Глубокий шрам на щеке и мутные, как у хорька, остановившиеся зрачки, которые теперь злобно впились в Мишку, вызывали чувство отвращения.
– Плевал я на твой воровской закон! – крикнул Мишка.
– И не буду я с вами водиться! – по-детски добавил он.
– Я погляжу, ты смелый! – прошипел пахан. – Сразу видать, еще зеленый. Ну, ничего, миленький, иди, иди, пока не оступился.. Иди, пока есть чем ходить..
Пахан повернулся и побрел в сторону, по-бабьи повиливая бедрами. Его «личный адъютант» зашептал Мишке:
– Тебе что, жить надоело? Беги проси прощения, пока не поздно!.. И руку ему поцелуй..
– Еще чего захотел! – огрызнулся Мишка, сплюнул и ушел.
В ту же ночь, когда Мишка спал на нарах, его молниеносно связали, загнали кляп в рот и вынесли из барака.
Мишка не успел даже крикнуть.
На улице его швырнули на обледеневшую землю и начали избивать. К счастью, ему удалось разорвать веревки сильным рывком могучих рук. Он вскочил на ноги, вырвал изо рта кляп и начал обороняться. Один из бандитов выхватил нож, но Мишка успел нанести ему удар в челюсть, и тот медленно осел в сугроб. Как раз в этот момент подошел патруль. В руках Мишки был нож, отобранный им у бандита.
Это и послужило потом главной уликой против Мишки.
Его снова судили и приговорили дополнительно к десяти годам. В качестве «потерпевших» на судебном заседании выступили помощники пахана, выполнявшие его задание.
Мишка, как «особо социально опасный», был переведен на строгий режим и лишен права переписки. Вот, оказывается, почему он перестал писать мне.
Всякий человек тяжко переживает допущенную в отношении него несправедливость. Заключенный – и это понятно – переживает ее вдвойне тяжелее.
Ему было уже за тридцать, когда он наконец освободился из колонии. Но это был уже не прежний Мишка
Шторм. С ним случилось самое страшное – он почти потерял веру в людей и в человеческую справедливость.
Умная и чуткая поддержка могла бы еще его спасти.
Однако Мишке снова не повезло. В поезде, в котором он ехал, возвращаясь из заключения, обворовали одного из пассажиров. На узловой станции в вагон пришли работники железнодорожной милиции. Началась проверка документов.
Мишка испугался. Он решил, что его непременно задержат и обвинят в этой краже. Он бросился в тамбур, намереваясь выпрыгнуть из вагона на ходу поезда. Но в тамбуре были предусмотрительно оставлены два милиционера. Они задержали Мишку.
В Челябинске его сняли с поезда и отправили в тюрьму.
Следователь милиции, ведший его дело, оказался опытным и добрым человеком. Разобравшись в обстоятельствах задержания Мишки, он освободил его.
Выйдя из тюрьмы, измученный волнениями этих дней, Мишка зашел в первую попавшуюся закусочную. Ему очень хотелось есть.
– Зашел я в эту забегаловку, – рассказывал Мишка. –
Народу тьма. Все столики заняты. Дым столбом стоит.
Пьяных – хоть пруд пруди. Стал я приглядываться, где бы пристроиться, вдруг кто-то кричит:
– Эй, кореш, давай к нам!.. Потеснимся, коль опять встретиться довелось!
Подошел я поближе, гляжу, сидит один парень, с которым я в заключении был. Ну, конечно, обрадовался –
как-никак человек свой. Сидел он за грабеж, но в заключении работал исправно и вроде исправился. С этим парнем теперь за столиком еще двое сидели, но тех я не знал.
Мишка вздохнул, закурил папиросу, затянулся и продолжал:
– Ну, выпили, как положено, за встречу. И стали балакать, как дальше жить, куда податься, как на работу устроиться. Я рассказал про свои приключения в дороге и про того следователя, который меня освободил. Туфонов была его фамилия. Ну, конечно, выпили за его здоровье –
все-таки хороший человек. А потом один из дружков и говорит со смешком:
«Ты, кореш, за нас пострадал. В вагоне того пассажира мы пощекотали – чемодан у него увели. И на первой остановке смылись. Но уж раз тебе за нас посидеть пришлось, ставим литр за твое здоровье и невинное страдание.. »
Поставили. Я тоже решил в долгу не оставаться – еще пол-литра заказал. Что дальше было – хрен его знает!. Но только очнулся я уже в милиции – взяли всю нашу компашку за покушение на ограбление ларька.. С поличным взяли.. Опять десятку влепили. И вернулся я снова в знакомые места. Майор, который меня освобождал, только головой покачал. «Не думал, – говорит, – что так скоро, Манзырев, мы опять встретимся. Не зря говорит народ: черного кобеля не отмоешь добела.. »
Но и на этот раз, уже привыкнув к жизни заключенного, Мишка еще окончательно не отчаялся. Он снова начал старательно работать. Потом началась война, Мишка, как и многие заключенные, стал проситься, чтобы его отправили на фронт.
К сожалению, ему было отказано. И он продолжал отбывать наказание.
Разговор наш затянулся. Мишка рассказывал о своей судьбе охотно, не обходя теневых сторон и ничего не скрывая.
Когда он подошел к тому, о чем я мельком уже знал от
Булаева, в кабинет вошла секретарша и протянула мне записку. Оказывается, пока я беседовал с Мишкой, на прием явился какой-то мне неизвестный доцент Прохоров, который уже полчаса ждет и нервничает, так как у него неотложные дела в институте, где он преподает. На прием он записался заранее.
Но разговор с Мишкой был еще далеко не кончен. Мне не хотелось его прерывать, так как Мишка с каждой минутой чувствовал себя все свободнее, и ему, судя по всему, необходимо было «выговориться». Такие натуры испытывают жгучую потребность выплеснуть все, что накопилось, в душевной беседе с человеком, которому они доверяют. И
нередко такой разговор, а главное – доверие, с которым их выслушивают, оказывает на этих людей большое психологическое воздействие; и наоборот – холодное безучастие или плохо скрываемое недоверие производят обратное действие, которое я называю «коротким замыканием».
Обиженный безразличием, а тем более недоверием, такой человек мгновенно уходит в себя, прерывает рассказ и в глубине души ругает себя, что так доверчиво вылил всю горечь, свои обиды, свои мечты.
О силе доверия к человеку и его огромном воспитательном значении многое написано и сказано. Но криминалистам, именно вследствие характера их работы, это особенно хорошо известно.
Впрочем, и криминалисты бывают разные. Мне приходилось наблюдать две категории людей, работающих в этой области. Одни в результате многолетней профессиональной деятельности, сталкиваясь изо дня в день с самыми разнообразными преступлениями и преступниками и наблюдая в связи с этим самые низменные характеры, постепенно, даже незаметно для себя теряли веру в человека вообще и становились мизантропами и холодными циниками. Не понимая, что сыщик – это еще не криминалист и что нельзя ограничивать деятельность криминалиста одной охотой за преступниками, как бы ни была эта охота удачна, такие работники постепенно впадали в состояние морального отупения и душевной опустошенности. Это, в свою очередь, порождало в них черствость, огульную подозрительность, формализм и даже иногда жестокость.
Характерно, что все это рано или поздно мстит за себя.
Такие люди, как правило, всегда неполноценны и глубоко несчастны даже в своей семейной жизни. Ограниченны и односторонни их наблюдения и выводы, примитивны и грубы методы их работы, беспомощна их следственная интуиция, а способность проникновения в тайники человеческой души ничтожна. В этом смысле «душевная недостаточность» – не менее опасное заболевание, чем известная медицине «сердечная недостаточность». А первое заболевание в отличие от второго уже опасно не только для больного, но и для его окружающих, учитывая, что этот «больной» в той или иной мере решает человеческие судьбы.
Другая категория криминалистов отличается тем, что нелегкая их профессия и все, что с ней связано, не только не подрывают их веры в человека, а, напротив, укрепляют ее. Да, как это ни покажется странным на первый взгляд, именно возможность повседневно наблюдать психологию правонарушителей, людей, оказавшихся по тем или иным причинам на дне жизни, возможность наблюдать их падения и драмы, их отчаяние и надежды, их страдания и мечты приводит таких криминалистов к глубочайшей уверенности в том, что в каждом человеке, за редкими исключениями, жива хотя и глубоко запрятанная и еле тлеющая искра подлинной человечности, которая, если ее заметить и поддержать, может вспыхнуть ярким очистительным пламенем.
Подавляющим большинством так называемых судебных ошибок общество обязано криминалистам первой категории, которые, ко всему прочему, еще обычно отличаются удивительной самоуверенностью и апломбом. Горькая евангельская формула «Где суд, там и осуждение» относится как раз к таким следователям, прокурорам и судьям, которые чересчур поспешны в своих заключениях и выводах и чересчур уверены в их непогрешимости.
4
...Получив записку о том, что меня давно уже ждет доцент Прохоров, я решил выслушать его, не отправляя
Мишку, а потом продолжить разговор с последним. Я
считал, что присутствие Мишки никак не может помешать разговору с доцентом Прохоровым.
– Здравствуйте, садитесь, пожалуйста, – сказал я доценту, когда он вошел в кабинет. – Я вас слушаю.
Доцент, высокий, упитанный, очень благообразный на вид человек лет тридцати, в золотых очках, подчеркивающих свежесть его румяных, холеных щек с модными усиками, ослепительно улыбнулся, сел, а потом, глядя на меня прозрачными, голубыми, ясными глазами, тихо произнес:
– Я хотел бы... гм... Если позволите, так сказать, конфидентно..
И он выразительно повел взглядом в сторону Мишки, которого, надо полагать, принял за сотрудника отдела, поскольку в комнате не было конвоира, и Мишка сидел рядом со мной.
– У вас что-либо секретное? – спросил я, мысленно отметив резанувшие меня слова «если позволите» и «конфидентно».
– О нет, ни в коей мере! – протянул доцент. – Дело мое, ха-ха, если можно считать его делом, носит чисто личный характер, и, если вы считаете нужным, я не возражаю против присутствия вашего сотрудника.. Тем более что, как я надеюсь, вы потом поручите именно ему проверку моей жалобы.. Дело это важно для меня, но оно не таково по своему характеру, чтобы я претендовал на личное ваше участие в таковой проверке..