Подобный вопрос оправдывает сделанное с некоторой живостью возражение. Я сказал, что драться на нём он не будет, или будет разбит непременно. Ни один из генералов не сказал своего мнения, хотя немногие могли догадываться, что князь Кутузов никакой нужды в том не имеет, желая только показать решительное намерение защищать Москву, совершенно о том не помышляя.
Князь Кутузов, снисходительно выслушав замечание моё, с изъявлением ласки приказал мне осмотреть позицию и ему донести. Со мною отправились полковники Толь и Генерального штаба Кроссар.
По тщательном обозрении я доложил князю вкратце следующие замечания: местоположение от правого фланга к центру имеет довольно хорошую наклонность, частью для нас выгодную, частью под сильным огнём. Его разрезывает речка Карповка, крутоберегая к стороне Воробьёвых гор; въезды на них неудобны, требуют время для исправления. Устроенные на речке мосты подвергаются неприятельским батареям; удалённые от них умедлят сообщения между войск.
Левый фланг армии, занимая вершину Воробьёвых гор, должен иметь весьма сильные укрепления, защищаемые главною частью войск, ибо на противоположной равнине может неприятель расположить тридцать и более тысяч человек, готовых к атаке.
В тылу у нас Москва-река, единственное отступление фланговым движением к речке Карповке. Князь Кутузов, выслушав, приказал сделать вторичное обозрение, и, по возвращении, я доложил ему, что, расположив армию на Воробьёвых горах, перехватя Калужскую дорогу впереди заставы, можно удерживать Серпуховскую дорогу и отступить на неё, проходя малую часть Замоскворечья.
В заключение я сказал, что позиция чрезвычайно невыгодна, отступление очень опасно и трудно арьергарду удержаться столько времени, чтобы армия успела отдалиться. Отступление войск, защищающих Можайскую дорогу, не иначе как через город, надобно согласовать с общим движением армии. Князь Кутузов, выслушавши моё объяснение, ничего не сказал, а войска продолжали устраиваться по прежнему его приказанию. 4-й корпус генерала Дохтурова направлен на Воробьёвы горы, работа окопов продолжалась.
Я нашёл у князя генерала графа Ростопчина, с которым он (как я узнал) долго очень объяснялся. Увидевши меня, граф отвёл в сторону и спросил: «Не понимаю, для чего усиливаетесь вы непременно защищать Москву, когда, овладев ею, неприятель не приобретёт ничего полезного. Принадлежащие казне сокровища и всё имущество вывезены; из церквей, за исключением немногих, взяты драгоценности, богатые золотые и серебряные украшения.
Спасены важнейшие государственные архивы. Многие владельцы частных домов укрыли лучшее своё имущество. В Москве останется до пятидесяти тысяч самого беднейшего народа, не имеющего другого приюта». Весьма замечательные последние его слова: «Если без боя оставите Москву, то вслед за собою увидите её пылающую!»
Конечно, звание моё обратило внимание на меня; до того гордый вельможа не знал меня. Вежливо отвечал я: «Ваше сиятельство видите во мне исполнителя воли начальника, не допускающего свободы рассуждения». Он не скрыл от меня подозрения, что Кутузов далёк от желания дать сражение.
Граф Ростопчин уехал, не получив решительного отзыва князя Кутузова. Ему по сердцу было предложение графа Ростопчина, но незадолго пред сим клялся он своими седыми волосами, что неприятелю нет другого пути к Москве, как чрез его тело. Он не остановился бы оставить Москву, если бы не ему могла быть присвоена первая мысль о том.
Данная им клятва его не удерживала, не у преддверия Москвы можно было помышлять о бое; недоставало времени сделать необходимые укрепления; едва ли достаточно было, чтобы порядочно расположить армию. 29-го числа августа им подписано повеление калужскому губернатору о направлении транспортов с продовольствием из Калуги на Рязанскую дорогу.
Князь Кутузов рассказал мне разговор его с графом Ростопчиным и со всею простотою души своей и невинностью уверял меня, что до сего времени он не знал, что неприятель приобретением Москвы не снищет никаких существенных выгод и что нет, конечно, причин удерживать её с чувствительною потерею, и спросил, как я думаю о том?
Избегая вторичного испытания моего пульса, я молчал; но, когда приказал он мне говорить, подозревая готовность обойтись без драки, я отвечал, что прилично было бы арьергарду нашему в честь древней столицы оказать некоторое сопротивление.
День клонился к вечеру, и ещё не было никаких особенных распоряжений. Военный министр призвал меня к себе, с отличным благоразумием, основательностью истолковал мне причины, по коим полагает он отступление необходимым, пошёл к князю Кутузову и мне приказал идти за собою.
Никому лучше военного министра не могли быть известны способы для продолжения войны и какими из них в настоящее время пользоваться возможно; чтобы употребить более благонадёжные, надобно выиграть время, и для того оставить Москву необходимо.
Князь Кутузов, внимательно выслушав, не мог скрыть восхищения своего, что не ему присвоена будет мысль об отступлении, и, желая сколько возможно отклонить от себя упрёки, приказал к восьми часам вечера созвать господ генералов на Совет.
В селении Фили, в своей квартире, принял князь Кутузов собравшихся генералов. Совет составили: главнокомандующий, военный министр Барклай де Толли, генерал барон Беннигсен, генерал Дохтуров, генерал-адъютант Уваров, генерал-лейтенанты граф Остерман-Толстой, Коновницын и Раевский; последний, приехавший из арьергарда, бывшего уже не в далёком расстоянии от Москвы, почему генерал Милорадович не мог отлучиться от него.
Военный министр начал объяснение настоящего положения дел следующим образом: «Позиция весьма невыгодна, дождаться в ней неприятеля весьма опасно; превозмочь его, располагающего превосходными силами, более нежели сомнительно. Если бы после сражения могли мы удержать место, но такой же потерпели урон, как при Бородине, то не будем в состоянии защищать столько обширного города.
Потеря Москвы будет чувствительною для государя, но не будет внезапным для него происшествием, к окончанию войны его не наклонит и решительная воля его продолжать её с твёрдостью. Сохранив Москву, Россия не сохраняется от войны жестокой, разорительной; но, сберегши армию, ещё не уничтожаются надежды Отечества, и война, единое средство к спасению, может продолжаться с удобством.
Успеют присоединиться, в разных местах за Москвою приуготовляемые, войска; туда же заблаговременно перемещены все рекрутские депо. В Казани учреждён вновь литейный завод; основан новый ружейный завод Киевский; в Туле оканчиваются ружья из остатков прежнего металла.
Киевский арсенал вывезен; порох, изготовленный в заводах, переделан в артиллерийские снаряды и патроны и отправлен внутрь России». Военный министр предпочитал взять направление на город Владимир в намерении сохранить сообщение с Петербургом, где находилась царская фамилия.
Великому князю Константину Павловичу доказывал я о совершенно безопасном пребывании в Петербурге, в опровержение слов его: «Сестра Екатерина Павловна не знает, где во время родов может быть покойна». Я осмелился предложить шутя заклад, и видно из происшествий, что могла она не оставлять Петербурга.
Князь Кутузов приказал мне, начиная с младшего в чине, по прежнему порядку, объявить моё мнение. Совершенно убеждённый в основательности предложения военного министра, я осмелился заметить одно направление на Владимир, не согласующееся с обстоятельствами.
Царская фамилия, оставя Петербург, могла назначить пребывание своё во многих местах, совершенно от опасности удобных, не порабощая армию невыгодному ей направлению, которое нарушало связь нашу с полуденными областями, изобилующими разными для армии потребностями, и чрезвычайно затрудняло сообщение с армиями генерала Тормасова и адмирала Чичагова.
Не решился я, как офицер, не довольно ещё известный, страшась обвинения соотечественников, дать согласие на оставление Москвы и, не защищая мнения моего, вполне не основательного, предложил атаковать неприятеля. Девятьсот вёрст беспрерывного отступления не располагают его к ожиданию подобного со стороны нашей предприятия; что внезапность сия, при переходе войск его в оборонительное состояние, без сомнения, произведёт между ними большое замешательство, которым его светлости как искусному полководцу предлежит воспользоваться, и что это может произвести большой оборот в наших делах.
С неудовольствием князь Кутузов сказал мне, что такое мнение я даю потому, что не на мне лежит ответственность. Слишком поспешно изъявил он своё негодование, ибо не мог сомневаться, что многих мнения будут гораздо благоразумнейшие, на которые мог опираться. Генерал-лейтенант Уваров дал одним словом согласие на отступление. Генерал-лейтенант Коновницын был мнения атаковать.
Оно принадлежало ему как офицеру предприимчивому и неустрашимому, но не была испытана способность его обнимать обширные и многосложные соображения. Генерал Дохтуров говорил, что хорошо бы идти навстречу неприятелю, но, после потери в Бородинском сражении многих из частных начальников, на места которых поступившие другие, малоизвестные, будучи по необходимости исполнителями распоряжений, не представляют достаточного ручательства в успехе их, и потому предлагает отступать.
Генерал барон Беннигсен, известный знанием военного искусства, более всех современников испытанный в войне против Наполеона, дал мнение атаковать, подтверждающее изложенное мною. Уверенный, что он основал его на вернейших расчётах правдоподобия в успехе или по крайней мере на возможности не быть подавленными в сопротивлении, много я был ободрён им, но, конечно, были удивлённые предложением.
Генерал-лейтенант граф Остерман был согласен отступить, но, опровергая предложение действовать наступательно, спросил барона Беннигсена, может ли он удостоверить в успехе? С непоколебимою холодностью его, едва обратясь к нему, Беннигсен отвечал: «Если бы не подвергался сомнению предлагаемый суждению предмет, не было бы нужды сзывать Совет, а ещё менее надобно было бы его мнение».