Вася тогда был нашим московским проводником, а в 1991 году, в первые дни после путча, эту роль исполнял его сын Алеша. Сначала он отвез меня на свалку памятников вождям на Крымском Валу за новым зданием Третьяковской галереи, среди которых нашелся и один Ленин. В результате я узнала про новую Третьяковку и ее замечательную коллекцию авангардного искусства и потом водила туда своих русских и американских друзей, думавших, что там один соцреализм.
Увидев длинную очередь в «Макдоналдс» на Пушкинской площади, уже я сострила: мол, очередь в Мавзолей перекочевала к бигмакам, и добавила, цитируя Асю: «Ведь на Красной площади еще не удосужились установить отечественный „Ленинбургер“». Алеша рассказал, что, когда «Макдоналдс» только открылся, очереди в него были куда длиннее. Вывод: готовились к окончательному свержению коммунистов и переходу к капитализму. Теперь же, в связи с американскими санкциями после аннексии Крыма и начала войны на Восточной Украине, российские «Макдоналдсы» закрывают за «нарушение санитарных норм» – хотя работают в них россияне, а не американцы.
Александра Альбина родилась в больнице Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе в 1963 году. Александрой ее назвали по желанию отца. Асей ее зовут дома, а друзья называют ее Алекс. Она родилась вскоре после моих магистерских экзаменов в UCLA, где мы с Александром были аспирантами славянской кафедры. Через несколько лет он стал там профессором южнославянских языков, а я – русской литературы в Университете Южной Калифорнии. Когда Асе было всего год, мы поехали в Югославию: Александр писал там диссертацию. В Нови-Саде я познакомилась с Владимиром Матичем, что навсегда изменило мою жизнь.
В результате я несу пожизненную вину перед Асей. Александр настоял на том, чтобы мы развелись в Югославии; его белградские родственники нашли известного адвоката, который составил бракоразводный документ так, что некоторые обстоятельства были сфальсифицированы. Плохо разбираясь в юридическом дискурсе, я подписала этот документ – в полной уверенности, что в Америке он будет недействителен. Но, к моему ужасу, выяснилось, что он соответствует американским законам: Александр все продумал заранее, наказав не только меня, но и свою дочь. Владимир вскоре переехал в Америку, и Александр, пользуясь тем, что Владимир состоял в югославской компартии, угрожал затеять судебный процесс, если я потребую пересмотра условий развода, – несмотря на то что у него появилась новая семья. (Владимира взяли на работу в университет, когда в государственных учреждениях Калифорнии временно отменили присягу на верность США; среди прочего, присягающий заявлял, что никогда не принадлежал к компартии[331].)Лишь после смерти Владимира, когда у Александра не осталось возможностей угрожать мне юридически, я смогла восстановить все права. Разумеется, Асю травмировали напряженные отношения между родителями, осложнившие ее детскую жизнь. Владимира она любила, он ее тоже.
В семье Александра мужская честь по патриархальной традиции ставилась превыше всего. Я его обесчестила, и простить мне этого он не мог. Его мать недоумевала: «Как это она могла бросить моего сына, такого красивого и умного?» Александр действительно был красавцем, блестящим пианистом (он отказался от музыкальной карьеры незадолго до нашего знакомства), к тому же хорошо говорил по-русски. Когда мы познакомились, мне было всего семнадцать лет.
Еще не умея говорить, Ася, весело улыбаясь, подходила к незнакомым людям и что-то лопотала. С самого раннего детства она больше всего на свете любила животных, хотя ее собственная овчарка, жившая с ней у отца, укусила Асю в щеку: потребовались швы, остался небольшой шрам. Сидя в автомобиле у открытого окна, Ася лаяла на проезжавших мимо, а иногда рычала львом. Однажды, придя со мной и Владимиром в гости (хозяев она не знала), Ася встала на четвереньки перед дверью и, когда нам ее открыли, громко заржала. Тогда она уже ездила верхом, а потом стала настоящей лошадницей. Недавно мы были в Коктебеле, и она целыми днями скакала на лошади далеко в горах.
Мать и дочь (1967)
У Аси было несколько овчарок (теперешнюю черную красавицу зовут Бэлла) и два попугая: имени первого я не помню, а второго звали Peoples (Народы)[332]. Крылья у обоих были подрезаны, летать они не могли, и Ася гордо разгуливала с попугаем на плече. Оба в конце концов погибли; второй упал с балкона третьего этажа, но разбился не насмерть. Ночью он начал жутко кричать, и мы повезли его в лечебницу для экзотических животных, найдя одну, которая работала круглосуточно! Крик в машине был ужасающим; в больнице его положили в кислородную клетку, но назавтра он издох. Проявляя свой бурный нрав, Ася несколько дней громко хлопала дверьми. Были у нее и лягушки со змеями, и в один прекрасный день я обнаружила в своей постели питона: он завораживающе сбрасывал кожу. Хорошо, что я змей не боялась. Уже в университете Ася носила в кармане маленькую подвязковую змею по имени Амелия Эрхарт (так звали знаменитую женщину-пилота, пропавшую без вести в 1939 году). Были кошки (сейчас их две), рыбы.
Не так давно Ася устроила в саду (они с мужем живут в доме моих родителей) пруд с водопадом и запустила туда редких рыб, на которых по ночам стали охотиться еноты. Ее муж окружил пруд электрической сеткой, но это не помогло. Тогда он купил духовое ружье, не помогло и оно. В конце концов еноты съели всех рыб. Затем появились цыплята, для которых был построен курятник, но цыплята стали гулять по дому (у Аси обычно все двери настежь) и гадить. Пришлось их отдать. Возник очередной попугай, одноглазый и старый, который так громко кричит, что мне приходится затыкать уши – днем он пребывает в гостиной. Иными словами, Асин животный мир всегда был связан с драмами.
Александра Альбина с попугаем Peoples (1978). Фото Martha Casanave
Несколько лет тому назад у нее сорвалась операция на колене в штате Колорадо: узнав, что ее старый пес Энзо при смерти, она немедленно вернулась домой. Энзо похоронили в горах к югу от Монтерея.
Еще в школе она целый семестр была волонтером в лос-анджелесском зоологическом саду, а после университета подрабатывала в имении знаменитого Хью Хефнера, основателя журнала «Плейбой», в котором был небольшой зоопарк; перед особняком вокруг фонтана всегда расхаживали красивейшие фазаны. Ася работала там помощницей смотрителя зоопарка; иногда она приносила домой обезьянок, нуждавшихся в особой заботе. В особняке Хефнера, где вечерами и ночами пировали (несколько раз она была приглашена, о чем смешно рассказывала), жили его сменявшие друг друга молодые жены и другие красотки; вставали там поздно. Однажды Ася получила разрешение привезти туда утром своего тогдашнего друга Марка и меня; кажется, с нами был еще Алик Жолковский. Кроме зверей и садов, мы видели первый этаж дома; конечно, он был роскошный, но главное, что мне запомнилось, – это прекрасная коллекция работ абстрактных экспрессионистов: Джексона Поллока, Марка Ротко и Франца Клайна.
Своей любовью к животным Ася напоминает мне Шульгиных всех трех поколений. Ведь у дяди Димы по обеденному столу расхаживала ворона, а у Пушка живут собаки и кошки, но ни у кого из них не было такого богатого звериного «репертуара», как у Аси. Когда я время от времени спрашиваю ее, почему она так любит животных, она неизменно отвечает: «Их любовь, в отличие от человеческой, безусловна».
C Энзо (2009)
Ася была знакома со многими русскими писателями. Первым был Вася Аксенов. Мы вместе съездили в ее любимый Диснейленд. Потом мы были там с Борисом Мессерером и Беллой Ахмадулиной; мне запомнилось, как в очереди на аттракционы та повторяла: «В России стоят в очередях, готовясь не только к этапу, но и за продуктами». Больше всего Асе нравился Лимонов, умевший находить с ней общий язык; она ему тоже нравилась – «наглостью и породистостью», как он написал. Ася не то чтобы наглая, но она не стесняется говорить то, что думает, и в некотором роде оригинал. Прошлым летом (2014), когда мы с ней были в Москве, она очень хотела повидаться с Эдиком, но сумела только поговорить с ним по телефону: оказалось, я не поняла, что его просьба перезвонить завтра не означала его неуверенность в нашей встрече, а была стандартной российской формулировкой. Он специально выстроил следующий день (Ася через день улетала) так, чтобы с нами встретиться, – вместо этого мы с Машей и Степой поехали в Переделкино, чтобы навестить могилу Вити Живова.
В 1980 году в Париже, когда мы втроем гуляли ночью, Асе захотелось бросить в Сену бутылку с запиской; Эдик нашел пустую бутылку из-под шампанского, они сочинили текст на трех языках, английском, русском и французском, и отправили его в реку. В одном из своих тюремных рассказов Лимонов об этом написал: «Увы, Асина записка заплыла куда-то в плохие воды. Она страдает тяжелейшей редкой болезнью и еле уворачивается от ее ударов. Пока уворачивается»[333].
Уже вдвоем с Асей мы пошли в тогда еще совсем новый Центр Помпиду, музей современного искусства. Рассматривая картины Пикассо, Ася вспомнила, как, посетив шестилетней девочкой кубистскую выставку, сама потом нарисовала кубистскую картину, на которой были изображены разъединенные девочка и ее вещи, то есть разбросаны во все стороны. Еще она сделала кубистский коллаж из газетных вырезок. (Вот он.) Но главное – ей понравился сам музей, действительно одно из самых оригинальных в архитектурном отношении постмодернистских зданий 1970-х годов – отчасти потому, что стоит в старом парижском квартале. Может быть, это первый архитектурный эксперимент такого рода в Европе.
Асин кубистский коллаж (1970)
Самым неудачным опытом общения Аси с русским писателем была встреча с Булатом Окуджавой весной 1979 года, когда тот провел несколько месяцев в Калифорнии. Ася не придумала ничего лучше, чем сказать, что ей не нравятся его песни, которые я часто слушала; нравились же ей Джим Моррисон (в Париже мы пошли разыскивать его могилу), Фрэнк Заппа, «Лед Зеппелин», «Роллинг Стоунз» и т. д. Мне было неловко, но она сказала, что думала. Булат меня уверял, что ее откровенность его обрадовала: «Наши дети обычно повторяют за родителями, что они любят мои песни» – а тут ему довелось услышать отзыв американского подростка со своими вкусами.