичок околел. Мы об этом надзирателю сказали. Думали, заберут жмурика. Фуя, какой там. День лежит покойник, неделю, другую. Хорошо еще, в камере дунешь — пар идет, не завонял старичок. Где-то через полмесяца только зашел в камеру капитан и говорит: «Хотите, мужики, по бутылке вина заработать? Надо покойника на кладбище оформить, похоронить, одним словом». — «Конечно хотим, — ответил Толя. — Только по одной бутылке мало. По три на рыло, начальник, даешь? Работа не из приятных, да и земля сейчас мерзлая, попробуй-ка, капитан, подолби». — «Да копать ничего не надо. Ямобур в совхозе достали», — сказал капитан. «Ну так бы сразу и сказал, начальник. Это упрощает задачу, — сказал Толик. — Но по два пузыря все же надо для сугреву». — «Будет», — ответил капитан.
В общем, взяли мы старика, кинули на трактор, выехали за село. На краю кладбища стал тракторист ямобуром копать. Прикинули, надо по пять ям в два ряда пробурить, потом лопатой подавить, и могила готова. На третьей яме бур обломился, не выдержал. Что делать? Не хоронить старика — значит пойла лишиться, да и жмурика опять в камеру тащить масть не канает.
Толя говорит тогда: «Наша задача похоронить человека. А как мы ее решим — наше дело. Давай, Миша, сейчас лопатой уберем перемычку и подровняем две ямы, а старика стоя воткнем в могилу. Какая ему разница: лежать в могиле или стоять?»
Так и сделали. Соединили вместе две ямы, стали покойника в яму заталкивать вниз ногами. Без гроба, разумеется, будут менты для бомжа еще на «деревянный бушлат» расходоваться. А старик задубел капитально, как бревно корявое стал, не хочет в яму лезть. С трудом загнали его в землю по грудь, а плечи и голова торчат. Что делать? Не вытаскивать же назад. Засыпали голову и плечи землей, получился холмик, вернулись в ментовку, доложили, что сделали все чин чинарем. Получили свою бормотуху и пошли в контору поминки по старику делать.
На этом, закончил Перс свой не очень веселый рассказ. А зеки сидели, щерились. Макс стал играть на аккордеоне полонез Огинского.
В это время к нам подошел лысый узбек Мансур возрастом лет под пятьдесят, сказал:
— Макс, дело есть. Пойдем поговорим.
Мансур был шнырем из шестого барака. Я сказал ему:
— Никуда Макс не пойдет, а будет играть на аккордеоне.
— А это, Дим Димыч, не твое дело. Что ты везде вмешиваешься? — ответил Мансур.
— Послушай, Мансур, не нарывайся на неприятность. Сваливай отсюда по-рыхлому, если не хочешь, чтобы твою лысую башку развалили, как гнилой арбуз. Понял?
Мансур передернул плечами, потоптался на месте, как гнедой мерин, но ушел.
Когда Макс закончил играть, я спросил:
— Макс, что эта лысая башка к тебе имеет?
Макс замялся как-то, но я понял, что он не хочет говорить при посторонних.
— Иди, Макс, отнеси аккордеон, — сказал я.
Макс отнес. Вдвоем мы пошли на летнюю эстраду, сели на скамеечку.
— Рассказывай все как есть, — обратился я к парню.
Макс рассказал мне про свою жизнь. Ему двадцать лет. С детства любит музыку. С отличием окончил музыкальную школу, подавал большие надежды. Но умерли родители, и его жизнь пошла наперекосяк. Попал в малолетку, из нее на год на общий режим. А сейчас шесть лет дали строгого. А попал за то, что двоих подрезал, приставали к его девушке. В зоне один раз сел играть с земляками из Ферганы в карты под интерес и проиграл.
— Мансур попросил их сделать перевод долга на него, — продолжал Макс. — А те сволочи, мои земляки ферганские, согласились.
— И что теперь? — спросил я.
— Теперь Мансур говорит: деньги не надо, будешь ходить ко мне в каптерку.
— И ты ходил?
— Нет. Но он все время пристает.
— Сколько ты должен?
— Двести рублей.
— Деньги есть?
— Нету. Да он не берет деньги, он меня хочет.
— Возьмет, куда он денется, — сказал я. — А вообще-то на твоем месте я бы его давно зарезал.
— Да я нож уже приготовил, в матраце у меня лежит. Момент никак не подберу.
— Молодец, парень. А то я подумал, ты не мужчина. Короче, сегодня я достану бабки и пойдем вместе отдавать, а когда отдашь, тут же его «на уши и поставишь». Понял? Но после этого, Макс, запомни раз и навсегда: если услышу или увижу, что играешь под интерес, тебе будет очень плохо до конца твоей жизни. Понял? — сказал я напоследок.
— Да, — ответил Макс.
Вечером я рассказал про этот случай Шведу, Персу и Манопу, сказал в заключение:
— Считаю, надо помочь пацану, а «тундру» эту проучить немного. Хочу слышать ваше мнение.
— Натурально, Дим Димыч, ты считаешь. Преступный мир тебя поддерживает. Если что, рассчитывай на нас, только «цинкани», — сказал Миша Перс, обменявшись взглядом с остальными участниками совещания, которые кивками подтвердили правильность принятого решения.
Я взял деньги, и вдвоем с Максом мы отправились к Мансуру. Зашли в каптерку, в которую зеки обычно складывают свои личные вещи. В каптерке сидели трое, пили чай.
— Салам алейкум, — сказал я.
— Алейкум салам, — последовал ответ.
— Мансур, я к тебе пришел как полномочный представитель преступного мира. Пусть эти люди выйдут, есть разговор, — начал я несколько высокопарно.
Мансур что-то сказал двоим, те вышли. Я закрыл дверь на щеколду, сказал:
— Вот тебе бабки за этого парня, — и кинул деньги на тумбочку.
А Макс подошел к Мансуру.
— Скажи этому человеку спасибо. Если бы не он, я бы тебя, сволочь, зарезал, — сказал Макс и рукояткой «кишкоправа» со всей масти врезал Мансуру по лысому чану.
Мансур упал на пол, из головы потекла кровь. Я наклонился к нему, сказал:
— Помни, тварь, не трогай молодых пацанов. Следующий раз ты у меня не сорвешься, на голову сделаю короче. Мало тебе, что ли, проституток лагерных: Катек и Манек, что под нарами «лазиют» и дают за сигарету, глоток чая или кусочек сахара?
Напоследок я пару раз пнул Мансура ногой, а Максу сказал:
— Все, Макс, съем, уходим.
Через полчаса в барак прибежали надзиратели и общественники, говорят мне:
— Пойдем, Пономарев.
Я оделся и под конвоем пошел в штаб. Здесь уже сидел Мансур с перевязанной головой и майор Корнев.
— Пономарев, вы когда прекратите режим нарушать и людей избивать? — спросил майор. — За что вы избили дневального?
— Пусть он сам расскажет, — ответил я.
Мансур исподлобья посмотрел на маня и выругался по-узбекски. Тут в штаб и Макса привели. Оказалось, что после нас в каптерку зашел завхоз отряда, увидел лежащего на полу Мансура в крови, побежал в штаб. И вот любезная компания снова в сборе. Макс честно рассказал все, что и мне рассказывал. В конце добавил:
— Гражданин начальник, я хотел зарезать мерзавца. Но этот человек заплатил за меня, и он отделался легким ушибом.
— Гражданин начальник, я во всем виноват. Пацан ни при чем. Меня наказывайте, — сказал я.
— Сейчас пойдем к начальнику лагеря. Как он решит, так и будет, — подвел майор резюме нашей дискуссии.
Нас отвели в кабинет к начальнику лагеря. Глянув на нас и выслушав майора, «хозяин» сказал:
— Выйдите все. А ты останься, — кивнул он в мою сторону.
Когда дверь кабинета захлопнулась, оставив нас двоих с глазу на глаз, подполковник сказал:
— Я уже не знаю, Пономарев, что с тобой делать. Ты уже не можешь, чтобы не отколоть какой-нибудь номер. Неужели ты совсем не думаешь о свободе?
— Ей-ей, начальник, еще как думаю. Ночи не сплю, все думаю. Все от дум этих вот и прет одна невезуха, — перебил я подполковника.
— По твоим «подвигам», Пономарев, об этом не скажешь. Вот смотри, — продолжал Щербаков. Открыл сейф, налил маленький стаканчик коньяку и выпил. — Видел? А сейчас я выйду за зону, меня там женщина ждет. Неужели тебе этого всего не хочется? Опомнись, парень. Подумай хоть раз: есть свобода, а всех не перебьешь. Это лагерь. Но больше тебя в зоне я держать не могу. Посидишь шесть месяцев в БУРе, подумаешь обо всем, что я тебе сказал. А еще заморю тебя вконец, может, тогда ты поймешь. А то вон какую морду отъел, как в санатории. И лично сам проконтролирую, как тебя кормить будут.
«Хозяин» нажал кнопку, вошел надзиратель.
— Увести. Сначала пятнадцать суток, потом в БУР перевести. А тому пятнадцать суток изолятора.
Меня и Макса увели в изолятор. Отсидели мы пятнадцать суток, и меня кинули в БУР, а Макс в зону ушел. А мне сказал:
— Дим Димыч, я буду «подогревать» тебя.
— Не надо, Макс. «Спалишься» и тоже будешь сидеть в БУРе со мной.
— С тобой, Дим Димыч, я уже ничего не боюсь. В общем, жди ночью.
— Ты лучше, Макс, Шведу скажи, пусть пойдет в «эмиграцию» без меня, мне еще полгода в «сейфе качаться», пусть не ждет. А я, как только вернусь на зону, сразу «уйду на траву».
В камеру через дежурного надзирателя я вызвал библиотекаря. Тот пришел, я выписал себе кучу хороших книг. И читал их запоем, так время быстрее проходило. И вообще установил себе жесткий режим. Утром поднимался и целый час делал физические упражнения; потом обтирания мокрым полотенцем. На час меня выводили на прогулку. В прогулочном дворике я бегал, прыгал. Придя потом в камеру, я ложился на телогрейку и читал. Матрац на день надзиратели выносили в коридор. Обычно заключенные, побывавшие в этом бетонном мешке на «обезжиривании», через полгода превращаются в мумий и редко кто еще ноги таскает.