Атаман Платов оставил несколько полков, приказавши им находиться и по возможности действовать в тылу неприятельской армии.
По приказанию фельдмаршала взятые пушки и знамя провезены по лагерю для показания войскам.
Призвавши меня, князь Кутузов сказал о намерении его отойти с армией по направлению на Калугу. Стараясь убедить его остаться в позиции если не на весь день, по крайней мере, несколько часов, я должен был войти в подробности и говорил, что с самого начала дня не умножена артиллерия на опушке города, ничто не обнаруживает приготовлений к действиям наступательным. Не от Наполеона можно ожидать безрассудной решительности атаковать нашу армию в ее выгодной позиции, имея в виду город, в малом числе тесные улицы, повсюду неудобные к речке спуски, пагубные в случае отступления, мосты под нашими выстрелами. Армия наша превосходила в силах, особенно после отправления на Можайск польской армии и тяжелой артиллерии[81].
Кавалерия наша свежая и в хорошем состоянии; у неприятеля большой в ней недостаток. Можно было подозревать, что город занят одним авангардом, ибо главные массы обозрены были за речкою Лужею. Фельдмаршал настаивал доказать выгоду отступления армии. Меня спросил он, как я думаю. Я допускал движение армии, но только на малое расстояние по направлению на Медынь. «Как можно это в виду неприятеля?» Я отвечал, что Платов взял пушки на той стороне речки Лужи. «Я люблю говорить с тобою, ибо никогда обстоятельства не представляются тебе в худом виде». Таковыми, конечно, казались они всякому.
Я уверен, что Кутузов не ожидал атаки со стороны Наполеона; не противоречил рассуждению моему, что недостаточно целого дня, чтобы подвинуть через весь город всю армию с артиллерией, и необходимо иметь пространство, где бы расположить ее в каком-либо предварительном порядке. Со всем тем армия на один переход отошла по Калужской дороге, где уже находился Кутузов четырнадцатого числа октября при самом начале дня. Оставлен арриергард под начальством генерала Милорадовича, составленный из Второго пехотного корпуса, бывшего генерала Багговута; Четвертого пехотного корпуса графа Остермана; кавалерийского корпуса генерал-адъютанта барона Корфа и нескольких донских полков с генерал-майором Карповым.
Четырнадцатого числа октября перед полуднем выслан из города небольшой отряд пехоты; бывшая при нем артиллерия перестреливалась с артиллерией передовых постов нашего арриергарда. Прочие войска не приняли в том участия, и день кончился без последствий[82].
Ночью уже возвратился я в главную квартиру, и отогреваясь в своей избе, не имел нужды быть у фельдмаршала. Вдруг неожиданно требует он меня к себе. Первые слова его: «Милорадович доносит, что неприятелем оставлен Малоярославец и занят нашими войсками. Наполеон с армией в пяти верстах за городом».
С покорностью изъявил я ему, что без внимания оставлена просьба моя не отдалять армии к Калуге.
Фельдмаршал продолжал: «Неприятеля наблюдают одни передовые казачьи посты. Милорадович приказал генерал-адъютанту барону Корфу с кавалерийским корпусом и донскими казаками генерала Карпова следовать за неприятелем по исправлении мостов через речку Лужу, в самом городе обоим пехотным корпусам не сделал назначения. Отправляйся теперь же к Милорадовичу, объяви на то мое повеление. Мне обо всем давай знать подробно. Впредь до особенного приказания оставайся у Милорадовича! Ты знаешь, голубчик, что в рапорте не все можно писать и потому уведомляй меня просто записками! Движение армии я буду согласовывать содействиями авангарда».
Отправляясь, я доложил фельдмаршалу, что как уже объяснилось решительное отступление Наполеона, то полезно усилить авангард, и выпросил генерал-майора Паскевича, известного храбростью, с командуемой им Двадцать шестой пехотной дивизией, и ему приказано тотчас следовать. Милорадовича нашел я в Малоярославце и за ужином у барона Корфа веселую беседу. Много оставалось еще ночи, и в расположении войск не было никакой перемены. На том же месте стоял лагерь Наполеона, вероятно давая время собраться разбросанным в разные стороны отрядам. Известия от окрестных жителей противоречили одни другим.
Слышно было, что большие силы замечены к стороне Боровска и Вереи. Я объявил волю фельдмаршала, чтобы с рассветом Второй и Четвертый пехотные корпуса выступили по направлению в город Медынь. С началом дня кавалерийский корпус, с ним генерал барон Корф и все донские полки были в виду неприятеля. Наполеон продолжал отступление, далеко в правой стороне оставляя город Верею, но точного направления нелегко было угадать. Не дошедши до Медыни, я получил сведения, что атаман Платов преследует неприятеля, взял уже фланг его, что посланный от него с частию казаков генерал-адъютант граф Орлов-Денисов нанёс совершенное поражение выступившему из Медыни отряду польских войск.
Генерал Милорадович, ускорив движение свое, прошел через село Одоевское, село Кременское на речке Луже и село Георгиевское, местами спокойными, где жители не оставляли домов своих, и нам ни в чем не было недостатка.
Атаман Платов между тем близ Колоцкого монастыря на дороге от Можайска на Гжатск отнял двадцать пять орудий без больших усилий; во множестве пленные доставлялись ежедневно; всякого рода недостатки обнаруживали худое состояние поспешно отступающей французской армии. Преследуя до Гжатска, Платов сближался с авангардом Милорадовича, который доходил до села Никольского на дороге от Гжатска до Юхнова. Здесь установлено между нами сношение. Из села Георгиевского писал я фельдмаршалу, что армия может сократить путь прямо на Вязьму, будучи совершенно закрытою авангардом.
Он взял предложенное мною направление, но ничего не отвечал, и мы знали только, что армия из лагеря при селе Дичине пошла на Медынь. По известиям атамана Платова и по показаниям пленных подтверждалось, что Наполеон, сопровождаемый своей гвардией, идет впереди на целые сутки; три корпуса его армии вместе, но в величайшем беспорядке. Начальствующий ими Евгений, вице-король итальянский, видя всегда одних казаков, не подозревает, чтобы на левом фланге его могла быть пехота наша в значительных силах, скрытно наблюдавшая его в близком расстоянии от большой дороги. Недостаток кавалерии у французов лишил их возможности обозревать окрестности.
Основательно заключал генерал Милорадович, что, отрезав у неприятеля единственную дорогу, стать одним авангардом против всей армии было небезопасно: он решился идти к селению Царево-Займище, где хорошо известное нам местоположение представляло нам большие выгоды. На последнем переходе к селению особенно подтверждено было начальникам идущих в голове войск, чтобы место ночлега их скрыто было непременно; воспрещены были огни на бивуаке. Никогда не было более необходимо присутствие при них самого Милорадовича, но вот что произошло.
При Милорадовиче находился отлично способный и храбрый полковник Потёмкин, нечто вроде начальника штаба. В этот день на переходе давал он обед Милорадовичу; восхваляем был искусный его повар; не без внимания смотрели на щеголеватый фургон, в котором хранился фарфоровый сервиз и во множестве разные лакомые припасы. Было место и для шампанского. Полки проходили с песнями и кричали ура! Короток был день и ночлег неблизок. Не доехавши еще до него, услышали мы ружейные выстрелы. Поспешно прискакавши, мы нашли сильную уже перестрелку. Начальник Четвертой дивизии принц Евгений Виртембергский вопреки распоряжению не только не старался скрыть пребывания своего, но так близко к дороге, по которой беспечно проходил неприятель, подвинул посты свои, что он должен был взять предосторожности, выслать стрелков и составленные с поспешностию массы в особенном устройстве.
Безрассудное действие принца Евгения, любимого войсками, неустрашимого, но мало способного к соображениям, хотя несколько сложным, поставило в необходимость графа Остермана подкрепить его Четвертым корпусом и всем прочим войскам приказал быть в готовности. Неприятель, пользуясь темнотой продолжительной ночи и не остановясь на ночлег, с поспешностью продолжал движение. Генерал Милорадович, человек при дворе ловкий, сообразив, что принц Евгений принадлежал царскому нашему дому, был к нему весьма снисходительным. Я, объяснив важность последствий неисполненного распоряжения, сообщил, что в звании моем я обязан донести обо всем фельдмаршалу, и уверен был, что принц почитал его несравненно превосходящим ловкостью генерала Милорадовича.
Если бы неприятель не был встревожен неожиданным нашим появлением, он расположился бы на ночлег и на другой день был атакован на марше. Авангард мог напасть на часть войск, соразмерную своим силам, и ее уничтожить.
Выступивши рано на другой день, мы нашли за селом Царево-Займище весьма длинное дефиле, состоящее из высокой насыпи, по которой пролегла вязкая дорога, обсаженная огромными тополями. Видно было, какие она представляла затруднения проходившему ночью неприятелю. Во многих местах оставлены в грязи тяжёлые орудия, фуры с зарядами и обозы, или сброшены с дороги, чтобы не препятствовали последующим. Не менее двух часов употребили мы, чтобы авангард продвинуть через дефиле.
После записки моей фельдмаршалу, посланной из села Георгиевского, послал я другую, прося убедительно прийти с армией к городу Вязьме двадцать второго октября. Теперь, как видно, я вполне оправдан самими обстоятельствами, и конечно не иначе можем мы встретить сопротивление, как приближаясь к Вязьме. От имени фельдмаршала получил я письмо полковника Толя, в котором чувствительно было негодование за настойчивость моих представлений, и что князь конечно предупредил бы сам таковым распоряжением, если бы чаще извещаем был о действиях авангарда, и сообщил, что армия прибудет двадцать первого числа октября в окрестности города Вязьмы.
Генерал Милорадович получил повеление фельдмаршала: Двадцать шестую пехотную дивизию с генерал-майором Паскевичем