С утра, устроив показательное выступление из пары битых тарелок, вопля: 'Сил нет, люблю я его!' и стенания: 'Оставьте меня все, я грустить и плакать буду', меня как бы напоили опийной настойкой, а потом мы все дружно расползлись по городу, чтобы купить как можно больше из того, что нам требовалось по списку.
Итогом нашего двухдневного хождения стали доверху забитые тюки и коробки, которые до этого были полупустыми, сани, наполовину заложенные необходимым, и наполненный доверху возок, на котором ехали мальчишки.
Гвардейцы же все то время, пока мы ходили по городу предпочитали проводить время по трактирам, пропивая герцогские денежки, которые тот дал на ночлег в гостиницах и трактирах поприличней.
Конечно, пару раз они проверяли меня, но им первый день открывала Агна, второй Меган, показывали в щелку двери куклу, смастеренную из одеяла чепца и ночнушки, шептали сдавленно 'Миледи спит', и так же тихо затворяли двери.
Поскольку два дня мы бегали по рынкам, как савраски без узды, и успели приобрести многое из нужного (то, что не купили — просто найти не смогли), то на третий решили не оставаться.
По утру, я отоспавшаяся и довольная… Вернее такая я была в душе, а внешне набеленная, с синевой под глазами (белила для лица и пепел из камина, умело наложенные перед зеркалом создали нужный эффект немочи и бледности), спустилась вниз, молча поела со всеми за столом. Гвардейцы, видя мою 'поправку', затягивать со сборами не стали, радостно загрузили всех по местам и уже часам к десяти мы были в дороге.
Замедлившийся ход нагруженных саней удачно скрыла оттепель, наступившая, пока мы прочесывали рынки в Тосмуте. И теперь мы неуклонно приближались к месту ссылки — усадьбе Адольдаг.
Через неделю наконец-то добрались до усадьбы. Не скажу, что была нескончаемо рада окончанию пути, но неспешная езда на таком непривычном виде транспорта как впряженная лошадь, да еще по морозцу, вымотала. Устала в основном от озноба, что верно начинал продирать уже через пару часов после посадки в сани. От него не спасали ни теплые пледы, в которые укутывались по пояс, ни наброшенные на плечи шали. Сырой воздух, приближающейся весны, не оставлял шансов надолго сохранить тепло.
Вдалеке показалась деревня. Однако на таком большом расстоянии невозможно было разглядеть какова она: обширна ли, богата, а может наоборот маленькая да бедная. Видно было лишь темную полоску строений, с вьющимися дымками топящихся очагов, на серо-белом безмолвии подтаявшего снега.
Гвардейцы, никуда не сворачивая, мчали к усадьбе, что медленно наплывала на нас мрачными неопрятными пятнами запущенного сада и угрюмого скособочившегося дома. В мыслях в первый раз за все время промелькнула предательская мысль, что мне следовало оставаться в доме герцога, и попытаться как-то смириться с жизнью с Кларенсом, но я тут же задавила ее в зародыше, не дав обрести полноту или получить хоть какой-нибудь отклик в душе. Закусив губу, чтобы не выдать предательской дрожи, я не отводя глаз, смотрела на приближение к месту своей 'ссылки'.
Дом стоял на небольшом возвышении, и мне были прекрасно видны его окна вкривь и вкось заколоченные досками в центральной части, покосившаяся и местами просевшая крыша, отчего некогда высокий и гордый дом теперь выглядел плюгавым и каким-то пришибленным. Левый флигель покривился на одну сторону настолько, что глазом строителя я определила — если восстанавливать, но начинать придется с фундамента. Похоже, грунт просел, а от этого или фундамент лопнул или… Осмотр покажет. А вот правый флигель был еще ничего, и хотя большинство окон было забрано ставнями, а то и попросту деревянными щитами, несколько из них все же посверкивали стеклом. Рамы со свинцовыми переплетами подслеповато щурились на дневной свет, а покосившийся дверной проем, явно прорубленный на месте еще одного окна, улыбался миру щербатой дверью.
Едва наши конвоиры первыми подкатили к флигелю, тут же из двери, открыв ее со скрипом, показался замшелый старичок. Приложив ладонь ко лбу козырьком, и опираясь на сучковатую палку, он с большим удивлением смотрел на прибытие.
Гвардейцы, ни слова не говоря, быстренько спрыгнули со своих скакунов и, подскочив к впряженным в сани лошадям, начали снимать с них упряжь, когда во флигеле заинтересовались отчего старичок истуканом застыл в дверях, и выглянули посмотреть… А выглянули: бабушка, с фигурой бочонок: грудь, талия и бедра — все одного размера, позади нее приподнявшись на цыпочки стояла молодая женщина с изможденным лицом и сопливый мальчишка лет пяти с любопытством смотрящий из-за ее подола.
Гвардейцы уже успели распрячь лошадей, прицепили за поводья их к своим седлам и, взлетев в седла, умчались прочь. А мы растерянные остались сидеть в санях, оставленных на дороге прямо перед входом.
— День добрый, — несколько растерянно поприветствовала я взиравших на нас людей.
— Добрый, — не то согласился, не то поприветствовал меня старичок. Он, подслеповато щуря глаза почти выцветшие от возраста, внимательно разглядывал меня. — А вы, простите, кто будете?
— Ваша хозяйка, миледи Кларенс Мейнмор, — выглядывая из-за моего плеча, представилась за меня Меган.
Повисла секундная пауза, а потом бабушка уронила глиняный кувшин, который держала в руках.
— Ох-ти ж! — воскликнула она, когда молоко из кувшина, забрызгало ей потертые овечьи чуни и белым пятном растеклось на пороге.
Не знаю, уж кому адресовалось ее 'Ох-ти ж!', моему внезапному прибытию или разлитому молоку, но в нем отразилась вся гамма чувств, которые охватили нынешних жильцов усадьбы.
Пауза затягивалась, словно по Гоголю, когда в пьесе после фразы 'К нам едет ревизор', все актеры замирали. Мы не знали как реагировать, а жильцы усадьбы никак не могли оправиться от шока.
И тут неожиданно Меган, напрочь разбивая тишину момента, осторожно отодвинула меня в сторону и со словами прямо как из рекламы:
— Что стоим?! Кого ждем?! — начала выбираться из саней.
Это и разрушило хрупкий лед молчания.
Ее парень соскочил с передка и помог ей спуститься, потом замер, ожидая, когда вылезу я. Семейство Порриманов и Агна тоже начало активно выбираться. Мальчишки так и вовсе быстрее всех соскочили со своего возка, и уже нарезали вокруг пару кругов, стремясь рассмотреть все и сразу.
Местные жители тоже выпали из ступора: старичок заковылял ко мне, чтобы представится. Бабушка, нырнула вовнутрь, прихватив с собой мальчишку, а женщина тоже пошла к нам. Возникла небольшая сутолока и путаница.
Но вот, наконец, когда я оказалась на твердой земле, вернее на снегу и ко мне смог добраться дедушка, все более или менее определилось
— Миледи, — дедушка, даже не пытался поклониться — дальше было уже некуда, его и так пополам согнуло, и он мог только ходить в позе буквы 'Г'. — Я здешний смотритель усадьбы, Курмст Гивел. К вашим услугам, миледи.
Я ободряюще, можно даже сказать покровительственно, положила ладонь на его руку, которой он опирался на палку.
— Очень рада с вами познакомиться.
— Прошу в дом, — вежливо, как и полагается хорошему слуге, предложил он, услужливо пропуская меня вперед.
Но тут за спиной послышалось:
— Она к нам надолго?! — голос был женским, его тон был гневным, но при этом все было произнесено шепотом, в расчете, что я не расслышу. — Или они как всегда? Приехали, посмотрели, как все разваливается, и умчались прочь веселиться и развлекаться?! А вдруг они решили все продать, а нас выкинуть на улицу?!
Мистер Гивел зашикал, пытаясь осадить женщину.
Но я все услышала и мгновенно догадалась, чего именно она опасается…
Стараясь не выдать, что меня задели ее слова, ведь до этого момента я не знала о том что твориться в усадьбе, однако уже приняла сказанное на свой счет. Я спокойно развернулась и, стараясь как можно ровнее, попыталась ответить на все вопросы сразу.
— Да. Вовсе нет. Пока я здесь, ее продавать никто не собирается.
Пока женщина опешила, сбившись с намеченной линии разговора, я обратилась к мистеру Гивелу:
— Может, все-таки пройдем в дом? Я в дороге слегка озябла, и мне хотелось бы погреться у очага, — и вновь направилась к двери.
За спиной я услышала сдавленный шепот старика, который принялся выговаривать женщине.
— Дейдра, ты что, совсем спятила?! Это же маркиза Мейнмор! Наша хозяйка! А ты?..
— Да хоть сама королева Флоренс Пришедшая! — зашипела она в ответ. — Мало они горя нам принесли?!..
Я сделала вид, что не слышу их разговора. Неспешно пройдя пару десятков шагов, взошла по самодельному крыльцу, сколоченному из грубо отесанных досок, и уже взялась за ручку двери, как вновь обернулась назад, к спорящим старику и женщине.
Мне так не хотелось с первого дня наживать здесь врагов, и поэтому я с мягкой улыбкой спросила еще раз:
— Может, мы пройдем в дом?
— О, миледи! — старик заторопился ко мне. — Вы еще спрашиваете! Безусловно! Это же ваш дом, ваша усадьба!
Он догнал меня на самом пороге и, открыв дверь, первой пропустил внутрь. Напоследок я бросила взгляд на женщину, которая, сжав губы и нахмурив брови, с враждебностью смотрела мне вслед.
Переступив порог дома, я ощутила спертый воздух помещения, где кухня и спальня были объединены в одно. Когда глаза привыкли к царившему полумраку, я начала осматриваться. Комнатушка оказалось весьма тесной и холодной, и, похоже, чтобы хоть как-то сохранить в ней тепло ее редко проветривали. По правую руку от входа находился огромный камин, практически во всю стену, однако огонь в нем едва теплился в уголке. Внутри него висели какие-то цепи, и крюки. Неподалеку от него я увидела самодельную двухъярусную кровать, застеленную лоскутными одеялами, в нише, что образовывали кровать и камин за занавеской, видимо, находились полки или шкаф. У противоположной от камина стены, между двумя дверями, ныне заколоченными досками, стоял комод. И если корпус его был в хорошем состоянии, то ножки оказались сделанными наспех, из четырех чурбачков, подставленных под него. Рядом стояли колченогий стул и два табурета. А посреди комнаты находился массивный стол, прямо вмонтированный в каменный пол или возведенный прямо на нем. Приглядевшись повнимательнее, я догадалась, что это ни что иное, как чугунная кухонная плита, которую на