Мы обе жили и внутри эмигрантского мира, и за его пределами. Одним из первых «входов» в американскую жизнь для меня стало избрание президентом школы[351] (мама возмущалась тем, что я прикалывала к свитеру значок со словами «Olga Pavlov for President», – ей, как русской, воспитанной в совсем другом духе, такая откровенная самореклама казалась постыдной). По-настоящему я вошла в американскую жизнь уже в университете.
Правда, где-то в середине 1970-х, когда я стала часто ездить в Советский Союз, а также познакомилась с третьей волной эмиграции, в моей жизни начался период, который можно назвать русско-советским. Марина вышла замуж за молодого русского «оттуда» в начале 1980-х; впрочем, как мне кажется, у нее американская идентичность развита сильнее, чем у меня.
Для Ксении Лисаневич, с которой мы с Мариной подружились в средней школе, русская составляющая имела куда меньше значения. Она родилась в Калькутте, где, в отличие от Шанхая, не было русских эмигрантов. У ее матери мы учились балету; она готовила Ксению в балерины, но, как часто бывает в таких случаях, ее старания успехом не увенчались. Ксения была умным подростком из интеллигентной семьи, но, как теперь говорят, она была чем-то травмирована, а тогда казалась просто рассеянной, часто опаздывала в школу, приходила небрежно одетой, добродушно смеялась, когда подруги пытались привести ее в порядок. Помню сцену на уроке химии – учитель, чтобы вывести Ксению из ее сомнамбулического состояния, устроил у самых ее ног «взрыв». Нынче это привело бы к обвинению в «sexual harassment»! Если не в том же году, что мы с Мариной, то в следующем, Ксения тоже вышла замуж – за перса, с которым, впрочем, вскоре разошлась. Неудивительно, что сделанный ею выбор был много «экзотичнее» наших; то же можно сказать о биографии ее родителей, в особенности отца.
Ксения Лисаневич (1958)
Борис Лисаневич действительно был незаурядной личностью – разносторонним, предприимчивым, любившим приключения. Он начинал в Одессе как балетный танцор. Приехав в Париж в начале 1920-х годов, стал солистом в балете Дягилева вместе с такими знаменитостями, как Сергей Лифарь и Леонид Мясин, но исполнял менее важные роли. Мясин был шафером на его свадьбе в Монте-Карло – там Лисаневич познакомился с матерью Ксении, Кирой Щербачевой (наполовину грузинкой), которая тогда танцевала в кордебалете той же труппы, но уже в новом ее составе. Он уговорил ее поехать с гастролями в Азию (в том числе в Шанхай); через какое-то время Борис и Кира осели в Индии. Там и родилась Ксения, а Борис тем временем начал развивать свои способности к предпринимательству и умению заводить знакомства с самыми разными людьми, включая высокопоставленных. В Калькутте Лисаневич открыл фешенебельный «Клуб 300», посещавшийся индийским и колониальным высшим обществом. Ксения рассказывала, что, работая у богатого магараджи уже после войны, отец поехал с семьей в Америку, где мать с дочерью остались; купив своему хозяину «флотилию» дорогих автомобилей, Борис вернулся в Индию.
Может быть, самым необычным занятием Лисаневича была охота на тигров. В середине 1950-х мы с Ксенией и Мариной ходили к нашей американской подруге смотреть по телевизору, как ее отец охотится на бенгальского тигра в передаче знаменитого журналиста Лоуэлла Томаса. (Прижизненная биография Лисаневича, переведенная теперь и на русский язык, называется «Tiger for Breakfast» (1966)[352].) Одним из самых знаменитых эпизодов, связанных с тиграми, стала охота, организованная им во время торжественного посещения Непала британской королевой Елизаветой.
Познакомившись с королем Непала, Лисаневич уже с новой женой переехал в Катманду, где вскоре стал легендарной личностью, отчасти потому, что именно он стал развивать туризм в Непале, который до 1950-х годов был практически закрыт для туристов. Он открыл в одном из тамошних дворцов отель («Hotel Royal»), в течение многих лет остававшийся в Катманду единственным. Среди его гостей были и известные альпинисты, включая первовосходителя на Эверст Эдмунда Хиллари, дружившего с ним. Еще более знаменитый ресторан «Як и Йети», вопреки названию, славился русской кухней. В какой-то момент Борис занялся разводом свиней, но, кажется, прогорел. Деньги он растрачивал так же быстро, как зарабатывал.
В начале 1960-х Ксения отправилась к отцу. Думается, это был самый интересный период ее жизни: в Катманду она завела самые разные интересные знакомства: иностранцы, приезжавшие туда в те годы, сами отличались незаурядностью. В сопровождении проводников из народности шерпа Ксения поднялась на высоту шести с половиной километров, где располагался первый лагерь для поднимавшихся на Эверест, и сделала фильм о шерпах. Вернувшись в Калифорнию, она поступила в Беркли, снялась в фильме «Вечеринка» с великим комедийным актером Питером Селлерсом, игравшим индуса, который на вечеринке, куда он случайно попадает, знакомится с русскими и среди прочего танцует с ними русские народные танцы. В какой-то момент Ксения стала редактором в издательстве и работала там до выхода на пенсию.
Ксения приезжает в Монтерей, где живут ее мать, которой сейчас 103 года, моя дочь и мой брат, но видимся мы с нею очень редко. Вернулась в Монтерей и Марина, с которой мы встречаемся, когда я оказываюсь там. Нас, разумеется, связывают воспоминания, хорошие и тяжелые (моя любовь к воспоминаниям отражена в этой книге), ведь общие воспоминания – одна из составляющих близости; но они не должны служить заменой жизни в настоящем. Память и воспоминания объединяют прошлое, настоящее и будущее, но главное – не застревать в них и оставаться открытым новому, уметь жить; отец Ксении владел этим искусством в полной мере.
Вера Уилер (конец 1970-х)
Кода. С одной из моих самых близких подруг конца ХХ и начала XXI века, Верой Уилер, мы познакомились на вечеринке у профессора Дина Ворта (UCLA) в честь известного советского лингвиста Игоря Мельчука. Это было весной 1978 года – он к тому времени эмигрировал, отчасти из-за публикации письма в «Нью Йорк-таймс» в защиту Сахарова. Нас с Верой сразу сблизило то, что мы обе были молодыми вдовами, ее муж Роберт Уилер, профессор истории в USC (где я тогда преподавала), умер в конце 1977 года. Он занимался социал-демократическим движением и историей труда (labor history) в Веймарской республике. Находясь на стажировке в Берлине, где Вера родилась и жила, он с ней познакомился; поженившись, они уехали в Америку. После смерти мужа Вере пришлось быстро найти работу, чтобы содержать восьмилетнюю дочь и шестилетнего сына. Она стала работать в UCLA, дослужившись до помощника директора Русского и восточноевропейского центра.
По материнской линии Вера происходит из известной семьи немецких коммерсантов по фамилии Шпан (Spahn), обосновавшихся в Петербурге еще в XIX веке. Во время царствования Александра II иностранные предприниматели приглашались в Россию в целях участия в хозяйственном развитии страны и ее деловой жизни, в котором немцы заняли первое место. Прадед Веры, баварец Карл Готтлоб Шпан (1847–1912) поехал в Петербург (1869) попытать удачу. Унаследовав торгово-посредническую фирму продажи машин и оборудования В. Брауна в 1883 году, Шпан «нашел счастье», и семья поселилась на Фонтанке, 52, там же устроил контору фирмы, где через десять лет прадед открыл первое агентство в России по торговле механическими транспортными средствами, затем первое представительство по продаже немецких автомобилей «Бенц», с филиалом в Москве. В самом конце XIX века фирма переехала на Малую Конюшенную, 10. В плане экспорта предприятие Шпанов вывозило железо и другие металлы в Европу.
Семья богатела, фирма приобретала известность, что отразилось и в новом адресе – Дворцовая набережная, 12, рядом с Мраморным дворцом и Марсовым полем; Шпан стал заместителем председателя Санкт-Петербургского общества германских подданных, которое оказывало помощь нуждающимся соотечественникам, и членом церковного совета Петрикирхе, лютеранской церкви на Невском проспекте, где его торжественно хоронили в 1912 году. В 1909 году фирму переименовали в торговый дом «Шпан и сыновья», когда отец передал правление старшим сыновьям, Карлу и Эмилю. К тому времени фирма имела филиалы в разных районах Российской империи, в том числе на Дальнем Востоке и даже в Узбекистане.
Карл Шпан, старший из сыновей, приобрел «наибольшую известность своими деловыми операциями»[353] и финансовой деятельностью. Среди прочего перед и в начале Первой мировой войны он состоял председателем Русского общества для изготовления снарядов и военных припасов, перепродавал в России артиллерийские орудия немецкой фирмы «Крупп»[354]. Из любопытного: его друг писал, что будущий премьер Керенский был одно время юрисконсультом фирмы. В 1915 году, однако, возникло нашумевшее дело «Карл Шпан и сыновья» – оказалось, что старший брат работал на немецкую разведку, Карла арестовали и сослали в Сибирь, а имущество конфисковали. Из смешного: каждый вечер его верный слуга подавал ему любимый дорогой коньяк, то есть условия ссылки были вполне благоприятными. Более того, Карл в какой-то момент бежал в Германию, средний брат Эмиль уехал туда же в самом начале войны. К тому же и тот и другой оставались богатыми.
Если Карл и Эмиль пошли по стопам отца, дед Веры, Феликс, в начале участвовавший в семейном деле, любил карты и красивую жизнь вместо предпринимательства. За проигрыши семья его чуть ли не прокляла. Он женился на красивой русской женщине, Анастасии Абрельталь, чей портрет теперь висит у ее внучки в гостиной; с бабушкой, которая жила с ними, Вера говорила по-русски – немецкого та не знала[355]