Выглядело все это…
Вдруг он посмотрел на меня и вновь «включился», уже обращаясь непосредственно ко мне.
Он стал рассказывать, как его изнасиловали и что тех, кто это сделал, ждет неминуемая смерть, что он обязательно найдет их и зверски убьет. Что он жил на улице и «торговал жопой», грабил с ножом, что зарезал одно-го человека, который не хотел отдавать ему деньги, и закопал тело, а денег у того не оказалось, полиция ни-кого не нашла и дело закрыли, что как-то в банде он убил еще раз и еще…
Так мы и ехали…
Федор все больше распалялся от своих рассказов.
Мой запал уже прошел. Я был на эмоциональном спаде.
Федя на каком-то животном уровне почувствовал это и становился все агрессивнее.
Он был уже полон агрессии.
Ситуация опять накалялась…
Нас укачивало, мы находились в пограничном состоянии.
Все мои силы – моральные, эмоциональные, физические – были на исходе.
Ужасно хотелось пить.
Дорога казалась бесконечной.
Вечной.
Приехали
Но ничего вечного нет на этом свете, и машина вдруг остановилась.
Первым встрепенулся Даниэл.
Заскрежетали одни ворота, машина дернулась, опять остановилась. Вторые, третьи…
Мы поняли, что приехали.
Я был этому рад, но эмоций для того, чтобы радоваться, не осталось.
Наш караван (всего ехали три машины с заключенными плюс легковые машины сопровождения) окончательно остановился.
На удивление быстро открыли двери: видимо, охранники из машин сопровождения спешили домой.
Мы стали выходить. На нас направили большие фонари, которые слепили глаза. Была уже глубокая ночь.
Там было несколько собак, но они почти не лаяли – так, рявкнули пару раз для острастки.
Собаки же бразильские, не русские. Немотивированная агрессия им не свойственна. Я давно замечал: собаки перенимают качества своих владельцев.
Вообще есть у бразильцев такая черта – не делать лишних движений.
У собак, соответственно, тоже.
Последнее, что сказал мне Федор: «До встречи в аду». Потом посмотрел на меня и добавил: «Может быть, и нет».
Осадок был ужасный: как в говне искупался.
Негритенка отвели в общую группу, а нас троих – Федора, меня и Даниэла – оттеснили в сторону. Федя сразу стал быстро, сбивчиво и агрессивно говорить на португальском, показывая на свое лицо, шею и голову, а также на нас с Даниэлом, особенно на меня. Он говорил очень эмоционально, то и дело пытаясь сделать пару шагов в сторону. Охранникам это очень не нравилось. Даниэл тоже что-то убедительно, но более спокойно выкрикивал, показывая на Федора.
По камере наблюдения охранники видели все эпизоды наших с Даниэлом столкновений с Федором, но по инструкции они не имеют право открывать дверь во время движения, что бы там ни случилось (это мне объяснил Даниэл), так как часто заключенные разыгрывают мнимый конфликт с целью побега.
Но теперь к нашему автобусу подошел руководитель охранников и стал просматривать видеозапись.
Всех увели в здание, кроме нас троих. Признаться, вся эта ситуация меня напрягала.
Просмотрев видеозапись, командир охраны подошел к нам и начал по очереди выслушивать наши объяснения. Федор с пеной у рта что-то выкрикивал; когда он говорил, брызги слюны разлетались в стороны. Небольшая капля даже попала на мундир командира охранников. Тот отстранился. Манера изложения и сам Федор вызвали у него антипатию.
Он жестом и словами приказал Федору замолчать, показывая, что все понял и что все видел на видео, но тот не умолкал. Он буркнул на него, Федя замолчал, но через пару секунд начал снова. Это уже немного взбесило бразильца, он сделал страшное лицо и очень гроз-но, пронзительным голосом рявкнул на Федора. Тот заткнулся.
Начал говорить Даниэл. Он, как всегда, был очень убедителен – ловко менял мимику, делал выразительные глаза. Для него это было естественно. Даниэл был наполовину румын, наполовину итальянец. То есть смесь цыгана с итальянцем.
Я молчал. Мой словарный запас не позволял мне участвовать.
Если после просмотра видеозаписи руководитель охраны был на стороне Федора (в тюрьме, не понимая языка, я очень быстро научился читать по лицам и всегда понимал, в чем суть происходящего и что это сулит непосредственно мне), то постепенно он переходил на нашу с Даниэлом сторону.
Также, я думаю, сработало то, что бразильцы в целом не перфекционисты, а сибариты, и ему просто уже хотелось наконец-то закончить это дело и уехать домой. При желании можно было бы раскрутить эту историю, но только при желании…
Он отошел от нас, о чем-то поболтал с принимающей стороной. Как я понял, он убеждал их, что ничего страшного не произошло – так, небольшая стычка. И совал бумаги на подпись.
Мы стояли, наэлектризованные, втроем – вернее, вдвоем с Даниэлом, Федор чуть подальше – и ждали вердикта.
Ну, все! Принимающий начал расписываться, сопровождавшие нас полицейские быстро сели в автобусы и уехали.
Нас по отдельности пригласили в помещение тюрьмы.
Добрый доктор
Пожилой бразильский охранник был очень вежлив с нами.
Все было даже как-то по-домашнему.
Он был похож на пожилого доктора. Доброго доктора.
Он видел наше состояние и повторял только: «Транквила… транквила» – «Спокойно, спокойно». Дескать, все кончилось, ребята, успокойтесь. Всем своим невозмутимым видом и жестами он успокаивал нас с Даном.
Он снял с нас наручники!
Сразу стало легче.
Меня они уже бесили.
Они вообще меня всегда ужасно напрягали. Даже не столько физически – морально.
Физически, конечно, тоже неприятно, когда наручники врезаются в руки, но внутренний дискомфорт гораздо сильнее. Мне кажется, каторжанин или раб может сойти с ума от их постоянного ношения. Если не смирится со своей участью.
Я не смирился.
Вообще это удивительно, что он снял с нас наручники!
Мы были сильнее его. Он был один, небольшого роста, в возрасте.
Он не знал нас.
Возможно, он уже давно работал…
Спасибо ему!
Досмотр прошел очень быстро.
Затем нам дали по грязному дырявому матрасу и по одному проводили по камерам.
Глава 6
«Итаи»
Карантин. Первая ночь
Я вошел в камеру, где было уже человек десять. Размером она была метров пятнадцать, вся обшарпанная. Значительно хуже камеры в «Пинейросе».
Все койки уже были заняты, так как из-за урегулирования конфликта с Федором я зашел в камеру последним. Даниэл тоже оказался в ней. Я был рад его видеть. Из знакомых был еще парагваец Хуан из моей камеры в «Пинейросе» и венесуэлец Эдвин.
Все были измучены дорогой и лежали кто где, но не спали – видимо, из-за стресса.
Я расстелил свой ужасный грязный матрас и лег у двери.
Мысль была одна: «Да, как низко ты пал,
Александр…» Почему-то именно в этот момент я осознал всю глубину своего падения. Что я уже не московский денди, а простой бразильский заключенный.
Лежал уставший и потный.
Рядом постелил свой матрас Даниэл.
Мы оказались около двери (здесь в отличие от предыдущих камер, была не решетка, а полноценная дверь и она выходила в коридор, а не на улицу). Это было единственное место, кото-рое осталось свободным, так как в камеру мы зашли последние. Под дверью – небольшая щель, но это было даже приятно. Из нее продувало. Мне, разгоряченному, это нравилось.
Так мы и лежали, «переваривая» переезд.
Даниэл, видя мое состояние, протянул мне сигарету «Мальборо», я от отчаяния закурил и докурил бы ее до конца, но в тюрьме это невозможно: всегда протя-нется чья-то просящая рука. Так произошло и сейчас.
Сигарета, всегда помогавшая в экстренных ситуациях, на этот раз оказалась бессильна. Более того, от нее стало еще хуже.
Я полежал еще немного с закрытыми глазами, мыслен-но обращаясь к Богу: «Дай мне силы», и к Ангелу-хранителю (ведь он у меня есть). Да, к Ангелу-хранителю я обратился первый раз в жизни.
Даниэл сказал: «Русо, Алекс, надо спать».
Мы заснули, чтобы через пару часов быть разбуженными.
Холодный душ, «Мне все равно» и «Сейчас»
Наступило утро.
Я в очередной раз, как полководец после сражения, осмотрел поле битвы – свою очередную новую камеру.
Вид у нее был удручающий.
Особенно сантехника.
Выглядела она так: «очко» (дырка без унитаза) и душ, который не снимался. Для того чтобы умыться, надо было включить душ – и он сразу обдавал тебя всего большой струей. Также душ служил для смыва в «унитазе»: надо было врубить его на всю мощность и резко отскочить.
Это напоминало аттракцион.
Нужна была определенная сноровка. Но в любом случае ты отбегал уже забрызганный.
Вдобавок ко всему от этой поездки у меня поднялась температура. Это было неприятно.
Федя доконал меня. Никогда не разговаривайте с психически больными людьми.
У меня было преддепрессивное состояние, вызванное надвигающейся болезнью, окружающей обстановкой и всей ситуацией в целом.
Стресс, бессонные ночи и последняя выматывающая поездка дали о себе знать.
Возникло даже чувство отчаяния.
Оно впервые посетило меня.
Мы сидели молча. В камере царило уныние. Тусклый свет от одной горящей на самом верху лампочки еле брезжил.
Слышны были только тихие разговоры на испанском.
Это переговаривались между собой колумбийские наркоторговцы.
Даниэл поговорил с ними и сказал мне, что это карантин. В этой камере мы пробудем неделю.
Эта новость не обрадовала меня.
Состояние мое было гнетущим, и я решил, что, несмотря на температуру, надо принять душ. Это было радикальное решение.
Встал, включил холодный душ и стал мыться, мыться, мыться…
Меня охватило сильное желание снять, смыть накопившуюся усталость, стресс…
Я три или четыре раза полностью намыливался, включая голову, и смывал с себя мыло. Намыливался и смывал, намыливался и смывал, намыливался и смывал…