212
213юмора у этих внешне таких скучных людей — членов Синода. Надо же было Гавриила непременно назначить епископом Благовещенским. Не примешивается ли к подобным изящным шуточкам тонкий аромат кощунства и тления?
Все архиереи, о которых Вы пишете, — Сергий, Пимен, Никодим, Мефодий, митрополит Сибирский — сплошь подлинные, исповедники, богоизбранные. Исключение составляет один Хризостом — дерзостный нарушитель благостной картины неизменной тишины и спокойствия. Его и пожурить не грех.
"Владыка Хризостом Вас рукоположил, может быть, по неосторожности, неопытности, а может быть и потому, что увидел в Вашем, настойчивом стремлении стать священником покаянный порыв Вас, еврея по национальности, пожелавшего пожертвовать собой в трудные годы для нашей многострадальной и гонимой, в основном иудеями, Церкви".
Вы В. Шандыбина с А. Макашовым цитируете, есть такие коммунисты в Государственной думе. Какие еще "иудеи" гнали Церковь в 1979 году, когда со мной беседовал Хризостом? Уже четверть века этим занимались только Хрущевы, Сусловы, Ильичевы, Федосеевы, гапочки. Мастодонты Крывелев и Шахнович в те годы не поднимались выше уровня лекторов провинциальных клубов. Кто закрывал и разорял храмы в шестидесятые, семидесятые, восьмидесятые? Наши советские колхозники и колхозницы, ударники социалистического труда. Что в Вашем тексте обозначает слово "еврей"? Это понятие родовое, национальное, культурное, религиозное или просто уничижительное? Есть у еврея что-либо общее с "жидовином" (самарянка употребляла именно это слово в беседе со Спасителем у колодца)? И кто такие "иудеи", которые, по Вашим словам, суть главные гонители Церкви? Я — иудей или только еврей? Кем становится обрезанный славянин — евреем, жидовином, иудеем? А кем перестает быть "моченый еврей"? И кем быть не перестает никогда? Но это просто к слову.
Один наблюдательный журналист, М. Поздняев, так характеризовал интервью Хризостома: "Это текст, сотканный из блистательных противоречий, из высказанного сгоряча и недоговоренного по умыслу". Легко могу пояснить с точностью до года и даже месяца дату, когда Хризостома вдруг стала беспокоить чистота моей крови.
"Вы знаете, наверное, — говорил Хризостом этому журналисту, — есть такой священник Георгий Эдельштейн. Он, придя ко
214
мне, сказал: «Двадцать два архиерея меня не рукоположили — и Вы не рукоположите». Он еврей по национальности, интеллигент, человек с высшим светским образованием, в прошлом преподаватель, — с какой стороны ни подступись, путь в Церковь ему тогда был закрыт. Я его рукоположил, и все пять лет, что он служил у меня, защищал его своей спиной — никто его не трогал"25.
В Курско-Белгородской епархии я служил не пять лет, а два с половиной года — с середины ноября 1979 по начало мая 1982 года. И все это время архиепископ действительно защищал меня своей достаточно широкой спиной. Хотя и уполномоченный Совета, и местные функционеры время от времени из-за спины пребольно дрыном доставали. Да и сам архиерей не однажды вызывал, уму-разуму учил, пропесочивал.
В 1980 году он дал мне отличную характеристику для поступления в семинарию. В сентябре 1981 года он вызвал меня в епархиальное управление и предупредил, что его скоро переведут "в Тмутаракань", а мне тогда несдобровать. По совету архиепископа Пимена и о. Александра Меня и по благословению Хризостома я перешел в Вологодскую епархию. В апреле 1982 года он специально приехал на приход в Коровино проводить меня. Наградил камилавкой, долго беседовал с прихожанами, потом хлебал какие-то очень подозрительные щи с головизной в моей "резиденции" — деревенской избе, крытой соломой, дружески болтал и шутил за столом. Он помог мне перейти в Вологодскую епархию, опять написал очень хорошую характеристику. Только в Вологодской епархии я по-настоящему оценил Хризостома, когда познал, что значит служить под омофором "настоящего гэбэшника" и епископа-самодура, почтительно влюбленного в себя. Думаю, нет нужды пояснять Вам, что архиепископ Михаил (Мудьюгин) далеко не самый мерзкий тип среди наших архиереев, в наших околоцерковных кругах он и по сей день числится в великих либералах, прогрессистах, экуменистах и проч.
Именно знакомство с прогрессистом-никодимовцем Михаилом заставило меня в 1987 году обратиться в Священный Синод с требованием церковного суда. Потом подал второе прошение, третье ...потом шестое. Обращался к Патриарху Пимену, митрополитам Ювеналию, Алексию, Филарету (Вахромееву), Владимиру (Сабодану), Кириллу. Гробовая тишина, ни слова, ни строчки ниоткуда. Только квитанции "извещения о вручении", да братское внушение заведующего канцелярией Патриархии
Очевидцы
215протоиерея Николая Петрова "не надоедать по пустякам очень занятым людям". Несколько раз был на приеме у митрополита Владимира, управляющего делами Патриархии. В коридорах особняка в Чистом переулке каждый раз мне приветливо улыбался о. Матфей Стаднюк, еще более приветливо, как родному, улыбалась Лидия Константиновна. Митрополит Владимир всегда выслушивал очень вежливо и благожелательно, но ничего не делал. Просто потому, что он — элемент системы. Хождение по высоким церковным и светским инстанциям убедило меня, что в Синоде нет хороших и плохих, нет либералов и консерваторов, есть просто сергианцы, разного роста и размеров головного убора. Остальное несущественно. Я также убедился, что видимые границы между Священным Синодом, Советом по делам религий и так называемыми церковными отделами КГБ существуют только для профанов. В действительности они весьма зыбки, условны и крайне размыты. Как-то в кабинет ответственного функционера Совета заглянул митрополит Мефодий и приветливо помахал чиновнику рукой, а чиновник, хозяин кабинета, не глядя ни в какие справочники и кондуиты, минут 20 подробно рассказывал мне о его, Мефодия, вкусах и пристрастиях, что он любит есть, что пить. Как-то я дал члену Синода оттиск журнала с секретными доносами членов Синода друг на друга, а через несколько дней этот оттиск лежал на столе заместителя председателя Совета ГА. Михайлова. Профессор Ю.А. Розенбаум, работавший юристом в Совете, рассказывал мне, что многие чиновники Совета платили партийные взносы с гораздо больших сумм, чем их зарплаты в Совете. Никогда нельзя было с полной уверенностью сказать, где кончается одна контора и ,начинается другая. Об этом многое рассказывали мне высокопоставленный дипломат А. Шевченко, генерал КГБ О. Калугин. Сегодня это ни для кого не секрет.
Все эти конторы не позволяли мне служить. И обещали, что вообще никогда больше у Престола мне не стоять. Когда я служил в Коровине, в Кадникове, у меня не было ни минуты свободной. Бывало, добреду поздно вечером, держась за стенку, до кровати, а в пять утра снова по глубокому снегу на автовокзал и на требы. А тут — когда запретили в священнослужении — полтора года праздности, праздность же, как известно, — мать всех пороков, в том числе и зуда бумагомарания, "писательства". В Камбодже, например, всех до единого писателей в сельхозкоммуны послали, дали в руки мотыгу. Другим еще проще: по башке моты-
гой, чтоб патроны зря не тратить. Проблема была кардинально решена раз и навсегда.
Вы совершенно точно определяете дату моего заболевания: пятнадцать лет назад. Когда закончился срок запрещения в священнослуженйи, "Лазарева Суббота", — было написано в указе архиепископа Михаила, но служить я не мог ни на одном приходе Московского Патриархата.
"Отец Георгий не сказал в этом письме ничего такого, чего он, как и другие хулители Православия в России, не говорил бы I уже ранее, на протяжении последних десяти-пятнадцати лет. Из года в год в российских и зарубежных средствах массовой информации он повторяет, с упорством, достойным лучшего применения, все те же хулы на Мать-Церковь".
О других "хулителях" судить воздержусь, а я, действительно, не сказал в "Докладной" ничего нового, и даже задачи такой перед собой не ставил. Первые мои статьи, опубликованные в 1987—1988 годах, — просто переработанные и отредактированные письма архиепископу Михаилу и членам Священного Синода. Тексты писем я обсуждал со своими друзьями-священнослужителями. Никто из начальства мне не отвечал, тогда я отправил их в (Газеты и журналы. Так я попал в "диссиденты" и "хулители". До 1987 года ни в чем предосудительном священноначалием замечен ; или просто заподозрен не был. Писал только курсовые сочинения в Московской духовной семинарии да изредка жалобы в Совет по делам религий на бесчинства местных чиновников. Правда, одно обстоятельство по сей день смущает меня. В 1984 году окончил семинарию, подал прошение о зачислении в академию. Архиепископ Михаил написал безукоризненную характеристику. Получаю ответ: "Не зачислен. В связи с конкурсом". Какой конкурс, если окончил семинарию первым учеником, а конкурс проводится по гоценкам в дипломе? Прошел год, подаю второе прошение, ответ |тот же, только исходящий номер сменился. Двадцать три года «февраль 1956 — ноябрь 1979) мне отказывали в любом без исключения церковно- или священнослуженйи, отказывались зачислить в семинарию. Не менее двадцати епископов (шесть из них и ксегодня правящие архиереи) объясняли мне причину отказа достаточно откровенно, хотя формулировки обычно были не такими §жесткими, как в Вашем отклике на мою "Докладную".
Вы пишете: "Конечно, Вам выгоднее объяснять это «происками КГБ», «своей национальностью», «высоким образователь-
216
217ным уровнем»". Предположим, Владыко, что я объясняю именно так. А чем Вы объясняете эти 23 года? Вы вспоминаете, что я обращался и к Вам с просьбой о рукоположении, Вы отказались меня рукополагать. Это ошибка. Но, предположим, обратился. Безошибочно знаю все восемь гласов на "Господи, воззвах" и на "Бог Господь", пою на память ирмосы осми гласов и прокимны и т. д. Чем Вы объясните свой отказ?
Эксперимент с зачислением в академию был поставлен идеально. Вообразите, что Вы — ректор академии и Вас просят объяснить, почему два года подряд не зачисляют первого ученика. Епископ Александр, тогдашний ректор, например, ответил так: "Все решения о зачислении принимает специальная комиссия, а не я один. Прикажете ради Вас всю комиссию собрать и поднять все протоколы?". Естественно, приказывать я не стал, попросил благословения, поклонился и удалился.