– Время я тоже могу сказать примерное. Это было во втором часу дня. В пределах десяти-пятнадцати минут второго.
– Пожалуйста, возьмите вот этот документ. Это заключение баллистической экспертизы. Прочтите внимательно. – Я положил перед ним заключение. Лисов не спеша взял его и уткнулся в чтение. Минут через десять он отдал его назад, но при этом не проронил ни одного слова. – Вам понятно заключение экспертизы, Виктор Антонович?
– Да.
– Какой будет ответ в своё оправдание по поводу заключения экспертизы?
– Я ведь говорил, что конкретно не мог определить, в каком положении стреляющий находился. Я думал, что он стрелял стоя.
– Вы так думаете сейчас, когда прочитали заключение, а почему тогда, чуть ранее, на мой вопрос, в каком положении находился мужчина, вы ответили твёрдо «стоя»?
– Стоя, лёжа, какое значение это имеет? Важно, что в меня стреляли!
– Какое значение имеет? Отвечу: очень большое! Вы, вероятно, думали, что у следователя говорить можно всё что угодно и как угодно. Вы очень даже ошибаетесь. Вы ведь не на базаре, где можно торговаться с продавцом и тут же отказаться от своих слов или обещаний. А здесь каждое сказанное вами слово нами будет проверено. Проверка установит, врёте вы или нет. В какой позе находился стреляющий, я вам скажу, Виктор Антонович. Заключение экспертизы – это неопровержимое доказательство, что вы врёте, говорите неправду.
К тому же вы сами противоречите своим показаниям. Помните своё первоначальное показание в Зверевском отделе милиции? Вы утверждали, что, боясь расправы со стороны мужчин, заскочили в машину и пытались завести двигатель. В этот момент к кабине подошёл мужчина и выстрелил в вас. Помните свои слова? Вы говорили – подошёл, а не ползал. Разницу вы понимаете? Где же правда?
– Я говорил, да, говорил. Но вы поймите, я был тогда в стрессовом состоянии. Ничего не соображал. Может, наговорил на себя. Был перепуган, потерян…
– Я несколько дней тому назад разговаривал с вами. Спрашивал, как вы себя чувствуете. Вы ответили – нормально, и вы тогда мне ответили, что мужчина стрелял стоя. Что изменилось после нашего разговора?
– Ничего не изменилось.
– Почему же вы тогда нагло врёте?
– Я не вру. Говорю всё как было.
– Хорошо. Врать, не врать, по существу – это ваше право. Мы будем опровергать вашу ложь. Чем больше вы врёте, тем глубже копаете себе яму. Ох, как трудно будет выбраться оттуда! Яма, я вам скажу, очень даже глубокая.
Закончив говорить, я поднялся со своего места и направился к выходу из кабинета. Открыл дверь и позвал ожидавшего Шершнева. Когда закрылась дверь за Шершневым, я сказал:
– Присаживайтесь! – я показал на стул, стоящий возле стенки, напротив Лисова. Шершнев сел на указанный стул. – Виктор Антонович, – сказал я, – вы видели напротив сидящего вас человека на поляне в тот день, когда в вас, как вы говорите, стреляли?
– Нет! – последовал ответ.
– Иван Потапович, вам знаком напротив вас сидящий человек?
– Нет!
– Виктор Антонович, в котором часу возле поляны появился мотоцикл с коляской с тремя мужчинами?
– Сколько раз можно повторять одно и то же! Я уже говорил, во втором часу дня. Удовлетворены ответом?
– Вполне.
– Иван Потапович, скажите, в котором часу вы приехали на поле, где стоял ваш поломанный комбайн?
– Примерно в час дня.
– И долго вы пробыли на этом поле?
– Примерно минут сорок. Пока не закончили ремонт комбайна.
– Иван Потапович, скажите, за время пребывания на поле вы слышали звук выстрела из охотничьего ружья?
– Пока я находился на поле, никакого выстрела из ружья не слышал.
– Как бы вы, Иван Потапович, ответили на такой вопрос: пока вы находились на этом поле, не появлялся ли в районе поляны мотоцикл с коляской с тремя мужчинами?
– Я не видел в районе нашего поля никакого мотоцикла. Откуда ему быть в этих местах? У нас в округе, кроме моего, мотоцикла с коляской ни у кого нет. В Зайцеве нет, который в шести километрах отсюда.
– Виктор Антонович, вы хорошо слышали и поняли показания Шершнева? Другого мотоцикла, кроме мотоцикла Шершнева, в районе этого поля не было. Что можете сказать по этому поводу? Также будете утверждать, что мотоцикл был с тремя мужчинами?
– Вы сами убедились, что мотоцикл был. Мои слова подтвердил же гражданин Шершнев.
«Молодец Лисов! Умеет выкручиваться. Какой наглец! Явно издевается!» – мысленно подумал я.
– С вами, Виктор Антонович, честное слово, не соскучишься. Скажите, как же быть тогда с тем мотоциклом, якобы остановившимся, согласно вашим показаниям, возле лесополосы, рядом с поляной, и с тремя мужчинами? Свидетель Шершнев показал, что никакого другого мотоцикла в том районе не было.
И мы с вами, Виктор Антонович, с участием понятых, также в том районе лесополосы, никаких следов присутствия мотоцикла не обнаружили. Вы неоднократно утверждали о том, что трое мужчин подъехали на мотоцикле с коляской к лесополосе и, оставив его там, мужчины направились к вам. Определитесь, где ложь, где правда?
– Да, я говорил и повторяюсь сейчас, что мотоцикл был. Ну, вероятно, я ошибался. Какая разница, где он стоял.
– Нет, Виктор Антонович, я уже выше сказал и сейчас повторяю – для следствия большая разница. Вы что-то часто стали ошибаться, не кажется ли вам? То ошиблись, в каком положении находился выдуманный вами мужчина во время стрельбы из ружья. Теперь ошиблись с местом нахождения мотоцикла. Не многовато ли ошибок стали допускать в своих показаниях? В связи с этим, простите, Виктор Антонович, мне придётся решить весьма неприятный для вас вопрос по поводу вашего психического состояния.
– Вы что, хотите отправить меня в психбольницу? Ничего у вас не выйдет! – разгорячённо воскликнул Лисов. – Я официально заявляю, что я вполне здоровый, нормальный человек! В лечении психологических недугов не нуждаюсь!
– Спасибо за откровенность и честность. Давно бы так. Иначе, слушая ваши ответы на мои вопросы, у меня сложилось впечатление о вашем нездоровом психическом состоянии. Я теперь убеждён, что вы совершенно здоровы. Вы, к моему удивлению, метко заметили о моём намерении отправить вас на психиатрическую экспертизу.
– Я отвечаю на ваши вопросы, находясь в здравом уме и в нормальной памяти. Не нужны мне никакие там экспертизы.
– Прекрасно, Виктор Антонович! В таком случае поясните мне, если вы считаете себя вполне здоровым, нормальным человеком и притом только что убеждали меня в этом, то мне непонятны ваши неразумные ответы. Почему-то содержание ваших ответов постоянно меняется и не убедительно? Почему они разнятся? Вы, вероятно, решили поиграть со мной в детскую игру – кошки-мышки, так? Помните, игра может кончиться не в вашу пользу. Подумайте об этом.
– Ни в какие игры я с вами не играю. Я рассказываю то, что было на самом деле. Если бы у меня были тёмные дела, то зачем мне заявлять об этом во всеуслышание? Промолчал бы и всё. Не заявил бы в милицию о происшедшем. Ранение моё было не смертельное. Повредилась дверка автомашины. В этом большой беды не было. Продукты – дело наживное. Я хорошо зарабатываю, жена работает. Не было никакого умысла разыграть комедию, как вы говорите, цирк.
«Во как шпарит! Как будто нет на нём тяжкой вины. Нет, Виктор Антонович, не лукавь, не хитри, умысел у тебя есть, ещё какой! Чувствуешь и догадываешься, что у следствия нет прямых доказательств и улик. Только косвенные, типа: не обнаружили следов мотоцикла возле лесополосы, не слышали выстрела, траектория полёта дроби и положение стрелявшего. Не заявлял ты в милицию. Не знал ты, что из больницы о твоём ранении сообщат в органы правопорядка. Ты тут допустил ошибку. Если бы ты знал, что сообщат о твоём ранении в милицию, то вряд ли обратился в больницу за помощью, – так размышлял я, глядя на Лисова. – Как же мне поступить с ним? Задержать? Посидит несколько дней в камере, может, сломается? А если нет? Будет стоять на своём, и баста! Что тогда? Отпустить? Нет! Тут надо иметь другой подход. Без доказательственной базы его не сломать. – Я прокручивал в голове множество вариантов. – Кажется, я придумал. Есть один вариант…»
Из-за бесполезности вести дальнейший допрос, а также проводить очную ставку с Сидушкиным, я решил прекратить допрос. Решил использовать эффект неожиданности…
Я поднял телефонную трубку и набрал номер терапевтического отделения больницы. На том конце провода я услышал:
– Алло!
– Позовите к телефону врача Евгения Ивановича.
– Одну минуточку! – я стал ждать. Через небольшой промежуток времени в трубке я услышал голос Евгения Ивановича. – Добрый день, Евгений Иванович!
– Взаимно, Рудольф Васильевич!
– Евгений Иванович, как наша потерпевшая?
– Пока изменений нет.
– Отлично, Евгений Иванович! У меня к тебе есть просьба: минут через десять-пятнадцать я с гражданином Лисовым буду у тебя. Дождись меня, хорошо? – В трубке послышался утвердительный ответ. Я положил трубку. Отпустил Шершнева и Сидушкина. После взял протокол допроса и положил перед Лисовым: – Внимательно прочтите и подпишите каждый лист.
Пока Лисов читал протокол, я позвонил дежурному по отделу насчёт транспорта для поездки в больницу. Когда Лисов подписал протокол, я сказал ему:
– Сейчас мы поедем в больницу. Там вас ждёт сюрприз. Сюрприз этот не совсем обычный. Он отличается от обычного своей неожиданностью для вас. Он иного рода. Может статься, не совсем приятный для вас. – Закончив говорить, я всё своё внимание обратил на Лисова, пытаясь обнаружить хоть какой-то страх или какую-либо нервозность.
Можно только позавидовать его выдержке. Лицо невозмутимое, строгое, не подаваемое к восприятию. Отменное спокойствие. Никаких изменений ни в лице, ни в поведении. Обратив свой взор на меня после подписания протокола, сделав безразличный тон в голосе, произнёс:
– Я готов. Везите, мне всё равно.
По прибытии в больницу мы вышли из машины. Мне невзначай попалась на мои глаза спина Лисова. Его тёмно-синяя рубашка на спине, особенно в ложбинных частях между лопатками, мне показалась мокрой. Мокрота была заметна также в подмышечных частях рубашки. Меня это удивило. На всякий случай я незаметно проверил свою рубашку под мышками. Сухо. Чтобы убедиться, не ошибаюсь ли я, нарочито похлопал рукой по его спине и произнёс: