а не смогут произвести революцию, а что только коммунистическая партия в состоянии это сделать. Правда, иногда, когда я смотрю на наших командиров и большинство СА, я тоже сомневаюсь в этом. Когда мне рассказывают, какие кутежи устраивают Рем и другие наши начальники, то я думаю, вряд ли такими должны быть революционеры. Но ведь их при случае можно сбросить… Как бы то ни было, ждать больше нечего и надо действовать. Кроме своей шкуры, мы ничем не рискуем.
Жаль, что Густав не оставил мне никаких поручений. Хотя я и не считаю себя коммунистом, но с радостью бы их выполнил.
Вчера Граупе в пьяном виде рассказал Гроссе очень интересную историю. Недавно было произведено покушение на начальника берлинской группы СА Эрнста. Немедленно после этого был арестован маляр, работавший на постройке, откуда якобы была брошена бомба. Как выяснилось, этот маляр хотя и сознался (его здорово, видно, пытали), но совершенно не при чем. Оказывается, это покушение устроили двое СС по приказу своего начальника Гиммлера. Граупе говорит, что Гиммлеру и Герингу все это дорого обойдется. Если это так, то, значит, наши начальники начали драться между собой и это кончится большой потасовкой…
Поздно ночью десять человек, в том числе и я, получили приказ одеваться и садиться в грузовики. Мы поехали в то имение, куда нас возил Дросте (как давно это было!), забрали оружие, там оставленное, и перевезли его в какую-то виллу на Герэсштрассе. По всей видимости, что-то готовится. Я доволен – как бы то ни было, а будет драка, и мы попробуем добиться своего.
Жалко, что нет здесь Генке: он бы мне все объяснил. Я чувствую, что опять начинаю путаться; иногда мне кажется, что нужно раз и навсегда покончить с национал-социализмом, а иногда опять появляются надежды на то, что удастся чего-либо добиться путем второй революции. Если бы я знал, что Густав исчезнет, я бы с ним договорился обо всем, а так – я опять остался один. Единственно, с кем можно переговорить, – это с Решке, но он понимает не больше моего. Мы оба хотим действовать. Пока что посмотрим, что выйдет из второй революции.
2 июля 1934 г.
За последние несколько дней произошли большие события. Началось это 30 июня. Мы сидели в казарме, кое-кто читал, большинство играло в карты. Вдруг показались фон Люкке и Граупе в сопровождении двух десятков СС и нескольких полицейских. У всех их в руках были маузеры и карабины.
Фон Люкке дрожащим голосом приказал нам сдать оружие. Несколько ребят, в том числе и я, хотели было защищаться, но потом я решил плюнуть на все. Не отдашь оружия – пристрелят, неизвестно даже, за что. Потом нас заставили снести оружие в грузовики. Люди из СС взяли с собой фон Люкке и уехали. Наш начальник совершенно потерял самообладание и суетился, как баба.
Мы остались, обезоруженные и оплеванные. Через полчаса прибежал один парень из 11-го штандарта и сообщил, что там человек сто СА пробовали сопротивляться, но их заставили сдаться, причем всех арестовали.
По всему городу разъезжают грузовики, наполненные охранниками, которые говорят, что они подавляют восстание СА. Опять, видно, какое-то жульничество. Какое это восстание, если никто из нас к нему не готовился? Некоторые из наших пошли в город, но вернулись, говоря, что СА на улицах арестовывают. Всю ночь мы просидели, почти не разговаривая. Я теперь увидел, что был прав Густав, говоря, что СА не способны что-либо сделать. Два десятка СС нас разоружили, наши командиры ничего не стоят, а мы сами тоже ничего не можем сделать. Мне захотелось кусать себе пальцы от злости.
Утром все стало известно. Гитлер и Геринг перебили всех наших начальников: Гитлер в Мюнхене, а Геринг в Берлине. Убиты Рем, Эрнст, Гейнес и еще многие. Наши газеты пишут, что Рем готовил восстание; кроме того, он и другие руководители СА были педерастами и позорили штурмовые отряды. Хорошее дело! О склонностях Рема знали еще несколько лет тому назад, но это не мешало Гитлеру называть Рема лучшим германским солдатом…
Теперь мы, штурмовики, ничего не стоим: у нас нет оружия, все держат в руках охранные отряды и тайная полиция. Нас опять оставили в дураках. Тельман не напрасно говорил, что наступит момент, когда нас, СА, будут расстреливать.
Мне, конечно, не жаль Рема и других начальников – они тоже обманывали штурмовиков – но теперь капиталисты покончили с попытками «второй революции», и больше нам уже нечего ждать.
Вчера вечером мы с Гроссе и еще одним парнем шли по улице. Проходившие мимо нас СС издевались над нами, называли шляпами и дураками. Прежде мы бы им показали, чем это пахнет, теперь же мы прошли мимо, как будто ничего не расслышав…
Хуже всего то, что я не знаю, что делать дальше. Если бы здесь был Густав, я бы ему сказал, что хочу пойти к коммунистам и буду честно исполнять все, что мне прикажут.
Я теперь понимаю многое. Как обидно, что со мной нет Генке и что я не знаю, куда сунуться! Если даже я найду какого-нибудь коммуниста, он мне не поверит и примет меня за шпиона.
9 июля 1934 г.
Все эти дни я ходил совершенно потерянный и не знал, что с собой делать.
Вчера однако со мной произошла необычайная история. Я пошел в пивную, где мы часто сидели с Генке. У меня остались две марки, и я решил их потратить. Я взял кружку светлого пива и стал читать газету. Вскоре против меня за стол сел молодой парень в шляпе, недурно одетый, но с мозолистыми руками. Он тоже заказал пиво, прикурил от моей папиросы и в этот момент тихо сказал:
– Привет от мюнхенского Густава.
Я подскочил. Тогда парень спросил меня, как меня зовут. Я ответил:
– Вильгельм Шредер. А где Густав?
Парень спокойно сказал мне:
– Пей пиво и не глупи. При случае ты, может быть, увидишься с Густавам, как ты его называешь. Мы его зовем Август.
После этого мы вышли из пивной и пошли в Тиргартен, сели на скамейку в одной из боковых аллей.
– Значит, теперь я ухожу из СА? – спросил я.
– Наоборот, ты в СА остаешься. Здесь ты будешь полезнее, чем где бы то ни было.
– А что я буду делать?
– Об этом мы еще поговорим. В первую очередь ты должен научиться вести себя, потому что иначе вместо пользы ты нам принесешь только вред.
После этого Пауль (так зовут парня) условился со мной о ближайшей встрече в другом конце города. Я вернулся к себе в казарму.
Теперь я знаю, что я буду делать. Мне надо будет много поработать, чтобы смыть со своей коричневой рубашки грязь и кровь, а потом выбросить и самую рубашку.
12 июля 1934 г.
Вчера я проговорился Паулю, что веду дневник. Он страшно рассердился и велел мне немедленно его принести, взяв с меня слово, что я больше ни строки не буду писать. Он сказал:
– Коммунист-подпольщик не ведет дневника.
Я забрал мой дневник у матери и сейчас отношу его Паулю. Он ему зачем-то нужен. Итак, заканчиваю дневник штурмовика Вильгельма Шредера…
Дорогой товарищ Борн!
Во время нашей последней встречи я тебе говорил об одном рабочем парне, сделавшемся штурмовиком и потом перешедшем к нам. В то время когда я увидел его в первый раз, я решил, что на него следует обратить внимание. В настоящий момент я могу сообщить тебе его имя и фамилию – это Вильгельм Шредер. Кроме того, я посылаю тебе его дневник, который он вел в то время, когда был штурмовиком.
Этот дневник можно опубликовать, так как автору его это уже ничем не грозит: 25 декабря 1934 года Вильгельм Шредер был расстрелян и умер как настоящий коммунист.
Он в течение нескольких месяцев прекрасно работал под моим руководством. Правда, он сохранил некоторые элементы анархизма, но был смелым и убежденным революционером. Шредера предал один штурмовик, которого он слишком неосторожно хотел привлечь к нашей работе. Несмотря на истязания, которым его подвергли в тайной полиции, Вилли никого не выдал.
Я уже писал, что дневник можно опубликовать, необходимо лишь изменить некоторые фамилии и данные. Об этом пишу отдельно.
P.S. Смерть Вилли Шредера явилась для меня лично очень тяжелым ударом.
Гулливер у арийцев
После одиннадцати месяцев отсутствия, насыщенных самыми разнообразными приключениями, я, профессор Эдинбургского университета Гулливер, вновь оказался в кругу своих товарищей, заставивших меня подробно рассказать все пережитое и виденное мною в стране арийцев. Мой рассказ был, конечно, сфотографирован, и мне почти не пришлось его отшлифовывать.
Мое возвращение привлекло к себе внимание всего мира, и сотни миллионов людей узнали повесть о моих приключениях на острове Арии.
Еще недавно я слушал собственный рассказ и видел на матовом экране идеовизора все образы, запечатлевшиеся в моем мозгу. Я видел себя, видел Угольфа, хитрую физиономию Зигфрида, бессмысленные тупые лица производителей…
На рассвете 9 числа месяца героев 541 года нашей эры, датирующейся Октябрьской революцией в России, я с пятью другими историками вылетел на стратоплане с лондонского стратодрома в направлении Мельбурна, где на 11 число был созван Международный конгресс историков, посвященный великой эпохе войн и революций. Я полулежал в откидном кресле, наслаждаясь спокойствием и тишиной. Через шесть часов мы пролетели над Каиром, – так по крайней мере показала красная табличка прибора, соединявшегося с кабиной водителя. Еще несколько часов, – и мы спустимся в Мельбурне.
Я думал о своем докладе, посвященном великой германской революции, и вспоминал сцены, запечатленные на экране нашими лучшими писателями-мыслителями, тщательно изучавшими все документы, сохранившиеся от этой эпохи. Особенно сильное впечатление произвел на меня Риолан, могущественное воображение которого дало нам ряд ярких картин кровавой гражданской войны и победоносной революции. Образы, возникшие в мозгу Риолана, с поразительной четкостью воспроизводились на экране идеовизора. Я вспоминал отвратительные сцены фашистской реакции, существовавшей несколько столетий назад в некоторых странах. Я вновь увидел, как на экране, сцены казни революционеров, толпу обманутых людей, неизвестно куда ведомых бессовестными демагогами. Я живо представил себе преступников и убийц, стоявших в то время у власти в этих странах.