хорошо, в особенности, когда он говорил о безработице. Оказывается, что в ряде областей не осталось ни одного безработного.
Это все – нахальная брехня. Две недели назад я ездил с командой СА в Восточную Пруссию по одному делу; там я видел, как обер-президент Эрих Кох в сопровождении своего штаба объезжал города и отправлял безработных пешком, группами по двадцать-тридцать человек к помещикам. Там их заставляли работать двенадцать – четырнадцать часов, а кормили одной похлебкой. Семьи же дома голодали…
Лютце говорил еще много чепухи. Наши ребята остались недовольны и начали ему задавать вопросы. Я хотел было тоже кое-что спросить, но Генке удержал меня:
– Не беспокойся, и без тебя найдётся, кому спросить, и как раз то, о чем ты думаешь.
Действительно, один парень спросил, почему не выполняется программа, почему говорят, что революция закончена, почему тех, кто хочет второй революции, посылают в Дахау. Другой парень спросил, почему мы уступаем полякам, которых Розенберг всегда называл нахальным народом.
Лютце начал рассказывать, что Германия вышла из Лиги наций и сейчас против нее весь мир. Теперь главное – вооружаться; для этого надо все остальное отложить. Поэтому приходится уступать и полякам, так как Гитлер должен быть уверен, что поляки не помогут французам напасть на Германию.
– Но наступит день, – говорил он, – когда мы расквитаемся с поляками. Что касается национал-социалистской программы и социализма, то в Германии мало земли и ничего пока сделать нельзя. Вот когда Германия будет вооружена, она разобьет своих врагов и завоюет новые земли. Тогда будет выполнена наша программа, мы создадим настоящую «третью империю».
Многие СА хлопали Лютце и, видно, с ним соглашались. Другие молчали. Кое-кто бурчал: «Каждый раз новая история!» Я сам еще полгода назад, может быть, поверил бы Лютце, а теперь я вижу, что все это демагогия и ложь. Меня война уже больше не привлекает – я знаю, что останусь пушечным мясом. Нашему брату везде плохо.
Вечером я говорил обо всем этом с Генке. Я попросил Густава, чтобы он мне доказал, что коммунисты не лжецы, как наши вожди, которые все обещают и ничего не исполняют. Густав в течение получаса мне это объяснил, и я, кажется, почти все понял. До тех пор пока будет существовать капитализм, будет безработица и нужда и такие парни, как я, будут превращаться в нищих или в наемников. Национал-социалистская партия всегда была на содержании у капиталистов и выполняла их приказания. Только дураки могли ждать, что Гитлер будет бороться с капиталистами. Гитлер готовится к новой войне, в которой погибнут миллионы людей. Рабочие опять ничего не получат, промышленники и банкиры набьют себе карманы, и все начнется сначала. Розенберг и Гитлер обманывают молодежь расовой теорией. Они заставляют СА преследовать трудящихся евреев – сами же договариваются с евреями банкирами.
Потом Генке говорил, что только коммунистическая партия знает, чего хочет, и только она сможет произвести настоящую революцию. Коммунисты не собираются никого обманывать: они говорят, что рабочим придется еще долго бороться. Зато потом, в советской Германии, не будет капиталистов, безработицы и унижений. Разные фон Люкке не будут больше бить по морде Шредеров. Потом Густав говорил мне о Советской России, где растут новые города и заводы, где трудящиеся строят светлую, радостную жизнь.
Я думаю, что Генке говорит правду. Я почти во всем с ним согласен.
Наш разговор закончился, так как подошли другие СА, и Густав, увидя их, стал, как всегда, шутить и рассказывать забавные истории. Я как-то спросил его, учился ли он в университете, раз так много знает.
Он захохотал и ответил:
– Я учился, Вилли, не больше тебя, но много читал и разговаривал с умными людьми.
25 февраля 1934 г.
За последнее время я очень изменился и стал понимать многое из того, что еще недавно казалось мне непонятным и чуждым.
Я как-то попросил Густава, чтобы он дал мне что-нибудь почитать. Через несколько дней у меня в руках была небольшая книжка, на которой была нарисована шахматная доска, а под ней подпись «Практический шахматист». Густав сказал мне, чтобы я читал книжку, не прячась, а если спросят, то должен ответить, что заинтересовался шахматами.
В первую же свободную минуту я принялся за чтение книжки. Теперь я уже не удивился. На первых страницах говорилось о шахматах, а на четвертой странице речь пошла о коммунистической партии и задачах коммунистической молодежи. Я с большим интересом прочел о том, как фашистские партии пользуются смутными революционными настроениями молодых ребят, идущих за демагогами. Потом из этих молодых рабочих делают наемных солдат фашизма, а когда они начинают требовать выполнения старых обещаний, их расстреливают из пулеметов. Есть только одна страна, где молодежь имеет работу и живет полноценной жизнью, где ей открыты все пути. Эта страна – Советский Союз, где победил социализм.
Ко мне подошел Гроссе и спросил, что я читаю. Я ему равнодушно показал обложку, он сказал:
– Брось. Шахматы – это еврейское развлечение.
На всякий случай я сунул книжку под подушку. Если ее у меня найдут, я скорее дам себя убить, чем скажу, что получил ее от Генке…
Я все еще не могу решить, кто же я на самом деле. Я против капиталистов, реакции и офицеров; я готов перестрелять наших командиров, но в то же время я не могу представить себе, как могут коммунисты победить. У них нет оружия, против них армия, полиция, СС и большинство СА.
Я спросил об этом Густава; он мне рассказал, как большевики захватили власть в России. Как бы то ни было, у коммунистов все более ясно и правильно, чем у нас, и люди у них честнее и смелее наших. Ведь наша революция – это насмешка. Мы ни с кем не дрались, даже не имели случая доказать свою храбрость. Я, пожалуй, пошел бы к коммунистам. Но они меня не возьмут. Я ведь стрелял в них, участвовал в налетах и нападениях. Даже Генке вряд ли бы разговаривал со мной, если бы я ему рассказал все о себе…
10 марта 1934 г.
Вчера я во второй раз стал изменником, и, если бы мое начальство узнало, что я сделал, меня бы расстреляли без всяких разговоров. Если бы год назад мне сказали, что я сделаю нечто подобное, я бы пришел в ярость. А теперь я сам себя не узнаю…
После обеда я пошел к своим старикам отнести им несколько марок, которые мне удалось сэкономить, правда, с большим трудом: я почти ничего не курил. На этот раз я застал дома Фрица. Он, увидя меня, отвернулся. Этот парень здорово вырос и возмужал. Еще недавно я смотрел на него, как на ребенка, а теперь вижу перед собой мужчину.
Я подошел к нему и положил руку на его плечо.
– Фриц, старина, чего ты дуешься?
Он освободил плечо и холодно опросил:
– Чего тебе от меня надо?
Я растерялся и отошел в сторону. Потом решил вновь с ним заговорить:
– Слушай, Фриц, не думай, что под каждой коричневой рубашкой сидит реакционер. Я сам многим недоволен.
Фриц резко прервал меня:
– Ну чего ты ко мне пристал? Сейчас придет мать – поплачь ей в передник.
Меня это взорвало – мальчишка, а грубит. Я больше с этим дураком не буду разговаривать. Он не знает, что я, пожалуй, больше сделал для коммунистов, чем он. Если бы он вел себя по-другому, я бы ему дал несколько неплохих советов. А теперь пусть делает, что хочет.
Потом Фриц ушел. Я остался один. Через полчаса явилась мать. Она расплакалась и сказала:
– Один сын пошел к фашистам, другой возится с какими-то листками; кончится тем, что его посадят в концентрационный лагерь. Отец такой злой, что не подступись, – просто жить надоело.
Я посидел час и ушел.
Когда я проходил по Рейникендорферштрассе по направлению к Нетельбекплац, где думал сесть в автобус, увидел с левой стороны у пивной толпу людей. Я пересек улицу, протолкался поближе и вижу: какой– то парень, видно студент, держит за шиворот другого и кричит: «Я тебе покажу, как раздавать коммунистические листки!» В этот момент тот парень, которого держали за воротник, обернулся, и я узнал Фреда. Я с ним не встречался уже почти два года. Я вспомнил, как мы вместе слушали Адольфа Гитлера в Спортпаласе и как он назвал все это театром. Значит – Фред коммунист!
Я увидел, что вблизи нет ни полицейского, ни СС, подошел к студенту и спросил его:
– Эта сволочь раздавала коммунистические бумажки? Мы ему покажем, чем это пахнет!
С этими словами я ударил Фреда в бок. Он узнал меня и, побледнев, прошипел:
– Подлец!
Я положил руку на кобуру маузера, сказал студенту, что арестовываю коммуниста и отвожу его в тайную полицию. Не успел студент опомниться, как я остановил такси, втолкнул Фреда в автомобиль, сел рядом с ним и велел шоферу ехать в центр. Несколько минут мы ехали молча. Фред сначала смотрел в стороны, потом бросил на меня злобный взгляд.
– Что же, Фред, мы все-таки встретились?
Фред молчит.
– Ты стал коммунистом?
Опять молчание.
– Не скажешь ли мне, где тебя высадить?
Фред посмотрел на меня и сжал губы еще крепче.
– Я говорю серьезно!
Фред с недоумением посмотрел на меня и спросил:
– Разве ты не национал-социалист?
– Это касается только меня; словом, где тебя выбросить?
– На Фридрихштрассе…
Через минут двадцать мы проехали Белль-Аллианс-плац и завернули на Фридрихштрассе. Я остановил шофера. Фред пожал мне руку и сказал:
– Жаль, Вилли, что ты вместе с бандитами и негодяями.
Я ничего не ответил ему, а лишь легонько вытолкнул из машины. Потом я доехал до Унтер ден Линден, дал шоферу последние две марки; он потребовал еще три и, видимо, готовился поскандалить. Видя, однако, что я кладу руку на кобуру, он пробурчал какое-то ругательство и дал газ.
Через несколько минут я был в казарме. Генке я не сказал об этом случае ни слова – он подумает, что я выдумываю и хвастаюсь. Ночью попытался обдумать, почему я так поступил. Сначала я стал убеждать себя, что выручил Фреда, так как мы раньше были друзьями. Но это не так. Год тому назад я бы этого Фреда за шиворот приволок в казарму. Значит, дело не только в дружбе. Хотел бы я знать, что обо мне думает Фред и что сказал бы фон Люкке, если бы он пронюхал эту историю.