Нельзя было по обширности города превратить его в мостовое укрепление (tête du pont), и потому каждый из нас видел, сколько трудное поручение возложено на князя Багратиона и какой опасности подвержено отступление арьергарда, имея один мост и такое множество кавалерии. Арьергард расположился в боевой порядок, дано повеление во что бы то ни стало удерживаться до ночи.
Князь Багратион, оставив при арьергарде прежнюю его конницу и казаков, к общему всех удовольствию отпустил всю прочую кавалерию, дабы она не сделала препятствий при переправе. Мы готовились к последнему сражению на земле союзников! Передовые наши посты, отстреливаясь, привели наконец неприятеля довольно на близкое расстояние.
Решительность, с которою мы его ожидали, надобно думать, внушила к нам уважение, и конечно, неприятель одного был с нами мнения, что неравными силами преодолеть нас было невозможно, а потому остаток дня провел в бездействии. Он ожидал прибытия своей армии, мы нетерпеливо ожидали приближения ночи.
Арьергард пришел поутру в Тильзит, и тотчас вся конница. Казаки и артиллерия отправлены за Неман, за ними перешла линейная пехота. В городе остались одни егерские полки, мост приготовлен к скорейшему сожжению. Около девяти часов утра неприятель в больших весьма силах подошел к городу и начал обозрение. Мы оставили его, и едва успели егерские полки перейти мост, как на оном явился с кавалериею маршал принц Мюрат, и мост загорелся почти под самою его лошадью.
Неприятель занял город. По берегу, несравненно возвышенному над нашим, стала многочисленная артиллерия; в продолжение дня собралась вся армия и охватила всю окрестность, и мы, не угадывая последствий, не без страха ожидали происшествий.
Армия наша была малочисленна и в беспорядке. Ее крайне ослабили отлучившиеся от полков люди при отступлении от Фридланда[92] и по пути до Немана. Собираясь большими толпами, они проходили разными дорогами, снискивая грабежом себе пропитание, и в числе нескольких тысяч перешли Неман в Юрбурге, Олите, Мерече и некоторые даже в Гродне. В доказательство беспорядка приведу следующие примеры.
Изюмский гусарский полк забыт в Пруссии на квартирах, где находился для поправления лошадей; узнавши от жителей о Фридландском сражении, пошел он к армии, но встречающиеся повсюду наши и французские мародеры истолковали ему, что армия отступает, и полк отправился за Неман и перешел его благополучно. Также забыт полковник Сысоев с донскими полками, но гораздо далее.
Он встречался с войсками неприятеля, дрался с ними, проходил их квартирами, брал пленных и за Неманом присоединился к армии. Не исключая и самой артиллерии, часть оной, не получившая во время приказания, сама избрала направление, и отдельно следуя от армии, перешла в Юрбурге через Неман, изыскавши брод, который до того был неизвестен[93].
Армия не в большом расстоянии от берега расположилась лагерем; лесистое пространство местоположения весьма кстати ее бессилию. Авангарду приказано стать на самом берегу. Князь Багратион по приказанию главнокомандующего послал от имени своего адъютанта с предложением перемирия.
Он представлен к принцу Мюрату, потом к принцу Бертье, и ему объявлено, что Наполеон желает мира, не перемирия! На другой день с объяснением о том приехал в главную квартиру принц Бертье, и послано донесение государю, который находился в местечке Шавле. Чрез два дня прибыл государь к армии, и генерал от инфантерии князь Лобанов-Ростовский отправлен к Наполеону, вскоре после чего заключено перемирие и приступлено к переговору о мире.
Между тем положено свидание государя с Наполеоном, и оно приуготовлено на средине Немана, где съехались они в одно время. Король Прусский находился с ними на берегу! Чрез несколько дней государь переехал в Тильзит, где среди французской армии караул его состоял из одного баталиона гвардии Преображенского полка и двух эскадронов лейб-гусарского полка.
Вскоре заключен мир; все выгоды оного были на стороне Наполеона; им все изъявления почтения, то есть все оного наружности, оказаны государю. Не отказано желание, чтобы был принят и король Прусский. Наполеон показывал маневры своих войск. Государь в лагере их был принят с блистательною почестью, каковая отдается самому Наполеону. Свиту государя составляли все маршалы и множество генералов.
Наконец приглашаема к обеду королева Прусская[94]. Красавица с наполненными слез глазами, стараясь казаться веселою, предстала победителю, против которого возбуждала она к войне свои ополчения. Между тем армии начали возвращаться в свои пределы и назначен день прощания. Вся гвардия Наполеона в новой одежде (благодаря Пруссии), в блистательнейшем порядке, и в голове колонны баталион Преображенского полка, прошла мимо обоих императоров, и они, простившись, в одно время выехали из Тильзита.
Войска арьергарда возвращены в дивизии, коим они принадлежали; мы все, служившие под командою генерала князя Багратиона, проводили любимого начальника с изъявлением искренней приверженности. Кроме совершенной доверенности к дарованиям его и опытности, мы чувствовали разность обхождения его и прочих генералов.
Конечно, никто не напоминал менее о том, что он начальник, и никто не умел лучше заставить помнить о том подчиненных. Солдатами он был любим чрезвычайно. Я, простясь с товарищами, отправился в Россию.
Итак, кончил я войну с самого начала оной и до заключения мира в должности начальника артиллерии в авангарде. По особенному счастию моему, не потерял я в роте моей ни одного орудия, тогда как многие, в обстоятельствах гораздо менее затруднительных, лишались оных.
Вообще из артиллерии, бывшей в команде моей, брошено одно орудие Псковским мушкетерским полком, но и тут нельзя упрекнуть артиллерийского офицера[95]. Я имел счастие приобрести благоволение великого князя Константина Павловича, который о службе моей отзывался с похвалою. Князя Багратиона пользовался я особенным благорасположением и доверенностию.
Он делал мне поручения по службе, не одному моему званию принадлежащие. Два раза представлен я им к производству в генерал-майоры, и он со стороны своей делал возможное настояние, но потому безуспешно, что не было еще до того производство за отличие, а единственно по старшинству. Между товарищами я снискал уважение, подчиненные были ко мне привязаны.
Словом, по службе открывались мне новые виды и надежда менее испытывать неприятностей, нежели прежде. В продолжение войны я получил следующие награды: за сражение при Голимине золотую шпагу с надписью «За храбрость», при Прейсиш-Эйлау Св. Владимира 3-й степени, при Гутштатте и Пасарге Св. Георгия 3-го класса и при Гейльсберге алмазные знаки Св. Анны 2-го класса.
Записки артиллерии генерал-майора Ермолова. От окончания войны в Пруссии до кампании 1812 года
Отправившись из Тильзита в Россию, проезжал я в Вильну, где нашел генерала Беннигсена. Он принял меня с тою же благосклонностию, каковую оказывал мне с самой моей молодости. Разговаривая о войне, он сказал мне, что летняя кампания в Пруссии производилась совершенно не так, как он желал. Ему обещано было подкрепление из 30 тысяч человек, с которыми намеревался он вместе с раннею весною начать действительную кампанию, когда силы Наполеона развлечены были осадою Данцига.
Подкрепление умедлено и назначено наконец к первому числу мая непременно, но со всем тем по день заключения мира не прибыло к армии ни одного человека. Подкрепление сие состояло из двух дивизий рекрут, пред самым походом получивших оружие, употребление коего совершенно им было незнакомо. Не менее половины сих рекрут, проходя Минскую и Виленскую губернии, оставлены в госпиталях.
Генерал Беннигсен говорил мне, что он предлагал государю после сражения при Прейсиш-Эйлау отправить к Наполеону ловкого человека, который, предложив о размене пленных, старался бы изведать средства наклонить его к миру и надеялся заключить выгодный[96].
В местечке Шклове присоединился я к дивизии (названия не помню), расположенной лагерем. В конце августа прибыл инспектор всей артиллерии граф Аракчеев, осмотрел артиллерию, распределил укомплектование оной и, продолжая прежнее неблаговоление, приказал мне оставаться в лагере по 1-е число октября, когда всем прочим артиллерийским бригадам назначено идти по квартирам 1-го сентября.
К сему весьма грубым образом прибавил он, что я должен был приехать к нему в Витебск для объяснения о недостатках. Я отвечал, что неблагорасположение ко мне не должно препятствовать рассмотрению моих рапортов. Оскорбили меня подобные грубости, и я не скрывал намерения непременно оставить службу. Узнавши о сем, граф Аракчеев призвал меня к себе и предложил дать мне отпуск для свидания с родственниками, приказал приехать в Петербург, чтобы со мною лучше познакомиться.
Я поступил в 9-ю дивизию генерал-лейтенанта князя Италийского, графа Суворова-Рымникского, сына великого Суворова, и квартира моя назначена в местечке Любаре на Волыни.
Вскоре получил я высочайший рескрипт на мое имя и деньги для награждения нижних чинов, отличившихся храбростью. Это был первый пример подобной награды!
В то же время граф Аракчеев писал мне, что о награде ходатайствовал он, желая доказать уважение его к отличной моей службе.
В Петербург приехал я, когда граф Аракчеев из инспекторов всей артиллерии поступил в звание военного министра. Он принял меня с особенным благоволением и встретил объявлением новой награды. Государь пожаловал в знак отличия нашивки на мундир конным артиллерийским ротам моей и князя Яшвиля. Сам представлял меня императору, и мне нетрудно было видеть, что предупредил его в мою пользу.