– Кроме вас там будут еще ребята из других штандартов. В этом месте находится рабочий поселок Фельзенэк; там живут исключительно коммунисты или члены РПО. Нам необходимо положить конец их нахальству. Около двенадцати часов команда, состоящая из двух сотен СА, окружит Фельзенэк и возьмет большевиков в работу. На этот раз можете брать с собой револьверы. Главное – закончить всю операцию в течение десяти – двадцати минут. Полиции можете не бояться, так как даже если вас заметят и сообщат об этом полицейскому посту, то от этого ровно ничего не изменится: на телеграфе и телефоне у нас сидят свои люди. Кроме того, полиция не будет слишком спешить и предоставит вам достаточно времени, чтобы сделать свое дело. Если кого-либо арестуют, он должен говорить, что СА мирно проходили мимо поселка, но подверглись обстрелу из окон, причем у коммунистов были винтовки и ручные гранаты.
После этой инструкции фон Люкке спросил, все ли поняли задание. Я был очень доволен, что участвую в таком серьезном деле, и дал себе слово отличиться в нем.
Мне пришлось ехать в Бернау поездом. Ехали мы группой в восемь человек. На вокзале устроили небольшой скандал. Оказалось, что в вагоне едет целая компания евреев. Мы их деликатно пощупали и выбросили из вагона. Они подняли крик, причем выяснилось, что они не евреи, а итальянские студенты. Черт с ними, пусть не будут похожи на евреев! На крик прибежали двое полицейских, но поезд уже тронулся. Мы запели песню с припевом: «Пока кровь еще стекает с наших ножей, все идет прекрасно». Видно было, что в вагоне многим не нравимся ни мы, ни наша песня, но никто ничего вслух не высказал.
В Бернау из каждого вагона выскочило по нескольку штурмовиков. Затем мы группами отправились в указанном нам направлении, в роще нас собралось человек двести; командовал какой-то никому из нас не знакомый парень. В одиннадцать часов мы начали окружать Фельзенэк и минут через сорок с криком «смерть марксистам и предателям» ворвались в дома. Там, где двери были закрыты на засов, мы в одно мгновение разбивали окна и прыгали внутрь. Наши упражнения нам пригодились.
В домике, куда проник я с Колем, все спали, и наше шумное появление вызвало ужас. Я совершенно ошалел от криков женщин и детей; видел, как Коль налетел на человека, вскочившего с постели, и ударил его ножом в грудь. Я ограничился тем, что стал разбивать жалкую мебелишку, находившуюся в комнате. Коль схватил меня за плечо:
– Здесь хватит, бежим дальше.
Но когда мы попытались ворваться в следующий дом, нас встретили револьверными выстрелами. Я полез в разбитое окно, но вдруг почувствовал сильный удар в плечо и от боли потерял сознание.
Очнулся я в грузовике. Мне объяснили, что я ранен в плечо, но что стрелявший из окна отправлен на тот свет. В общем наша операция прошла удачно. В Фельзенэке не осталось ни одного дома, в котором не похозяйничали бы наши штурмовики. У нас шесть раненых, в том числе я.
Через час меня подвезли на грузовике к квартире доктора Парске. Это был человек лет тридцати пяти с неподвижным и жестоким лицом. Он разрезал рукав моей рубашки, осмотрел рану и нашел, что пуля застряла в левом плече. Делал он все очень грубо, так что я начал стонать.
– Нельзя быть бабой, – сказал доктор.
Затем он заявил, что сейчас отвезет меня в городскую больницу, так как необходимо извлечь пулю. Через час Парске и другой доктор вынули мне пулю. Это было чертовски больно.
После того как я оказался на больничной койке, я начал вспоминать происшедшее и, откровенно говоря, был очень доволен, что мне не пришлось действовать револьвером или ножом. Очень уж тяжело вспомнить, как кричали женщины и дети во время нападения на Фельзенэк.
Я завидую тем, кто на это не обращал внимания. Мне даже стыдно за себя: ведь настоящий национал-социалист не должен никого жалеть. Всю ночь, однако, я не мог заснуть, видя перед собой испуганных детей, разбитую жалкую мебель, нищету и нужду поселка Фельзенэк.
Меня удивляет одно: почему нас, штурмовиков, не посылают громить рестораны на Курфюрстендамме и прощупывать ножами шкуру Гольдшмидтов и Вассерманов? Когда ко мне еще раз пришел штурмфюрер Дросте, я его спросил об этом. Он ответил, что все наступит в свое время. Мы, мол, еще недостаточно сильны и если тронем капиталистов, то против нас двинут не только полицию, но и рейхсвер, против пулеметов которого мы с нашими маузерами ничего не сможем сделать. Дросте, конечно, прав, но я сам как-то не умею до конца объяснить что-либо даже самому себе. С одной стороны, наш вождь знает, что он делает, а с другой – все-таки как-то тяжело громить рабочих, хотя они и идут за изменниками. Да, нелегко разобраться в политике! Хорошо тем, что учился в университете: они все понимают и умеют убеждать и себя и других.
Лежа в больнице, я пробую читать книгу «Моя борьба» Адольфа Гитлера. Многое не понимаю. Меня только удивляет, что наш вождь не учился в университете, а так много знает. Он пишет в своей книге обо всем. Одно место я запомнил наизусть и никогда не забуду: «Мы боремся за обеспечение существования нашей расы и нашего народа, за спасение наших детей и сохранение чистоты крови наших предков, за свободу и независимость, за исполнение великой миссии, предназначенной нашему народу творцом вселенной». Коммунисты клевещут на нашего вождя, когда говорят, что он защищает капиталистов. Вот я национал-социалист и ненавижу капиталистов больше, чем коммунисты. Я знаю, что главное – это народ, а Адольф Гитлер в своей книге об этом и говорит.
Очень много интересного я прочел в книге «Моя борьба» о политике Германии по отношению к другим государствам, в первую очередь к Франции. Я прежде думал, что нам необходимо вернуть колонии, но оказывается, что Германия должна стремиться не к возвращению старых колоний, а к завоеванию земель на востоке. Это я, впрочем, не совсем понимаю. Очевидно, мы сначала разгромим нахальных поляков, а потом возьмем себе Украину – это где-то около Польши. В школе мы учили географию, но у меня все как-то смешалось в голове.
На обложке книги Адольфа Гитлера расхваливается книга Розенберга «Миф XX столетия». Я просил Дросте принести ее мне. Попробовал читать, но ничего не понял. На одной странице напечатано об индусах, на другой о каком-то Ницше, потом об Аримане, затем о славянах. Я напрасно пытался понять что-либо и со злости бросил книгу.
Сначала я лежал один в маленькой комнате, потом меня перенесли в большую палату, где кроме меня находилось еще пять человек. Все они перенесли тяжелые операции. Один из них слабым голосом спросил меня, принадлежу ли я к национал-социалистам. Я, конечно, ответил утвердительно. Тогда мой сосед, худой человек с морщинистым лицом, насмешливо спросил меня, знаю ли я признаки арийской расы. Я ответил, что ариец должен быть высоким, светловолосым, голубоглазым. Тогда мой собеседник спросил меня, видел ли я вблизи Гитлера и Геббельса и очень ли они похожи на арийцев. Я не знал, что ответить, и послал моего собеседника к черту. Однако действительно: Геббельс маленького роста, черноволосый, нос у него длинный, горбатый, уши торчат. У Адольфа Гитлера темные волосы и глаза, он тоже не похож на картинки, где нарисованы настоящие германцы. Я спросил об этом Дросте. Он смутился, но обещал выяснить этот вопрос у знающих людей.
Через два дня Дросте мне все объяснил. Оказывается кроме светлой северногерманской расы есть еще другая арийская раса, не то «динарская», не то «данарская». Людей, относящихся к ней, очень мало, но они стоят даже выше северных германцев. Именно к этой расе относятся Гитлер, Геббельс и другие наши вожди, не похожие на арийцев. Я с торжеством рассказал это моему соседу. На это он так засмеялся, что у него из горла пошла кровь, пришлось вызывать сестру. А я в этом ничего смешного не вижу. Ну, на сегодня хватит.
17 ноября 1932 г.
Чертовски медленно проходит время в больнице. Книгу Гитлера я больше не читаю – слишком устаю от чтения. Болтать не с кем, даже того худощавого коммуниста куда-то увезли; говорят, его состояние безнадежно. Вместо него моим соседом оказался какой-то человек с забинтованной головой; не разберешь, молодой он или старый. Сестра рассказывает, что его страшно избили штурмовики. За что – она не знала. Было бы занятно, если бы этот парень оказался из Фельзенэка. Ну и везет мне на соседей!
Вчера приходила мать, принесла мне два бутерброда. Мне стало ее жаль, и я дал ей пять марок. Говорить нам с ней было не о чем: меня не интересуют ее дела, а ее мои. Она посидела, повздыхала и ушла.
От нечего делать я думаю о себе самом. Иногда мне кажется, что я интересуюсь только едой, пивом, папиросами и женщинами и ничем не отличаюсь от тупого Лемана. Потом начинаю думать, что я настоящий национал-социалист и готов все отдать для того, чтобы победил Гитлер. Мне очень жаль, что не с кем поговорить об этом. Наш командир фон Люкке – бывший офицер, и я не осмеливаюсь его о чем-либо спросить. Он и так ругал меня за то, что, по его словам, я очень много философствую. Дросте неплохой товарищ, но он знает не больше меня. Из всех национал-социалистов, с коими я встречался, умнее всех Грейфцу, но я убежден, что он не верит ни в бога, ни в черта. Ну, надо кончать – идет доктор.
25 ноября 1932 г.
Уже несколько дней, как я выписался из больницы. В казарме меня встретили как героя. У меня осталось еще двенадцать марок, и я угостил ребят пивом и папиросами. Без меня, оказывается, наш штурм раза два был на работе. Когда вечером мы лежали на койках и курили, мой сосед Карл Гроссе рассказал совершенно невероятную историю, под клятвой хранить ее в строгой тайне.
У нас, оказывается, есть своя полиция, которая повсюду имеет своих людей. Таким вот образом стало известно, что один полицейский чиновник – Краус – сочувствует коммунистам и сообщает им все, что узнаёт о наших планах. Штаб СА решил его ликвидировать, но так, чтобы мы остались в стороне. Гроссе и еще трем другим штурмовикам, не из нашего штандарта, было поручено отправить Крауса на тот свет. Его подстерегли, когда он возвращался домой, и обработали ножами как следует. Немедленно наши газеты подняли крик, что Краус был национал-социалистом и что коммунисты за это его убили. «Ангрифф» требовал запретить компартию за это подлое преступление. Все это произошло три дня назад.