Так протяжный рык сменял жалобный вой. Сразу, без пауз, начинала выть следующая камера. Все по очере-ди. Бывало, одна камера выла основным голосом, а другие ей время от времени на тон пониже жалобно подвывали: уууууууу….уууууууу.
Я не выл.
Только один раз. Когда начала громко выть одна камера, к ней подключилась вторая, третья и четвертая, и все четыре камеры в едином порыве начали громко протяжно выть, и постепенно в воздухе повисло зычное: УУУУУУУУУУУУ! УУУУУУУУУУУУУУ!!!!!!!!!
Я, тоже повинуясь какому-то инстинкту, вначале тихо, глухо, а потом: УУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУУ!
Это был ЖИВОТНЫЙ ВСЕОБЩИЙ РЫК.
Завыли все.
Здесь у терпеливой бразильской охраны, которая ин-дифферентно относилась к этим забавам заключенных, не выдержали нервы, и охранники вошли в наш кори-дор и стали бить дубинками по дверям и что-то кричать. Понять их было несложно: они требовали прекратить эту вакханалию. Камеры, естественно, замолчали. В принципе мы к этому времени уже хорошо прорычались и провылись.
Вообще, если серьезно, этот вой имел отличное психо-терапевтическое действие. Наэлектризованный человек подбегал к окошку и выл, выл, выл, и я видел, что отходил он уже уравновешенный, такой спокойный, сбалансированный. С улыбкой удовлетворения.
То же самое было с поникшими, немного сломленными людьми, слышать их вой было тоскливо, но в процессе они поднимали градус своего выступления и заканчивали его уже бодрыми, уверенными в себе парнями. Как будто сказав себе: «Есть, так сказать, еще порох в пороховницах!»
Блеск появлялся в их глазах. И желание жить.
Им становилось легче.
Все сокамерники также улыбались и поддерживали солиста, как бы он ни пел. Я не ошибся, именно не «как бы он ни выл», а «как бы он ни пел». Потому что это была песня.
Песня без слов.
Слова здесь были излишни.
Конец карантина
Не знаю, этот вой ли так подействовал на охранников или какие-то иные обстоятельства. Вообще в тюрьме ты во власти «стихии». Твою лодочку в виде бренного тела несет бурная река, которая то ускоряет ход, то неожиданно останавливается у какого-нибудь берега.
В тюрьме отчетливо понимаешь всю бренность планирования.
Моя лодка, по тюремным понятиям, где все идет размеренно и неторопливо, неслась с бешеной скоростью. Как и вся моя жизнь в то время. Напоминая спуск по горной реке, где я только успевал запечатлевать действительность. Как турист.
Там, где все проводили месяц и более, я – неделю.
Вот и сейчас совершенно неожиданно для всех где-то в районе одиннадцати- двенадцати часов дня, когда мы привычно разлеглись, предварительно подкрутив единственную лампочку, и пребывали в состоянии сомнамбул, нам объявили, что нас переводят в основной блок.
То есть карантин, который должен был закончиться по всем правилам в понедельник, закончился в пятницу.
В камере, как по мановению волшебной палочки, включилась жизнь.
Сонные мухи проснулись и зажужжали. Началось хаотичное движение. Все сразу резко засобирались, начали бриться, мыться.
Закончив марафет, мы сели с вещами, как пассажиры в ожидании поезда.
Нас ждал новый тюремный экспресс.
В воздухе витало напряжение, все были наэлектризованы. Что ждет в новой камере?
Сидели молча и ждали. Ожидание было томительным, но никто не ложился, так как все находились в перевозбужденном состоянии.
У предводителя колумбийцев не выдержали нервы, и он стал отжиматься. Отжавшись в резком темпе тридцать или сорок раз, присел на место. Его примеру последовал Даниэл. Я тоже встал и прошел по камере туда-сюда, немного постоял.
Присели. Шли минуты, часы. О нас, кажется, забыли. В тюрьме такое часто бывает.
И вдруг, когда мы уже успокоились и немного заскучали, заскрежетала дверь, и нас стали вызывать не-большими группами по два-три человека.
Мы проходили бесконечные двери. Иногда через каждые десять–пятнадцать метров.
Если кто-нибудь впервые попадет в тюрьму, сразу удивится их несчетному количеству.
Поражаешься, как люди могут убегать из тюрем?
Здесь действительно нужен либо сверхнеординарный креатив, либо грубое упущение сотрудников, скорее умышленное.
Двери с шумом открывались и закрывались.
Мы каждый раз вставали лицом к стене и терпеливо ждали. Нас передавали из рук в руки.
Возможно, у такого чрезмерного количества дверей и засовов имеется еще и психологический смысл, мес-седж для заключенного – оставь надежду всяк сюда входящий!
Миновав очередную дверь, мы оказались в предбаннике нашего тюремного отсека. Как футболисты перед выходом на футбольное поле или как гладиаторы в предвкушении битвы.
После пяти дней амебного существования мы впервые увидели солнечный свет.
Солнце ярко светило в глаза и обжигало их.
Адреналин зашкаливал.
Сейчас нас должны были поместить в финальную камеру, в которой предстояло провести уже не дни и не недели, как в предыдущих, а годы.
Момент был судьбоносный.
Итак, мы стояли в буферной зоне и ждали.
Время было дневное, заключенные гуляли.
Первое, что поразило меня, – это количество негров. Их было подавляющее большинство, процентов восемьдесят. По своей наивности я рассчитывал почему-то на европейцев. Да и к латиноамериканцам я как-то уже привык. А здесь одни негры… Этому я не обрадовался. У меня было стойкое предубеждение к представителям этой расы, сложившееся в основном после просмотра клипов и фильмов в жанре тюремной тематики.
Я стоял с совершенно непроницаемым лицом и смотрел в одну сторону.
К камере, в которой мы находились, со стороны тюремного отсека подошли несколько матерых африкан-цев, все лысые и накачанные как на подбор, и стали обсуждать нас. Один из них показывал на меня и все время улыбался. Когда я посмотрел на него, он стал улыбаться еще сильнее, стараясь установить со мной эмоциональный контакт. Мне такое дружелюбие пока-залось подозрительным.
Стоявшие рядом также волновались очень сильно, буквально вибрировали. Я убедился, что нервное напряжение имеет особенность передаваться. Мы подпитывали друг друга энергозарядами, создавая особое поле гипернапряжения.
По этой причине я старался не смотреть и на них.
Don´t worry, trankvilla, Aleksandra! Be happy!
Ничего страшного не произошло.
Я попал в дружелюбную камеру.
Меня встретили хорошо. Доброжелательно.
Тот негр, который с улыбкой смотрел на меня, оказался классным парнем и впоследствии моим лучшим другом.
Его звали Аклика. Он был очень расслабленный.
Мы часто представляем, что впереди нас ждет что-то страшное.
Что нас обманут, у нас украдут. Перечисление негативных событий, которые могут произойти с нами, можно продолжать до бесконечности.
Но 99 процентов из этого не происходит, а мы продолжаем беспокоиться.
Антиподом беспокойства был Аклика.
Он постоянно говорил мне: «Don’t worry, trankvilla», «Be happy, AleksanDra!»
Именно так Аклика произносил мое имя. Ужасно коверкая, но старательно выговаривая, получалось нечто похожее на АлексанДра с ударением на последнем слоге.
Даже сейчас, когда я вспомнил о нем, я сразу мгновенно расслабился. Расслабляются мышцы лица, и волна, теплая волна, проходит по всему телу.
Аклика всегда поддерживал меня на протяжении всего моего срока пребывания в тюрьме «Итаи». Его забота была порой забавной…
Так, в «Итаи» по примеру лидера нашей камеры – авторитетного нигерийца Агрики, я начал бегать, и вот во время пробежки ко мне подбегает один с самокруткой дымящейся марихуаны и спрашивает: «Ты русо Александро?» Я кивнул, и он протянул мне эту сигарету со словами: «Аклика просил передать». Делать нечего, пришлось докуривать. Такая забота была трогательной. Помню, комичность ситуации сильно развеселила меня – бег и трава!
В другой раз он достал свой альбом, там были картинки обнаженных, в бикини или вообще голых женщин. Это были вырванные страницы и вырезки из самых разных изданий (обычных, спортивных, рекламных, эротических и порнографических). Эти странички были уже потерты временем, на разных языках, где-то порваны, у некоторых «моделей» не хватало каких-то частей тела, например головы или половины попы… Вся камера оживилась, посыпались комментарии, шуточки. Аклика с улыбкой им что-то отвечал. Он с пониманием и еще большей улыбкой протянул этот альбом мне и сказал, что раз в неделю, когда я захочу, он будет мне его давать, и, пожалуйста, в душ… показал мне рукой в направлении санузла нашей камеры. Я был немного смущен такой откровенностью, но Аклика был беззастенчив и даже настаивал: «А как же, раз в неделю это просто необходимо…» Он говорил про это без комплексов, как про обыкновенную медицинскую процедуру.
Кстати, потом я узнал, что такие альбомы есть у всех. Просто остальные старались про это не распространяться. Аклика же не видел в этом ничего исключительного…
Как оказалось, ему было тридцать семь лет, а выглядел лет на тридцать, не больше.
Таков был Аклика.
Режим дня в «Итаи». Ритуалы
Я спал на полу возле решетки (двери), рядом с тем жестким колумбийцем, с которым мы повздорили в камере карантина. По иронии судьбы мы вдвоем попали в одну камеру.
На полу мне было уже комфортно. На нем разместилось только три человека: венесуэлец (старожил камеры) – возле санузла поперек камеры, и мы с колумбийцем (новички) – возле двери вдоль камеры. Места в глубине камеры, следовательно, возле санузла – это «блатные» места в бразильских тюрьмах, так как они расположены вдали от решетки, выходящей на улицу, где по ночам дует пронзительный ветер и ты чувствуешь себя как бродяга, спящий на улице. А в глубине камеры есть хоть какая-то иллюзия дома.
Вставали мы затемно. Где-то часов в пять утра.
Вначале нас пересчитывали. Надо было поднять руку или иным образом обозначить свое присутствие, чтобы тебя увидели.
Потом мы лежали еще минут пятнадцать, приходили в себя, затем кто-нибудь поднимался с кровати – это было сигналом, что нам, лежавшим на полу, надо вставать.