Мы же постоянно расширяли границы империи и каж-ый раз оставались жить в совершенно новом месте, которое уже считали своим.
И стойкое желание все-таки дойти до края.
А края нет, его не существует.
Если есть край, то движение конечно, а это не вписывалось в парадигму нашего развития.
Перманентное движение, расширение границ.
Без остановки.
Нет края!
Поэтому так страшна русская водка для русского человека.
В руках у Федора всегда Библия. На португальском. И еще какие-то псалмы.
Выглядит он бесноватым, несмотря на Библию в руках и бормотание псалмов.
Он постоянно что-то проговаривает про себя, мельтешит, кривляется, странно передергивает плечами и головой. Пересекает пространство какими-то изогнутыми линиями, где-то останавливаясь, где-то срезая угол. Причем это не кривляние в истинном смысле слова, когда человек знает, что он кривляется, делает это на публику и управляет своими действиями. В данном случае он не осознает, что кривляется, не замечает окружающих, и, что самое главное, создается впечатление, что он НЕ руководит своими действиями. Что кто-то находится внутри него и управляет им.
Возможно, он находится на грани между Богом и дьяволом и за его душу идет какая-то отчаянная борьба, а Библия и молитвы удерживают его и не дают ему окончательно погрузиться в бездну. Наблюдать это тягостно.
Ему было двадцать девять лет. И вернуться к себе самому он не хотел или уже не мог…
И это единственный русский в тюрьме «Пинейрос»…
«Успокоиться ненадолго. С любовью, навсегда»
На прогулке встретил бесноватого Федора.
Он дал мне две маленькие «книженции», как он сказал, – это были псалмы и молитвы.
Он ходил своей привычной странной пружинистой кузнечикообразной походкой, постоянно что-то бубня себе под нос.
Глаза стеклянные, но быстро бегающие. Классический сумасшедший.
У меня даже иногда складывалось впечатление, что его образ немного наигран. Хотя, нет, это был он настоящий…
Итак, Федя дал мне две книжечки. На одной из них бы-ло красивым почерком написано по-русски: «Феденьке. Надеюсь, это поможет тебе успокоиться ненадолго. С нами Бог. С любовью, навсегда. Целую. Мама, Настя».
Очень проникновенно. Я просто кожей почувствовал эти слова.
Такая в них была боль и тоска, а прежде всего – безусловная любовь. И ощущение неизбежности.
Уверен, что это было передано с молитвой.
Думаю, эта невидимая духовная поддержка оберегала Федю, держала хрупкий корабль его жизни на плаву.
Особенно почему-то тронули слова «ненадолго», «навсегда» и «Настя».
Большая страна.
Я сидел у решетки на свернутом матрасе и писал.
Подошел Витас, попросил листочки и тетрадь: решил написать на родину, в Литву. Дело в том, что он застрял в транзитном для иностранцев «Пинейросе». Витаса должны были уже пару месяцев назад перевести в специализированную тюрьму для иностранцев – «Итаи», но его страна ничего не отвечала по поводу него и его статуса: привлекался ли он к уголовной ответственности в Литве и так далее. У Литвы не было консульства в Бразилии – да, возможно, и во всей Латинской Америке. Поэтому он застрял в «Пинейросе» на долгие месяцы.
В трудных жизненных ситуациях начинаешь
ценить, что ты гражданин большой страны.
Потерянный глаз
Привычно стоял возле решетки, и вдруг от одной из соседних камер послышались ужасные крики.
Меня сразу бесцеремонно оттеснили от решетки любопытные бразильцы. В наш отсек зашла полиция. Открыли камеру и из нее стали выводить пожилого мужчину.
Он пребывал в состоянии шока и еле волочил ноги. Его придерживали за руки, чтобы он не упал. Лицо напоминало кровавое месиво, и он что-то держал в руке. Я не мог понять, что. Жестами спросил у бразильца, что он держит в руке? И тот показал на глаз… В драке ему выбили глаз.
Меня чуть не вырвало…
Колокол солидарности и колотун.
Пятница началась «весело»…
Ранним утром, практически в темноте, послышался отчаянный стук.
Из какой-то камеры монотонно, но сильно
долбили по решетке.
Бразильцы суетились, судорожно бегали
по камере в направлении туалета.
Я уже не спал – привычно проснулся от холода и плотно закрывал лицо покрывалом. Мне было и не особенно интересно, что там происходит.
Вообще в тюрьме чувство интереса у меня быстро при-тупилось, так как всё окружавшее меня было для моего сознания новым и обескураживающим.
Я лишь побольше натянул на голову «манту» (одеяло на португальском).
Наличие манты зимой в бразильской тюрьме – это вопрос выживания. В буквальном смысле этого слова. Я вообще стал испытывать пиетет и благоговение к этой вещи и даже к этому слову. Скажешь «манта» – и сразу тепло начинает наполнять тело и душу.
Есть у тебя теплая манта – ты в относительном тепле, нет манты – ты мерзнешь как собака в морозную ночь и, соответственно, о полноценном сне и не мечтаешь. Ждешь рассвета…
Между тем стук продолжался.
Он означал, что администрация (которая, кстати, прак-тически не вмешивается и не вникает в повседневную жизнь заключенных; единственное, что делают эти лю-ди, – пересчитывают заключенных утром, когда те выходят из камер после сна, и вечером перед сном) начала проверку. Бразильский шмон.
Нас быстро выгнали из камер во двор и посадили в три ряда на бетон – руки за головой. Мы были в одних футболках, хлопчатобумажных штанах и «шинелях» (вьетнамках), которые тут же подложили под задницы.
Через пару минут все уже тряслись от холода, изо рта шел пар.
Такой колотун, как у больных Паркинсоном.
Было обычное холодное бразильское зимнее утро. Как у нас в средней полосе в сентябре, когда бывают заморозки.
Да, это зрелище было не для слабонервных – смотреть на людей в таком состоянии.
Когда видишь, как здоровые бразильские негры вибрируют от холода, сам начинаешь еще больше трястись. Это происходит на психологическом уровне.
Я закрыл глаза и абстрагировался от происходящего.
Это помогло.
Трясет, конечно, но как-то внутренне чувствуешь себя легче, что ли.
Минут через пятнадцать–двадцать (часов у заключенных нет, поэтому прошедшее время я передаю по своим ощущениям) мы вернулись в камеру, где все было перевернуто.
Ничего запрещенного у нас не обнаружили, кроме самодельных обогревателей (как их делают – это отдельная история, да я и сам до конца не понял). Не нашли потому, что наша камера – предпоследняя на втором этаже и до нас еще осматривали камеры на первом этаже.
Помог «стук» – колокол солидарности.
Все улики к тому времени были благополучно спущены в унитаз. Этим и объяснялось, почему бразильцы утром так живо откликнулись на стук и ринулись в «туалетную комнату».
Наш «табор» быстро разложил все по местам. Это делалось моментально. Котомки, матрасы и прочее разворачивались и складывались в мгновение ока.
Мы вышли на прогулку. Две камеры были закрыты. В них нашли кокаин и другие запрещенные вещи.
Наказали запретом прогулок на все выходные. Но впоследствии амнистировали.
Они просидели взаперти только один день.
Я гулял и был счастлив уже тем, что не сижу в камере.
В очередной раз убедился, что для счастья
человеку надо совсем немного.
Карнавал в «Пинейросе»
Суббота – тюремный выходной. На пару часов продлено время прогулки. Приятно.
Веселый, позитивный бразилец европейской внешности (таких немного в тюрьме – в основном афробразильцы и метисы) классно играл на гитаре. Все дружно ему подпевали.
Что-что, а ВЕСЕЛИТЬСЯ БРАЗИЛЬЦЫ УМЕЮТ!
И веселятся, КАК ДЕТИ!!!
Даже в тюрьме они с улыбками и на позитиве, который в Москве я даже не знаю, когда и где встретишь.
Пожалуй, только в преддверии и во время Нового года.
А это была всего лишь суббота – и тюрьма!
Я присел рядом, ничего не понимал. Светило солнце, бразильцы весело пели и улыбались во все свои зубы; у многих во рту были серьезные прорехи, но никто этого не стеснялся. Вообще бразильцы – народ корректный, но никак не стеснительный!
Каких-то внутренних зажимов у них нет совершенно.
Было позитивно и классно!
Затем я как будто побывал на карнавале в Рио. Во вся-ком случае представил, что это такое.
Вначале бразильцы стали лихо мыть с мылом и порошком тюремный двор (бетонную футбольную площадку), быстро работая швабрами, опрокидывая бочки, разгоняя воду, активно работая руками. И все это – дружно, весело и слаженно.
Ни секунды торможения.
Гоняли воду, как булгаковский Шариков в «Собачьем сердце». Только все их действия, несмотря на такую внешнюю бесшабашность, были предельно рациональны. Выверены.
Потом эти бочки они стали использовать как большие барабаны – тамтамы. Если включить на «Ютубе» карнавал в Рио, то музыкальный ряд будет соответствовать на сто процентов. Такой монотонный бой импровизированных барабанов с песнями и улыбками продолжался несколько часов.
Я был поражен: как они не устают барабанить и петь?!
Наверное, потому, что не напрягаются.
World is crazy
В четыре нас стали закрывать по камерам, но я к тому времени уже нагулялся. Была суббота, и нас не закрыли, как в будний день, с одиннадцати до часа. И эти два часа почувствовались – да еще и эти барабаны…
Смотрели телевизор – показывали какой-то фильм.
Маленький телевизор работал скорее фоном. Из двадцати семи человек (столько было в нашей камере) его смотрели только я и Виктóр.
Виктор – здоровенный негр из ЮАР, стал объектом насмешек из-за того, что очень не любил, когда бразильцы окликали его «гринго».*
Нас всех так называли.
Всем было все равно – всем, кроме Виктора. Он всегда страшно, как-то по-детски обижался, что очень забавляло бразильцев, а бразильцы очень не любят отказывать себе в удовольствии. Поэтому «гринго» они называли его постоянно. Он подходил к бразильцам и в очередной раз говорил, что его зовут Виктор, – те с улыбкой его выслушивали и соглашались: «Хорошо, хорошо, Гринго-Виктóр».