Слегка вас обнадежу. У западных женщин вы обнаружите одно замечательное свойство: даже самые красивые могут оказаться восприимчивы к искренним комплиментам: вам назовут имя и пожмут руку — даже если это происходит на нудистском пляже. (Рукопожатие Адама и Евы — вот предмет, достойный кисти художника!)
Вы можете, конечно, что-нибудь покрутить с соотечественницами. Но одни здесь для карьерного роста, другие — чтобы выйти замуж, а у тех, что переселились сюда насовсем, жизнь непростая; они не то, что вам нужно, и вы не то, что нужно им.
Ваш лучший шанс связан с женщинами, которые находятся в сходном с вами положении. Они далеко от дома. Они приехали сюда учиться или в чем-то усовершенствоваться; возможно, они в поисках; возможно, они с кем-то недавно расстались; возможно, им нужна опора — но не такая, чтобы ее не сдвинуть.
Что касается покупной любви, то она никогда не казалась мне привлекательной, но я готов оценить темперамент собратьев по полу, которых ничто не останавливает, а все только возбуждает. Об их темпераменте я сужу по характеру предложения, с которым время от времени сталкивается каждый мужчина, управляющий автомобилем. Один случай, пожалуй, достоин упоминания.
В жарчайший июльский полдень я еду еще не по южной, но далеко уже не северной Италии. Дорога проложена среди невысоких гор, поросших лесом. С какого-то момента из этих джунглей одна за другой стали появляться чернокожие женщины в коротких пестрых юбках и довольно дикого вида. Тем летом я уже добирался до Африки, можно сказать — только что. Поэтому в моем мозгу поплыли смутные догадки о том, что под влиянием жары я забыл, как переправился в Тунис или Ливию. На дороге пусто, так что понять, где я все-таки нахожусь, нелегко. Я продолжаю размышлять над своим положением, когда вдруг у съезда с дороги замечаю полицейскую машину и тотчас понимаю, кто эти женщины. Должен сказать, что удивление мое было сопоставимо с тем, которое я бы испытал, оправдайся мои худшие предположения.
В Италии этот род женщин особенно страшен, в заальпийской Европе они чаще бывают забавными, даже по-своему трогательными. К примеру, девушки в веселых кварталах Гамбурга своей длинноногостью, спортивной осанкой и экипировкой были похожи на волейбольную команду, вышедшую потренироваться. Во Фленсбурге месяц назад я случайно попал на улицу, обустроенную, как оказалось, для того, чтобы за освещенными окнами, словно в аквариуме, вас поджидали полураздетые женщины. Нет, они не были ни особенно молоды, ни особенно красивы. «Заходите!» — задушевно позвала одна из них так, как заботливая хозяйка удерживает гостя, собравшегося уходить: «Ну уж от чашки чаю на дорогу вы не откажетесь?!»
Пока вы в Германии, все будет, скорее всего, благопристойно. В Париже будьте начеку — тамошние сутенеры готовы чуть ли не силком затащить вас куда-нибудь. В Нью-Йорке, на 42-й улице, навели порядок, так что мои рекомендации вам не понадобятся. А в лондонском Сохо я попал в историю, которая, как мне потом объяснили более образованные друзья, уже описана в литературе. Но я до сих пор не прочел названное ими произведение, а дело, собственно, было так. Рядом со ступеньками, ведущими в подвальчик, я увидел рекламное объявление о каком-то (наверное — эротическом) танце за весьма подходящую цену. Перед входом стояла девица — миловидная и очень приветливая. Я был в легком, хорошем настроении, а вот с девицами как раз давно не общался. Сидя за столиком, мы мило болтали — не сразу же танцевать. Никто не мешал, других посетителей не было, время шло. Почему бы не выпить? Конечно, я ее угощу. Коктейль? — Хорошо. Соглашаясь, я успел даже подумать о том, что в заведении с такими ценами за танцы коктейль не может стоить очень дорого. Дедуктивный метод был вскоре посрамлен. Коктейль далеко еще не был допит, когда мне представили счет, который вызвал естественное удивление. Мое удивление было разъяснено указанием на тот факт, что сразу за входом, над лестницей, указаны все цены. Спорить было бессмысленно, но у меня с собой были какие-то относительно небольшие деньги, далеко не отвечавшие высоким требованиям момента. Девица из ласковой паиньки, как по нотам, превратилась в фурию. «Он хотел меня поцеловать!» — кричала она (подумаешь — в щечку; сама же ее и подставила). «Он обращался со мной как с проституткой!» — о, это уже звучало как призыв к вышибале (мужчина лет пятидесяти четырех, крепкого телосложения) заступиться всеми доступными ему средствами за оскорбленную невинность. Вышел босс; низкорослый и щуплый, но вида зловещего — профессор Мориарти. Предложил вызвать полицию. Я заверил присутствующих, что все их требования нахожу совершенно законными. Тут, по знакомой советскому человеку схеме «хороший и плохой следователь», вступил в игру официант: «Сэр, я понимаю, что произошла ошибка. Но нужно платить!» — «Согласен, — говорю я, — за ошибки надо платить, иначе снова их повторишь. Завтра утром, или когда вы там открываетесь, приду и заплачу». После некоторых колебаний мое предложение принимается. Другая девица, на выходе-входе поджидающая новых дураков, одаривает меня подбадривающим взглядом, и я выхожу на улицу не в таком уж плохом настроении, сознавая, что избежал разнообразных худших неприятностей.
Мое появление на следующее утро произвело сенсацию. Растроганный вышибала поставил мне напиток за счет заведения (безалкогольный) и рассказал мне о своей службе на подводной лодке во флоте Ее Величества. Я осведомился о бизнесе. Такого рода бизнес, посетовал он, то up, то down — а сейчас сами знаете, какие времена, посетителей мало. Девица предложила наконец станцевать. Я согласился. Конечно, если я ей дам чаевые — прибавила она. Что значили чаевые рядом с ее коктейлем? Станцевала. И прежде, и после того я не раз видел подобные танцы — ив относительно респектабельных местах, и в сомнительных заведениях, давно прикрытых полицией; и никогда не мог понять, что в них находят захватывающего.
Денег было, конечно, жаль. Но деньги обладают тем приятным свойством, что они не только уходят, но и приходят. У некоторых счастливцев они, правда, еще и накапливаются — подобно порочным привычкам.
В заключение немного этнографии. Стайка девушек, щебечущих по-итальянски, — это неотразимо. Финские и шведские девушки вас порадуют цветом волос и здоровым видом, но их глазам будет часто чего-то недоставать. Этот недостаток вы, конечно, восполните в Израиле. Все оттенки женской привлекательности вы найдете в Нью-Йорке; для человека, наделенного глазами, чувствительностью и легкомыслием, уик-энд в этом городе представит множество соблазнов. Самую красивую девушку я видел в Кембридже (мы оказались в соседних очередях за пивом), она была персиянка.
А вообще красивых женщин вокруг меня становится все больше: преимущество зрелого возраста!
ЕВРОПА ДОИСТОРИЧЕСКАЯ
По достоверным свидетельствам, мы родились на опушке тропического леса. Когда климат стал суше и лес отступил, мы оказались в саванне: стали чаще вставать на задние конечности, чтобы дальше видеть, освобождать передние, чтобы размахивать палками, стали дружно отпугивать хищников, стали обтесывать камни — и вот мы уже Homo erectus и Homo habilis.
Европа — наша общая родина в более узком смысле. Здесь сложился современный человек — Homo sapiens, или, как настаивают некоторые ученые, впечатленные духовными озарениями неандертальцев, — Homo sapiens sapiens. Этот последний, как бы его ни называть, не только по-хозяйски расселился по всему земному шару, но еще и создал искусство. Собственно, как и все остальное, что окружает нас; но я говорю о таких отдаленных временах, когда еще не была изобретена цивилизация, не было истории. Европе выпала особая честь: на ее земле обнаружены удивительные произведения первобытной живописи, за ее пределами не найдено ничего сопоставимого.
На основании иллюстраций, которые я видел в книжках, у меня сложилось столь изумленно-почтительное отношение к художникам, расписавшим Ласко, что я почитал за счастье составить хотя бы приблизительное представление о природном ландшафте, их окружавшем. Я знал, что их произведения, открытые в 1940 году, вследствие частых посещений пещеры разрушились и что теперь посетителям доступна только их реплика, и потому думал лишь об ознакомлении с местностью. Оставалось пожертвовать тремя-четырьмя днями работы в библиотеке (пять лет назад мне это казалось расточительным) и совершить путь в тысячу километров, отделявших мой южнонемецкий университет от междуречья Дордони и Везера.
Я пересек Шварцвальд, оставил позади Рейн и, оказавшись во Франции, поехал в направлении Бельфора. С вершин холмов, на которые то и дело приводила дорога, открывались просторы как будто бескрайней земли; по правую руку виднелись Вогезы. Страна за Рейном была другой — более южной, хотя я двигался в западном направлении. Бросалась в глаза полузабытая прямизна дорог (в Германии прямые участки редки и коротки); многие дороги, как это принято во Франции, были обсажены деревьями, выглядели как аллеи. Под вечер на них разгоняешься и летишь с холма вниз, словно на санях.
За Бельфором поворачиваю на юг — Безансон, Доль, Шалон. Поля, перемежающиеся с возвышенностями; упитанные коровы и немногочисленные лошади; неведомая хищная птица, низко стелющаяся над землей, — по повадкам ни ястреб, ни сокол. За Дигуэном выбираю идиллическое место для ночлега, но приветливый хозяин сожалеет, что все комнаты заняты. Середина августа! В каком-то самоучителе я читал, что в это время вся Франция на колесах. Я не вспоминал об этом, пока ехал по малонаселенным и не слишком посещаемым краям, но зрелище автострады, ведущей к Монпелье и Средиземноморскому побережью, заставляет меня убедиться в справедливости очередной азбучной истины. Уже давно стемнело, позади Клермон-Ферран, оставлены помыслы о комфортабельном ночлеге — всюду все занято, и я сворачиваю на дорогу, ведущую к Орийаку. Даже в темноте я понимаю, что нахожусь в поразительном по красоте месте: на причудливых изгибах дороги фары высвечивают бесконечной древности скалы. Останавливаю машину — вот что ждет меня утром! Пока любуюсь звездным небом — такого Млечного Пути я не видел никогда.