– Ну, жёнушка любимая, ты хочешь сегодня меня съесть со всеми потрохами. Пожалей мою душу. Скоро утро наступит. Давай спать!
– А я не усну, пока не получу ответа. Тебе не будет жалко меня, мучившуюся, метавшуюся всю ночь без сна?
– Конечно, жалко будет. Ещё как жалко будет! Ну что не сделаешь ради любимой жены. Ну, слушай! Но учти, это моя предположительная версия. Добро?
– Говори, я готова слушать твою предположительную версию!
– Для чего Лисов устроил весь этот цирк с самострелом, с похищением продуктов, честное слово, мне самому пока не совсем понятно. Но то, что вся эта история – выдумка Лисова, я уже говорил об этом. Никакого грабежа не было в реальности, и никто в него не стрелял. Я уверен – это всё связано с пропавшей нашей Юлией.
– Ты думаешь, что с девчонкой так жестоко, безжалостно, бесчеловечно поступил этот Лисов? Так можно понять твоё предположение? Ты не ошибаешься? Ты всё взвесил «за» и «против»? Я буду молиться за тебя, чтобы ты оказался прав.
– Представь себе, моя милая жёнушка, мой мозг, мой разум почему-то напрочь отказываются сомневаться в правильности моих суждений. Мой мозг за все эти дни и ночи тем и был забит, задавал себе вопросы, сам же отвечал на них. Все ответы соединились к одному знаменателю – ошибки нет.
– Хорошо. Пусть будет так, как ты сказал. Но ведь ты сам признаёшься, что нет доказательственной базы, кроме как твоих суждений и предположений. Суждения и предположения к делу не пришьёшь. Это ведь твои слова, так?
– Смотри-ка, за неполную ночь родилась звезда следствия! Поздравляю! Мне кажется, пора тебе профессию менять. Согласна?
– Нет уж, дорогой мой муженёк, каждый должен делать то, что умеет, и на совесть, и с любовью относиться к своему делу!
Утро. Солнце залило весь город и его окрестность. Сверкали крыши домов разными оттенками. На деревьях, радуясь солнечному дню, чирикали воробьи. Тёмными пятнами чернели грачи и галки на сухих ветках акаций, тополей, растущих вдоль тротуара.
Я шёл на работу по тротуару, расположенному вдоль городского парка имени Андрея Сулина, основателя нашего города. Я по мере возможности старался ходить на работу пешком и по этому тротуару. Солнечное утро, свежий утренний воздух, щебетанье птиц всегда радовали меня. Настроение у меня было под стать утреннему дню. Погожее утро располагало к размышлению, но приступить к размышлению не успел, возле «чёртова колеса» обозрения меня догнал мой знакомый товарищ по рыбалке Николай Полубедов.
Как только поравнялся со мной, тут же стал травить мою душу разными забавными рыбацкими байками. Слушая нескончаемые истории, происшедшие с ним на рыбалке, как-то незаметно оказались возле отдела. Я поблагодарил Николая за рассказанные интересные случаи, попрощался с ним и вошёл в отдел. Начался рабочий день.
– Присаживайтесь, Виктор Антонович! – сказал я, когда зашёл в кабинет с Лисовым, который до моего прихода на работу уже ждал возле кабинета. «Какой дисциплинированный и исполнительный! – подумал я, увидев его. – Раньше назначенного времени появился в отделе. Расстояние от Зверева до нашего города не совсем близкое. Держится достойно. Глаза не прячет.
Взгляд спокойный. Да, мужчина при силе, и Бог его не обидел и здоровьем».
– Разговор у нас будет долгим и, по-видимому, не совсем приятным.
Я не спеша достал из сейфа два уголовных дела и положил на стол. Достал чистый бланк протокола допроса, положил перед собой. Пока решил допросить его в качестве потерпевшего.
– Как я уже предупредил, что разговор у нас будет долгим. Может статься, тяжёлым, неприятным, всё зависит от вас, Виктор Антонович. От вашей искренности, смелости, да, да, смелости, честности и, что очень важно – раскаяния. Наберитесь мужества, покажите свое достоинство, свою порядочность, Хотя я понимаю, что делать это будет не очень просто. Облегчите свою грешную душу. Сбросьте камень с неё. Очистите запятнанную совесть. Уверяю вас, станет легче и не будет вас больше мучить совесть. Вы ведь, как я понимаю, в последнее время, то есть после того страшного дня, не живёте нормальной, спокойной жизнью, а мучаетесь и мучаете своих близких… Ведь так?
Лисов продемонстрировал превосходное, отменное самообладание. Пока я говорил, он не отвёл своего сосредоточенного, пристального взгляда с меня. Ни один мускул, ни одна жилка не дрогнули на его лице. «Какая выдержка! – подумал я, глядя в упор ему. – Надолго ли хватит её? Пока да, держится. Он уверен, что у следствия нет прямых нужных доказательств…»
Неожиданно в тиши кабинета, как гром среди ясного неба, прозвучал голос Лисова, прервавший мои размышления:
– Не кажется ли вам, Рудольф Васильевич, что вы возложили на себя не принадлежащую вам роль исповедника и требуете раскаяния от человека, не повинного в том грехе, на коего намекаете. Никаких тяжких грехов за мной не числится. Конечно, грехи у каждого человека имеются. Я тоже не исключение, но тяжких грехов нет. Я чист как перед Богом, так и перед моими близкими. Мне не в чем раскаиваться. Вы не сумели разобраться с моим делом и свою беспомощность, свою некомпетентность хотите свалить на человека ни в чём не повинного. У вас ничего не выйдет. Я думаю, найдутся более опытные работники, которые разберутся.
– Во как! – невольно вырвалось у меня вслух. – С больной головы – на здоровую! Прекрасно, Виктор Антонович! – не понимаю, почему, но вдруг меня стал разбирать смех. Потребовалось определённое время и усилие, чтобы подавить смех. Я, скрытно продолжая улыбаться, достал из ящика чистый лист бумаги и протянул Лисову. – Перед вами, Виктор Антонович, чистый лист бумаги и ручка, пожалуйста, оформите свою жалобу на имя прокурора нашего города. Полчаса времени хватит? Прошу!
Лисов не притронулся ни к бумаге, ни к ручке. Я подождал несколько минут и сказал:
– Ну что же вы? На словах вы храбрый, смелый, а на деле… Чего же вы ждёте? Пишите! Передумали, что ли? Вот вы, Виктор Антонович, несколько минут назад сказали, что я взял на себя роль исповедника, якобы не принадлежащую мне. Тут у вас вышла ошибочка. Соглашусь, что я не служу в церкви и в духовной академии не учился, но мне хватит юридического образования. Занимая должность следователя на протяжении долгих лет, я обязан в первую очередь заблудившихся и нарушивших закон государства, информировать их, что раскаяние, чистосердечное признание в совершённом деянии, активное сотрудничество со следствием, согласно советскому уголовному праву, являются смягчающими обстоятельствами.
Если говорить более простым языком, человек, совершивший какое-либо противозаконное деяние, особенно впервые, то раскаявшийся или чистосердечно признавшийся в совершённом деянии, он имеет определённые льготы перед правосудием. К примеру, размер наказания или при определении меры пресечения: арест или подписка о невыезде.
– Ну и что из того, что вы рассказали сейчас? – неожиданно произнёс Лисов. – Я тут при чём? Я что, уже преступник? Я вам таким показался?
– Определённую характеристику и кто вы, я выскажу чуть позже. Это зависит от ваших ответов на мои вопросы. Если сказать откровенно и честно, вы сами знаете, кто вы.
В это время в кабинет зашёл участковый Есаулов и сообщил мне на ухо, что Шершнев и Сидушкин ждут в коридоре.
– Хорошо. Скажи им, пусть ждут. Когда нужны будут, я их приглашу. – Есаулов, сказав: «Хорошо», вышел из кабинета. – Теперь все на месте, пожалуй, начнём, – сказал я вслух после ухода участкового. – Итак, Виктор Антонович, перед началом допроса я информировал вас, что честность, откровенность и правдивость ваших ответов на мои вопросы предопределят дальнейшую вашу судьбу, и поэтому в ваших интересах говорить правду. Исходя из вышесказанного, хотелось бы мне получить от вас ответ на такой вопрос: зачем вам нужен был этот цирк, извините, я не могу подобрать другого слова, устроенный на той поляне в день вашего дня рождения? Ведь вы прекрасно знаете, что не было того случая, который вы выдумали или сочинили. Я жду вашего ответа.
– Зачем же вы так! О каком цирке вы говорите? Я не понимаю вас. Никакого цирка там не было. Это вы что-то путаете и меня хотите запутать. Я изначально говорил правду и сейчас говорю правду. На меня напали, ограбили и дополнительно хотели убить! Всё так и было. Какой смысл мне врать?
Поведение Лисова, можно сказать, осталось прежнее: держался по-прежнему достойно, никакой суеты, нервозности и скованности. Всё же мне показалось, по-видимому, он не ожидал подобного вопроса. Когда я задал вопрос, у него зрачки глаз еле заметно расширились и как будто даже слегка дрогнули. В его голосе я уловил некоторое изменение, то есть не было той напыщенности и твёрдости.
– Виктор Антонович, действительно, какой смысл вам врать? Вы расскажите правду, и не будет вранья. Я должен признать, что вы великолепно держитесь. Хватит ли вашей стойкой выдержки выдержать до конца испытания? Как бы вы ни пытались держать себя в руках, но нервы ваши начинают сдавать. Уже вы начали нервничать. Это хороший признак. Вы только что сказали, что вас хотели убить, так?
– Да. Хотели убить.
– Хотели, но не убили же. Почему?
– Вы у тех мужчин спрашивайте. Я-то тут при чём?
– Согласитесь, Виктор Антонович, они вас не убили потому, что никаких мужчин там не было, и никто в вас не стрелял. Так?
– Мужчина стрелял же в меня!
– С какой стороны подойти к этому случаю. Хорошо. Тогда такой вопрос напрашивается: в какой позе находился мужчина во время выстрела, если допустить, что мужчина был и стрелял в вас?
– Стоя, конечно. В моих показаниях это отражено. Вы что, не читали?
– Какое расстояние было между стреляющим и вами?
– Я примерно могу сказать – метр. Могут быть отклонения на несколько сантиметров. Точнее сказать не могу. В тот момент всё моё внимание было направлено на заводку двигателя, и уехать.
– Допустим. Теперь вспомните, в котором часу был произведён выстрел?