Санитары ушли, пришла Юлия Сергеевна, поздоровалась с нами, сказала:
— Сейчас начнем, — и прошла к себе в кабинет.
Вышла переодетая в больничный халат. С Колей мы тоже одели рабочую спецформу: фартуки и перчатки. Я посмотрел на Юлию Сергеевну и еще раз убедился в ее схожести с колдуньей, такие же волосы и большие голубые глаза. В пол-литровой банке она дала нам спирт, сказала:
— Оботрите места разрезов, чтобы трупный яд не выделялся, — и зашла в кабинет.
Я взял кружку с бачка, налил немного спирта, протянул своему ассистенту.
— Пей, Коля, чтобы трупный яд на нас не переходил, — сказал я, а когда Коля выпил, налил себе и тоже выпил.
В банке осталось граммов двести.
— Этого и жмурику хватит. Что называется, сообразили на троих, — сказал я.
Намочили вату и быстро протерли грудь, живот и голову третьему участнику уик-энда. Юлия Сергеевна принесла инструменты. Я взял скальпель и разрезал живот до груди.
— Теперь, Дим Димыч, отрежьте по кусочку сердца, легкого, печени и почки. Много не надо, а так, размером с ноготь, — давала инструктаж Колдунья.
— А может, побольше отхватить, чтобы нам и на жаркое хватило? — пошутил я и увидел, как передернуло Колю и Юлию Сергеевну.
Потом на голову покойника я надел и зажимами прикрутил железный колпак, разрезал шкуру, вскрыл череп, вырезал кусочек мозга и отдал врачу. Она ушла к себе, сказав:
— Зашивай.
Я зашил череп, снял колпак. Коля зашил живот. Покойника одели в новые кальсоны и рубашку, положили в гроб, который к этому времени принес гробовщик. Юлия Сергеевна принесла и положила на грудь покойного номер и историю болезни, я прибил крышку. Подошла машина, гроб мы погрузили на нее, и машина уехала. Водой из шланга Коля помыл стол и пол.
— Сегодня, видно, будет мало работы. Так что, ребята, пока отдыхайте, — сказала Колдунья и ушла в свой кабинет колдовать над микроскопом.
А мы с Колей вышли из морга, легли возле цветов, будучи слегка под кайфом.
— Ну как, Коля? — спросил я. — А ты боялся.
Коля лежал и молчал, «впав в распятие», и только когда мы пошли на обед, он сказал:
— Ты прав, Дим Димыч, страшного тут ничего нет. Все лучше, чем в зоне или тюрьме. А главное, уйти на свободу раньше срока.
Каждый день из отделений приносили по одному, а то и по два трупа. При каждом вскрытии присутствовала Юлия Сергеевна. Я попросил у нее нашатырного спирта. Этим спиртом мы протирали на трупе нужные места, а медицинский — выпивали. Наша начальница на это внимания не обращала, а только улыбалась. В нас она видела слаженный тандем и хороших работников. Даже моя лечащая врач Алевтина Николаевна говорила мне:
— Пономарев, это хорошо, что вы помогаете товарищу. Притом у вас еще не кончился курс лечения. Юлия Сергеевна хвалила вас обоих. Молодцы, ребята.
А когда заступала на дежурство главный рентгенолог, то после обеда она всегда присылала за мной пацана-санитара с общего режима.
— Дим Димыч, вас вызывает Зинаида Михайловна.
— Скажи ей, сейчас приду.
И я шел к ней. Зайду, гляну, и мне делается плохо. Она с мокрым полотенцем на голове, охает, стенает. Работала она сутки через двое и, видимо, дома пила по-черному. Одним словом, была алкоголичка. Я закрывал дверь на крючок и приступал к работе. Делал массаж, разминал ей все тело, потом обтирал мокрым полотенцем. Она только вздыхала, говорила:
— Ух, как на свет родилась. Возьми, Дима, налей себе там в шкафу и поешь.
Из дома она приносила сдобные изделия, пирожки, колбасу. Я наливал себе полный стакан водки, выпивал, уминал все подряд, аж за ушами трещало.
Зинаида Михайловна смотрела на меня и говорила:
— Вот, молодец. Мне нравится смотреть, когда ты ешь. Тигра мне напоминаешь.
Потом я раскладывал рентгенолога на кушетке, начинал целовать и, как доводил ее до азартного состояния, мы отдавались друг другу без остатка. Она только шептала мне на ухо:
— Милый, что ты делаешь со мной? Ты такой распутник, я сама не понимаю, что делаю.
Основательно натрахавшись, я поднимался, клал Зинаиде Михайловне на голову мокрое полотенце и, поцеловав в шею, тихо уходил, прикрыв за собой дверь, а санитару говорил:
— Смотри, чтобы никто ее не потревожил. Спросят, скажешь: нет ее. Понял?
— Да.
— Ну, смотри.
Как-то, закончив работу в морге и погрузив гробы на машину, мы сели с Колей отдохнуть. Выпили. Колю немного развезло, и он полез на клумбу в цветы, а я решил помыться под душем. Зашел в кабинет Колдуньи, ее там не было. И вдруг я увидел ее за перегородкой под душем. Хотел уйти, но она увидела меня, спросила:
— Ты что хотел?
— Хотел у вас спросить разрешения помыться под душем.
Она засмеялась, ответила:
— Что ты спрашиваешь? В любое время купайся. А сейчас подай мне халат.
Я взял с дивана халат, подошел к стойке ширмы и увидел Колдунью совершенно голой с острыми, торчащими кверху грудями. Меня затрясло, я не мог оторвать от нее взгляда. Не помню, как я открыл перегородку, зашел под душ, обнял ее и стал целовать. На нас лилась из душа вода, а я все целовал и целовал. Главное, она совсем не сопротивлялась. Тогда я взял Юлию Сергеевну на руки, понес и положил на диван. Она восприняла это как должное. Не долго думая, сбросив штаны, я лег сверху, и наши души полетели вверх. Когда я спустился на землю, поднялся с женщины и сказал:
— Можешь идти на вахту и сказать ментам, что я тебя изнасиловал. Пятнадцать лет я почти отмотал, так мне «отломят» еще пятнадцать, и век свободы мне теперь не видать, сдохну в тюрьме.
Юлия Сергеевна приподнялась с дивана, прикрыла мне рот рукой и сказала:
— Дурачок, ты что говоришь? Как баба, нюни распустил. Никуда я не думаю идти и говорить. Лучше помоги мне одеться.
Я подал ей трусики, халат и нижнюю рубашку.
— Рубашку не надо. Мне в халате просторней и не так жарко, — сказала Колдунья.
Я пошел и завинтил душ, а сам пребывал еще в сомнении: а вдруг пойдет и заявит? Она, видимо, почувствовала мое сомнение, подошла ко мне, обняла рукой за шею и поцеловала в губы. Я обнял ее и крепко поцеловал. Она только простонала:
— Ух, я совсем задохнулась.
Чувствуя в руках ее хрупкое податливое тело, я не мог сдержаться. Снова положил ее на диван, и опять «душа в рай понеслась».
С этого дня моя жизнь в сангородке вообще пошла как в сказке. Утром Юлия Сергеевна приходит, приносит полную сумку продуктов, огурцов, помидоров. Сделаем большую эмалированную миску салата, выпьем спирту, закусим и, если есть жмурики, начинаем работать. А если нет работы, то Коля идет в цветы загорать, заодно смотреть, чтобы кто посторонний не «лукнулся» в морг. Я ему ничего не объяснял, думаю, он сам догадался, но сказал на всякий случай:
— Коля, про все, что ты видишь и знаешь, должен молчать как рыба. Понял?
— Понял.
А мы с Колдуньей оставались в кабинете, раздевались догола и трахались до беспамятства. Потом шли под душ, мылись, и она уходила к врачам в сангородок, а я полз в цветы загорать.
Не забывал я и Зинаиду Михайловну. Она была у меня самая уважаемая женщина. Когда ее дежурство, тут уж я был полностью в ее распоряжении и объятиях.
Так вертелся я как сыр в масле почти год. Прошли лето, зима, снова наступило лето. После очередной трудовой вахты мы помылись под душем, хорошо выпили, поели втроем, и Коля ушел греться на солнышке. А я остался «жарить» Юлию Сергеевну. Да так увлеклись этим занятием, что забыли дверь закрыть. Колдунья сидела у меня на коленях, и мы целовались взасос. Ничего не видели и не слышали. Очнулись, когда услышали громкий мужской голос:
— Это что такое?
В дверях стоял капитан с широкой повязкой на рукаве, «дежурный по сано», и смотрел на нас, вылупив шнифты. Юлия Сергеевна покраснела до корней волос, а капитан повернулся и, уходя, ехидно сказал:
— Не буду вам мешать.
Мы долго находились в каком-то оцепенении, потом я вышел на улицу. Коля спал на лавочке, я разбудил его.
— Все, Коля, хана дело. «Спалились» мы с Юлькой, дверь забыли закрыть, и ты заснул. Приходил дежурный капитан и застал нас на горячем.
Коля смотрел на меня, хлопал глазами, потом спросил:
— Что же теперь будет?
— Да ее-то оставят на работе, а меня могут в зону кинуть. Самое главное, что суды уже все закончились и меня могут только в зону отправить.
Я вернулся в кабинет к Юлии Сергеевне. Она сидела плакала и повторяла:
— Что же теперь будет?..
— Думаю, Юля, особо страшного ничего не произошло. Просто меня отправят в зону.
Юля обняла меня, стала целовать, размазывая свои слезы по моему лицу.
— Милый, а как же я без тебя буду. Я уже так к тебе привыкла, что дома почти не бываю, а рвусь сюда, к тебе. Мне и мысль в голову не приходила, что мы можем когда-нибудь расстаться. Даже не верится. Может, все обойдется?
— Нет, Юля, капитан так дело не оставит. Я по его морде видел. А я-то этих псов знаю. Даже просто из зависти, что ты не с ним, а с уголовником любовь делишь, — сказал я.
На другой день часов в десять утра, мы еще в палате были, прибежал дневальный штаба — молодой зек общего режима, спросил:
— Кто Пономарев?
— Я.
— Тебя опер вызывает к себе.
Я оделся и пошел в штаб. Он находился в здании около туберкулезного отделения. Я поднялся на второй этаж, открыл дверь с табличкой: «кабинет оперуполномоченного». Спросил:
— Можно к вам?
— Да. Заходите.
За столом сидел майор лет под пятьдесят с шевелюрой наполовину седых волос. Спросил мои анкетные данные, с чем лежу и кто лечащий врач. Я ответил. Майор поднял трубку телефона, попросил терапевтическое отделение, сказал:
— Алевтина Николаевна, придите, пожалуйста, в штаб и захватите историю болезни Пономарева.
Я сидел и молчал, а майор что-то писал. Вошла Алевтина Николаевна. Майор посмотрел на нее, спросил:
— Ваш больной?
— Да.
— У него что, еще не закончено лечение?