Наступило утро. Мне стало немного легче. Я с трудом огляделся и увидел, что нахожусь в пещере. Сквозь небольшое отверстие в потолке, затянутое рыбьим пузырем, в пещеру проникал тусклый свет. Я лежал на куче старых листьев, со стен стекали капли воды, воздух был настолько сперт, что я с трудом дышал. С правой стороны я разглядел выход из пещеры, но он, очевидно, делал поворот, так как сквозь него не проникал свет.
Неожиданно раздались шаги. Я увидел нескольких людей. Все они были одеты в серые халаты, на груди у них, как у Зигфрида, висел знак свастики, на рукаве был нашит череп, у пояса висел меч. Один из вошедших опирался на топор странной формы. Я пересчитал моих гостей – их было не то семь, не то восемь. Все это были люди в возрасте пятидесяти лет и старше, со злобными и лукавыми лицами.
Наибольшее впечатление на меня произвел самый старый из всех, опиравшийся на посох. У него были уродливые черты лица, оттопыренные уши, узкий, вытянутый лоб и провалившийся нос. Мне показалось, что это не то главный жрец, не то их начальник, так как остальные оказывали ему исключительные знаки внимания.
Человек с посохом подошел ко мне и стал ощупывать грязными липкими руками мое лицо и череп. Потом эту же операцию повторили и его спутники.
Зигфрид рассказал о том, что я просил у него пищу. Старики злобно захихикали. После этого пещера опустела.
Перед уходом один из гостей ударил меня по лицу рукой. Я был настолько слаб, что не мог пошевельнуться. От всего пережитого, а также от голода я погрузился в состояние оцепенения; благодаря этому я не заметил, как прошел день.
Неожиданно я вздрогнул от грубого прикосновения и увидел перед собой при свете факела трех людей очень странной внешности. Это, видимо, были мужчины, но лица их скорее напоминали старушечьи. У них были короткие кривые ноги, на которых покоилось толстое и бесформенное туловище. Все они были почти голыми, только их бедра были обтянуты какими-то тряпками. Двое из них бросили меня на носилки и понесли к выходу. Впереди шел третий человек неопределенного пола, освещавший дорогу факелом.
Через несколько секунд я с облегчением вздохнул, наслаждаясь свежим воздухом. На небе ярко горели южные звезды, слышно было, как по песку шуршали набегавшие волны.
Мы приблизились к ярко освещенному месту. Это была большая площадка, окруженная скалами, на ней был выложен из камней огромный знак свастики, у каждого из концов которой горел костер. Посреди этого креста с согнутыми концами на чем-то, вроде грубо сделанного трона, сидел уже знакомый мне старик с посохом и провалившимся носом. Вокруг него на земле внутри свастики сидело человек двадцать стариков страшного вида, среди них ближе всего к центру я увидел Зигфрида, который, однако, на меня не смотрел.
Принесшие меня рабы поднесли носилки к столбу, стоявшему между двумя кострами, подняли носилки так, что я оказался в вертикальном положении, и привязали веревками к столбу. От боли, причиняемой железными кольцами на руках и ногах, я застонал.
Через несколько минут я увидел, что в трех остальных промежутках между кострами стояли такие же столбы, к каждому из которых был привязан человек. Один из привязанных людей был карликом.
В этот момент один из стариков, которых я считал жрецами, поднял рог и пронзительно в него затрубил. Рабы, несшие меня, немедленно убежали, все присутствующие вскочили и, вытянув вперед и вверх правую руку, громко закричали: «Хайль!». Старик, сидевший на троне, тоже встал, опираясь на посох, протянул руку и тихо ответил: «Хайль».
После этого все стихло, и главный жрец, каковым я его тогда считал, торжественным голосом провозгласил:
– Слушайте голос расы и трепещите.
Немедленно вслед за этим откуда-то донесся вой и вопль ужаса.
– Великие арийские боги да пребудут с нами. Помните ли вы, братья, закон?
– Помним! – ответили хором жрецы.
– Что говорит закон?
Один из стариков закричал:
– Тот, кто построит лодку, да будет казнен!
– Да будет казнен! – повторил хор.
– Тот, кто изменит расе, да будет казнен! Тот, кто заставит заговорить камни, кору деревьев и песок, да будет казнен!
Так продолжалось минут десять. Эта дикая картина, восклицания и вопли так подействовали на меня, что я был близок к потере сознания. В этот момент наступило молчание, и главный жрец сказал:
– Сядьте, братья вожди, и будем судить, как нам скажет голос крови. Кто первый предстанет перед великим тайным судилищем?
Зигфрид встал и, указав пальцем на того, кого я считал карликом, торжественно произнес:
– Первым мы судим испытуемого Адальберта, глаза которого двенадцать раз видели сбор урожая. Руководимый своей нечистой кровью, этот предатель тайно от всех сделал из обрубка дерева лодку. Братья, помните, что говорит закон?
Немедленно вслед за этим раздался общий крик: «Малая смерть!»
– Брат Герман, исполни свой долг, – сказал главный жрец.
Тогда поднялся человек с топором, на которого я обратил внимание еще в пещере и который ударил меня по лицу. Это был широкоплечий человек, лет пятидесяти, с жестоким лицом и выдающимся подбородком. Он отвязал карлика и подвел его к костру. Я с ужасом увидел, что это был не карлик, а мальчик лет двенадцати, который дрожал и всхлипывал. Человек, которого называли Германом, бросил его на землю, поднял топор, и голова мальчика покатилась в костер.
– Благословит тебя бог Вотан, брат Герман, – сказал старик с трона. – Кого мы судим вторым, братья?
– Предателя Ахаза, три месяца назад удостоившегося принятия в число производителей-самцов и нарушившего закон расы. Ахаз разделил ложе не с арийской самкой, а с одной испытуемой смешанной крови.
– Что говорит голос расы? – спросил главный жрец.
– Большая смерть! – отвечал хор.
Через несколько минут я понял, что означает «большая смерть».
– Брат Рудольф, приведи псов Валькирий.
Высокий, темноволосый человек, лет сорока пяти, с торчащими ушами и сросшимися бровями, вернулся со сворой овчарок, ничем не отличавшихся от настоящих волков. Человека, которого называли Ахазом, развязали и велели ему бежать, но он не шевелился; тогда один из жрецов поднял плеть и нанес ему сильный удар по груди и по лицу. Несчастный с воплем бросился бежать, ему вслед были спущены псы, через несколько мгновений раздались вопль человека и вой собак.
– Кого мы судим третьим? – спросил старик в центре свастики.
– Женщину, соблазнившую предателя Ахаза, – ответил Зигфрид.
– Большая смерть ей! – закричали жрецы. Поднялся Зигфрид и сказал:
– Братья, голос расы говорит мне, что эта женщина – хорошая работница. У нас недавно издохло пять бесплодных женщин, голос расы говорит поэтому, что ее следует обесплодить, и пусть она работает.
Главный жрец встал и, подняв руку, сказал:
– Ты прав, брат Зигфрид. Мы передаем женщину тебе, брат Иозеф.
Женщина у столба зарыдала, Иозеф же, низкого роста прихрамывавший человек, подошел к женщине и, схватив ее за волосы, куда-то потащил.
Главный жрец спросил: «Кого мы судим четвертым?»
Человек с топором, которого называли Германом, закричал:
– Шпиона, приплывшего в нашу страну на лодке. Я требую для него большой смерти.
Часть жрецов поддержали его криками:
– Отдать его псам Валькирий!
Тогда медленно поднялся мой тюремщик Зигфрид и сладким голосом начал свою речь:
– Вождь вождей и братья! Мы знаем, что закон крови должен быть выполнен; всякий, кто построит лодку, должен быть казнен.
Герман перебил его:
– Не только кто построит лодку, но и приплывет на ней.
– Я рад, что брат Герман так хорошо помнит закон, это тем более похвально, что у него, как известно, рука гораздо сильнее головы, но я, братья, хотел бы знать, кто видел лодку, на которой приплыл чужеземец. Мы все знаем, что лодка делается из дерева, которое не тонет. Я же опускал в воду куски того, что вы называете лодкой чужеземца, и они шли ко дну. Эти куски по цвету похожи на те маленькие блестящие кружки, которые хранятся у нас в храме и на которых изображен наш вождь, поведший наше племя сюда и находящийся теперь в Валгалле. Конечно, лодки тяжелее воды нет и не может быть, а если так, то зачем казнить чужеземца?
Водворилось молчание, нарушенное Германом, который спросил:
– А как этот шпион попал сюда?
Главный жрец направил в мою сторону свой костлявый палец и сказал:
– Говори.
Я успел лишь сообщить, что пролетал над землей воздухом и упал вниз, как Зигфрид меня перебил и закричал:
– Видите, братья, я был прав! Закон, однако, требует, чтобы чужеземцу под страхом смерти было запрещено разговаривать с кем-нибудь, кроме меня.
– Почему тебя, хитрая лиса? – заорал Герман.
– Потому что я умнее тебя.
Поднялся неописуемый рев. «Братья» вытащили мечи из ножен и готовы были броситься друг на друга; тот же, которого называли вождем вождей, закричал громким голосом:
– Замолчите, грязные свиньи, чужеземец будет жить, как сказал брат Зигфрид.
Тогда поднялся хромой Иозеф и сказал:
– Вождь вождей, ты, как всегда, прав, и мы преклоняемся перед твоей мудростью. Но я думаю, что на всякий случай чужеземца нужно сделать бесплодным, чтобы он нам не испортил расы.
Это предложение вызвало одобрение. У меня по спине поползли мурашки. Я кинул умоляющий взгляд на Зигфрида.
Тот встал и сказал:
– Зачем нам спешить, я знаю лучше всех закон расы. Мы всегда успеем сделать его бесплодным, а пока оставим его испытуемым.
Это предложение встретило, однако, возражения. Вождь, которого звали Иозефом, заявил:
– Закон говорит, что испытуемым может быть только тот, кто не видел семнадцатого урожая, а эта чужеземная собака видела их не меньше тридцати.
Тогда Зигфрид закричал:
– Сколько бы урожаев он ни видел, это никого не касается; в нашей стране он не видел ни одного урожая, поэтому он может быть испытуемым.
– Это правильно, – сказал вождь вождей, – так говорит закон: освободите чужеземца и приведите его ко мне.