Нас, иностранцев, ожидало новое приключение.
Глава 5
В подводной лодке с мелкими бесами
«Молчание ягнят» бессмысленно
Мы вышли.
Через многочисленные двери нас вновь вывели в «отстойник» (клетку на улице), в котором уже стояли заключенные.
Здесь мы пробыли где-то с девяти до четырех часов дня. Уже начало смеркаться. В тюрьме нет спешки.
Далее предстоял привычный ритуал унизительного досмотра.
С раздеванием догола и приседаниями, выпячиванием языка, показом ушей и ступней. Само собой, мы трясли, мяли и скручивали все свои вещи – майки, трусы, штаны и даже вьетнамки – насколько это было возможно. Последнее меня даже веселило, поскольку казалось абсурдом, имитацией.
Я уже немного привык к этому действию-ритуалу, если к нему вообще можно привыкнуть.
Да, и хорошо, что не было дождя: в дождливую погоду проделывать все это как-то особенно ненавистно.
Во время этих досмотров надзиратели очень неторопливы и даже педантичны. Некоторые прямо-таки получают удовольствие от происходящего.
Чувствуют свою власть.
Когда стоишь голым, сразу начинаешь ощущать себя беззащитным и уязвимым.
По правилам у заключенных забирают вещи той тюрьмы, из которой они уезжают. Я отдал белую футболку – она стандартная. У меня была еще одна. Бразилец жестом показал, что надо снять и штаны (на них была печать тюрьмы «Пинейрос»), и вьетнамки. Я снял. Все эти вещи бросались в одну большую кучу. Но вторых штанов и вьетнамок у меня не было, и я оказался в одних трусах и футболке. Босой. Я как мог жестами показал охранникам, что у меня больше нет вещей. Но они не реагировали – стояли с безразличными, каменными лицами.
Эта ситуация вывела меня из душевного равновесия.
Нам приказали грузиться в машину.
Когда мы начали движение к автобусу, руководитель охранников обратил внимание на мой вид, который, прямо скажем, был комичным, и, нырнув рукой в кучу вещей, бросил мне первые попавшиеся штаны. Я остановился и быстро надел их. Он также жестом показал, что я могу забрать – в порядке исключения – и свои вьетнамки, что я и сделал.
Я был ему признателен.
Нас посадили в автозак без окон, абсолютно герметичный; небольшой вентилятор в углу оказался сломанным. Машина делилась на три небольших отсека, похожих на гробы. В каждом из них поместилось по четыре заключенных. Железные сиденья, вся остнастка внутри из железа.
В моем отсеке оказался Даниэл, Федя (как назло) и ка-кой-то маленький негритенок, которого трясло от страха.
Нас закрыли, и мы оказались в духоте и полной темноте.
Как в подводной лодке.
Сразу выступил пот.
Мы стали снимать с себя намокшие футболки, но, так как на нас были надеты наручники, мы могли это сделать только до запястий.
С лица полил пот, большими крупными каплями.
И самое главное, в этой темной и душной машине без окон меня стала охватывать паника.
Страх замкнутого пространства.
Да еще негритенка, сидевшего передо мной, трясло и колбасило от страха. Его животный страх пере-дался и мне. Ему было лет восемнадцать, а из-за небольших габаритов и детского лица казалось, что ему не больше четырнадцати.
Он что-то причитал и молился. Никак не реагировал на обращения Федора и Даниэла. Он был в панике и просто не мог адекватно реагировать.
Выглядел каким-то запуганным зверьком.
Я как мог старался абстрагироваться от происходящего. Но сидевший рядом со мной Федор стал бес-прерывно что-то сумбурно кричать. На русском, португальском, английском. Из него выходил какой-то бесовской поток. Совершенно бессвязный. Затем он стал ерзать, бить ногой в дверь, орать. Причем бил что есть силы.
На негритенка это произвело сильное впечатление: он в ужасе забился в угол и пребывал уже в предобморочном состоянии.
Да я и сам был на грани.
Вышел из себя и невозмутимо сидевший Даниэл.
Он сделал Федору грозное замечание, рявкнул на него. Федор успокоился.
Я смотрел на негритенка, так как он сидел напротив меня. Он почему-то боялся моего взгляда и постепенно становился наэлектризованным. Так мышь, которую кошка загнала в угол, встает на задние лапки. Возможно, я внутренне направил на него всю ту агрессию, которую сдерживал по отношению к Федору, и он это почувствовал.
Даниэл сказал, что нам всем надо успокоиться.
Мы даже еще не начали ехать. Что же будет дальше?
Так мы сидели, наверное, около часа – может, меньше.
В духоте и темноте время идет очень медленно.
Здесь уже не выдержали нервы у самого Даниэла, он стал что-то говорить по-румынски. Какие-то грязные ругательства. Произнеся их, он встал и что есть силы долбанул ногой дверь.
Затем нашел видеокамеру и стал говорить в нее, что мы здесь задыхаемся.
Заключенные в соседних отсеках автобуса принялись яростно долбить и кричать. Затем начали раскачивать автобус из стороны в сторону.
Все это взбодрило Федора, и он громко заорал и почему-то закудахтал.
На негритенка было просто больно смотреть. Он уже готовился чуть ли не к смерти.
Вся эта движуха расшевелила и меня. Я тоже поднялся и в такт с Даниэлом и всеми остальными стал раскачивать автозак. Он, хотя и производил впечатление громоздкого броневика, оказался на удивление подвижным и начал шататься из стороны в сторону.
Это принесло свои плоды. Неожиданно включился маленький вентилятор и забрезжил тусклый свет лампы.
Это была победа.
Мы почувствовали громадное физическое и моральное облегчение, прежде всего даже моральное. Немного воздуха, но, самое главное, мы все как-то успокоились. Помогли друг другу снять верхнюю одежду. В одиночку это не получилось бы сделать: мешали наручники.
Мораль этой ситуации такова: необходимо всегда сохранять спокойствие и всегда бороться за свои права. Не молчать. Действовать!
«Молчание ягнят» бессмысленно.
Поэтому, когда люди говорят: «Ну что я могу? Что я мог сделать? Я связан обязательствами, обстоятельства, оппоненты сильнее меня, у них власть…» Это всегда оправдание своей слабости, безволия и бездействия.
Спрашиваешь: «А что вы делали?» Говорят:
«Ничего. Ведь бесполезно».
Я сразу вспоминаю этот случай.
Казалось бы, где там бороться? Ты в наручниках в темноте в полутораметровом железном гробу! А оказывается, и там можно!
Любое движение рождает результат.
Пот и моча
Автобус постоял еще минут десять и тронулся. О времени я говорю исключительно по своим ощущениям, так как часов у нас, естественно, не было. Да и зачем они заключенному?
Мы раскачивались в такт движению автобуса, как селедки в бочке, периодически стирая капавший с лица пот. Делать это надо было быстро, чтобы не упасть и не удариться обо что-либо.
Автобус проехал минут пятнадцать и встал.
У Федора начался словесный понос. Он бесновался.
Федор расходился все больше и больше.
Даниэл стал орать на него и бить кулаком в стену, показывая, чтό он с ним сделает, если тот не замолчит.
Федя кудахтал в ответ что-то непонятное, животное, петушиное. Но вдруг, неожиданно, успокоился. Видимо, оценил ситуацию и увидел, что румын настроен серьезно, явно мощнее его по габаритам и сейчас точно ему вмажет.
Однако продолжил тихо, на молитвенный лад бормотать всякие гадости, в том числе обращенные в мой адрес.
Поразительно, но православие и молитвы в нем переплетались с бесовщиной, и в его исполнении все это выглядело как некий дьявольский танец.
Это было страшное зрелище. Быть рядом с одержимым, видеть это, слышать это, соприкасаться с ним… Физически ощущать его непонятную энергию.
От всего этого начинаешь испытывать настоящее омерзение…
Неприятие.
Совершенно непонятные ощущения, которые я не испытывал ни до, ни после этого.
Встреча с оборотнем.
У меня нет слов, чтобы описать это. Действительно, нет слов.
Если не веришь в Бога, то в существование дьявола, в его реальность невольно поверишь.
В моих словах нет ни иронии, ни преувеличения.
Федя был наполнен бесами и не принадлежал сам себе.
А они «веселились» в нем. Мелкие бесы.
Страшно было осознавать, что это реальность.
Что рядом с тобой сидит только оболочка человека, а внутри…
Затем он решил помочиться.
На полу валялась полуторалитровая пластмассовая бутылка, на треть заполненная мочой. Она выполняла роль туалета во время поездок.
Федя открыл ее, и моментально по автобусу распространился такой зловонный, удушливый и специфический запах протухшей мочи, который я не забуду никогда. Захотелось подпрыгнуть и вылететь, как ракета.
Сколько пролежала эта бутылка, неизвестно. Может, день, а может, неделю – да еще при такой температуре. В нашей камере было не меньше сорока градусов, скорее где-то пятьдесят–пятьдесят пять, парилка.
Вся камера, несмотря на то что была железная, уже давно нагрелась и на ощупь была тепло-горячей. Полы, стены, лавки, на которых мы сидели, – всё было не теплым и не горячим, а чем-то средним – тепло-горячим. Видимо, моча в бутылке еще и забродила на такой жаре, началась какая-то химическая реакция. Передать этот запах невозможно.
Выдержать? А куда ты денешься?
Почувствовав этот едкий запах, мы все моментально вскочили и инстинктивно отдернулись от Федора, закрыв носы футболками.
Он выжидательно смотрел на нас.
Черные глаза Даниэла просто заискрились и источали какие-то непонятные, первобытные инстинкты.
Я подумал, что он сейчас точно разобьет Феде голову. Даниэл стал что есть силы бить в железную стену камеры.
Федя начал орать.
Мне уже было не по себе от этого ора.
Негритенок забился в угол и смотрел на все это какими-то жуткими глазами.
Даниэл вырвал у Федора бутылку, закрыл ее и одной рукой кинул в сторону своей скамьи, а второй сильно толкнул его об стену – он упал. А когда встал, Даниэл начал его сильно трясти. Федино тело то ударялось об стену, то возвращалось движениями рук Даниэла обратно. Также периодически Даниэл бил его ладонью по темени. Сопровождая экзекуцию смачными ругательствами.