последние годы – и отца и матери.
Соня Павлова (конец 1920-х)
Проучившись в Москве неполных два года, отец оставил корпус, чтобы присоединиться к семье, которая двинулась на Юг, в места, где было спокойнее, а главное – лучше с продовольствием. К тому же наш дед к тому времени был уже скорее за белых, и семья перебралась в Ливны, где у него были друзья. Папа любил рассказывать, как в Ливнах он слышал речь Троцкого, чьи ораторские способности произвели на подростка большое впечатление. Троцкий стоял на крыше бронепоезда буквально в нескольких шагах от отца – так ему это помнилось.
Стремясь дальше на Юг, отец и дед первыми выехали в Харьков, где дед разболелся и послал сына за мачехой (в Ливнах он женился второй раз), старшей сестрой и братом: «Прощаясь с отцом на вокзале, я не думал, что вижу его в последний раз… Побывать в Ливнах мне так и не пришлось. Вне зависимости от моей воли, моя жизнь пошла по совершенно непредвиденному и невероятному пути. Я был подхвачен волной отступающей Добровольческой армии, прошел с ней весь юг России и через год вместе с ней очутился за границей»[211]. Теперь трудно себе представить, как папа решился на такое опасное дело, и еще труднее понять, как отпустил его дед, но времена были другие, и детям приходилось быстро взрослеть.
В поезде юного кадета взяли под покровительство офицеры Алексеевского полка, ехавшие в Ливны, но оказалось, что в городе идут жестокие бои и командир полка его туда не пустил. Так начался папин последний год в России. У алексеевцев он стал сыном полка, которым командовал капитан П. Г. Бузун, совсем молодой ветеран Первого Кубанского (Ледового) похода.
«То, что произошло со мной после моего отъезда из Харькова, – пишет отец, – было мне и интересно и отвечало мечтам тринадцатилетнего мальчика. А мечтал он, этот мальчишка, о героических подвигах и о том, как он вернется к отцу героем с Добровольческой армией, в победу которой он верил. Кто мог предполагать тогда, что события разовьются так стремительно и так бесповоротно, и совсем не так, как мечталось»[212].
Отец действительно стал героем и был награжден Георгиевским крестом за разведку в захваченном красными Ростове. Опять-таки приходится удивляться – как генерал Кутепов послал тринадцатилетнего подростка на такое ответственное задание. Правда, командир Бузун был возмущен этим решением, но изменить приказ генерала не мог. Ради справедливости следует добавить, что отец сам убедил Кутепова послать именно его в Ростов. Придумав соответствующую «легенду», он переоделся крестьянским мальчиком и разузнал что мог – правда, попал при этом в тюрьму, но вскоре был освобожден.
В Керчи, куда отступил Алексеевский полк, по очередной воле случая отец встретился с мачехой, сестрой и братом – помня, что муж собирался перевезти семью в Керчь, она туда отправилась с детьми, но там, как и в Харькове, его не нашли. Когда встал вопрос, что папе делать дальше – присоединиться к своим или же оставаться в полку, – он избрал последнее. И как он пишет в своих воспоминаниях: «Не только благородные побуждения повлияли на мое окончательное решение <то, что он будет еще одной обузой для мачехи>. Это были скорее отговорки. Просто жизнь в полку была для меня интересней, и переход на положение обыкновенного мальчишки был бы для меня слишком тяжелой и обидной деградацией»[213]. (Семья, конечно, хотела, чтобы он остался, но подросток сумел их убедить в осмысленности своего решения.) Впрочем, не случись той встречи с алексеевцами в поезде в Ливны, мы не знаем, пошел бы отец добровольно в белую армию или нет, но в те годы сама история распоряжалась столь частыми непредвиденными случайностями, радикально изменившими ход человеческих жизней.
Уже в Крыму отца, как малолетнего, определили в Константиновское военное училище в Феодосии[214], а через два месяца, в начале ноября 1920 года, он эвакуировался на крейсере «Корнилов» в Константинополь, а затем очутился в Югославии. В сентябре папе исполнилось четырнадцать лет. Со своим другом Ваней Шарием, с которым познакомился в училище и покидал вместе Крым, он дружил до самой смерти того в Америке.
Югославия – Королевство сербов, хорватов и словенцев – радушно встретила белую эмиграцию. В благодарность за помощь, в свое время оказанную ему Россией, король Александр финансировал создание русских школ по старому образцу. (Но и русская эмиграция много сделала для Югославии, особенно для ее школ и университетов.) Вместе с другими кадетами, эвакуированными в Константинополь, отец прибыл в Бакар (Хорватия) на грузовом пароходе «Владимир». Оттуда кадет отправили в Словению, где Крымский кадетский корпус разместился в старых бараках в Стрнище, а через год – в Белую Церковь, небольшой город в Сербии. Там папа кончил корпус – ему, как и многим юным добровольцам, оказавшимся за границей, он заменил семью.
Директором Крымского корпуса был генерал В. В. Римский-Корсаков, в прошлом – директор I Московского Екатерининского кадетского корпуса. Для крымских кадет он стал близким членом «семьи» – они называли его «дедом». В шестом классе отец дал пощечину однокласснику за то, что тот его все время дразнил, и был за это наказан. Наказание было психологическим: другим кадетам запретили с ним разговаривать. Несправедливое наказание обидело отца; он решил уйти из корпуса и ехать в Южную Сербию на строительство шоссейных дорог. Узнав об этом, директор вызвал его к себе, но, вместо того чтобы повести себя как строгий начальник, говорил с ним, как добрый дед – с неразумным внуком. Он посадил его на колени и сказал, что несет за него ответственность и заменяет ему родителей и что если отец теперь уйдет из корпуса, то никогда не получит среднего образования. Борьба же с большевиками на время кончена, сказал директор, и солдаты пока не нужны – молодежь из полков должна стремиться в университеты, потому что России нужны будут образованные и интеллигентные люди, а не недоучки – у каждого бывают неприятности и через них нужно уметь пройти, а не легкомысленно ломать и портить свою жизнь. Римский-Корсаков (кстати, он был родственником композитора) сумел уговорить папу остаться в корпусе.
Борис Павлов (конец 1920-х)
Отец с удовольствием рассказывал эту историю и всегда добавлял, что именно директору он обязан высшим образованием – больше некому было его направить. Он любил Римского-Корсакова не только за доброе к себе отношение, но и за то, что тот привил ему любовь к истории, проявить которую отец смог лишь пожилым уже человеком. Папа посвятил занятиям историей последние двадцать пять лет своей жизни.
Он закончил горный факультет в Любляне, выбрав «выгодную» профессию: уголь был одним из главных природных ресурсов Словении. На горном факультете в Любляне преподавали и русские профессора: минеролог В. В. Никитин (ранее профессор Горного института в Петербурге, ученик известного минеролога Е. С. Федорова), у которого отец писал дипломную работу, геодезист Д. В. Фрост (его жена была моей крестной), специалисты по горному машиностроению А. А. Копылов и А. Н. Митинский.
В первые годы своего существования русское студенческое общежитие, оснащенное только самым необходимым, располагалось в старых австрийских казармах. Денег у студентов было мало, и отцу вскоре пришлось приостановить занятия ради заработка. Но, несмотря на все трудности, эти годы запомнились ему счастливыми и веселыми – были ежегодные празднования Татьянина дня, была работа статистом в люблянских опере и театре, которым очень помогли русские артисты, уехавшие с Белой армией, и многое другое. Папа любил вспоминать смешные эпизоды из театральной жизни – например, как его приятель Арам Деланян (Евгений Каликин) преждевременно стащил со сцены артиста в «Аиде», не дав ему спеть его главной арии.
Глубокий след в истории словенского драматического театра оставили Мария Наблоцкая и ее муж Борис Путята, бывшие артисты театра Синельникова в Харькове. Как режиссер, Путята поставил в Любляне «Идиота» по Достоевскому, в котором Наблоцкая играла Настасью Филипповну, а он сам – Рогожина. Папа писал, что лучше Настасьи Филипповны ему увидеть не довелось. По его словам, Наблоцкая была еще и необычайно красивой и обаятельной женщиной – после смерти Путяты у папы даже был с ней роман. Его мнение можно поэтому счесть необъективным, но его подтверждали все русские люблянцы, в том числе моя мать.
Приезжали в Любляну и русские театры и артисты; успешнее других – не только у русских, но и у словенских зрителей – гастролировал в первый раз МХАТ с Качаловым и Книппер-Чеховой. Во второй свой приезд он привез «Дни Турбиных» Булгакова – папа и другие русские статисты изображали в спектакле юнкеров, поющих «Едут, поют юнкера Гвардейской школы», чем очень гордились[215].
Среди русской молодежи в Любляне нашлись хорошие музыканты и неплохие голоса. Они организовали балалаечный оркестр с пением – их нанимали аккомпанировать немым фильмам на русские темы, снимавшимся в Германии, Франции и Америке, популярным в 1920-е и 1930-е годы. Оркестр неплохо зарабатывал, не говоря о том, что работа была легкой и веселой. Папа хорошо пел – он обучился этому в своей музыкальной семье. Один его однополчанин Александр Судоплатов в 1920 году написал в своем дневнике: «Хорошо он поет. Бывало, в Ивановке вечером, после молитвы, мы садились на улице и Павлов высоким детским чистым альтом начинал: „Пусть свищут пули“. Это была любимая песня. Звенел его чистый альт, и хор подхватывал припев»[216].
Папа научил меня этой песне, и мы с ним часто пели ее в долгих поездках. Когда в Москве в 1970-х годах Василий Аксенов, с которым мы подружились, привел меня в гости к своим друзьям и сказал, что я знаю белогвардейские песни, после долгих уговоров я спела как раз «Пусть свищут пули»