Позабыт, позаброшен с молодых юных лет,
Я лежу под забором, пеленою одет…
Я спела их маме только что, а она предложила поставить термометр, говорит, в городе — вирусный грипп…
Каникулы проходили скучно и уныло. Люба уехала с родителями в Монголию, там и придется ей кончить школу. И вот раньше я окончательно не знала, друг ли она, а теперь скучаю. С ней так уютно было молчать… Мы приходили друг к другу, брали книги, залезали с ногами на диван и часами сидели не разговаривая. Но ее ничто девчоночье не интересовало. Как решила стать астрономом, так и ушла целиком в звезды.
В общем, осталась мне одна Вера, но она тоже уехала с мамой на показ мод во Львов. Мне никто не звонил, я читала запоем, рисовала; мама пилила, что не помогаю по хозяйству. Но разве я полностью бездельница? Все покупки на мне, я себе стираю, глажу, я убираю кухню. А готовить я не могу; я бы и с удовольствием, но я не могу, когда надо мной смеются и острят.
В прошлые каникулы я освоила пять супов: щи кислые, щи свежие, борщ постный, грибной суп и рыбный, из консервов. А по сути, их два, потому что в основе только две технологии. В кислые щи и борщ не кладется картошка, а в другие обязательно. Но мама всегда недовольна. То густо, то жидко, а скорее, ее злит, что папа сказал: «А знаешь, из этой недотепы может вылупиться неплохая повариха!»
Единственная новость — по почте мне пришло письмо. От Севы.
Наверное, он обиделся, что я не ответила на первое его письмо. Но я не знала, как это сделать, и потом, оно же было вроде прощальное… А тут он прислал мне стихи, с подтекстом:
Бывают души с чувством незаметным,
Бывает дружба очень коротка.
Так в воздухе повисла без ответа
Тебе протянутая мной рука.
Бывают души холоднее снега,
Для них ничто и дружба, и любовь.
Ни то и ни другое не изведав,
Они боятся даже дружеских оков.
Бывают люди и иного склада,
Они способны ласкою блеснуть,
Улыбку уст вам подарить в награду
И лучшие надежды обмануть.
Как горько быть обманутым однажды
И тем, кому ты верил всей душой,
Кого, быть может, ты не встретишь дважды,
Кто навсегда нарушил твой покой.
Конечно, прошлое неповторимо,
Нам прошлое назад не воротить,
Нам не бывать любимым и любимой,
Но вот друзьями мы могли бы быть.
Прости меня, что я не понял это —
Ты для меня все так же далека.
Так в воздухе повисла без ответа
Тебе протянутая мной рука.
Я сразу зазналась; далеко не всем девчонкам пишут стихи, и, кажется, хорошие. А главное — уважительные, он подчеркивает, что я первая с ним не кокетничала. Теперь я смогу даже на мамины насмешки не реагировать, ей в моем возрасте стихов не писали.
Но я не знаю, что делать. В письме есть обратный адрес, но писать мне ему неловко. А главное — что писать? Мы ведь совсем мало знаем друг друга. И я решила подождать Веру, она опытнее в этих делах, пусть посоветует, я же ей даю свою математику списывать…
Ужасно не хотелось идти в школу после каникул, и я пустилась на жульничество. У меня слишком сознательные предки, чтоб можно было им честно в этом сознаться, сказать: «Дорогие мои, я хочу еще недельку посидеть дома. Греха в этом нет, я все быстро наверстаю, я способная, а у меня смутно и пусто на душе…»
Я постучала по кончику термометра, и ртуть поднялась. Я разыграла больную по трем причинам. Во-первых, поглядеть, как отнесутся родители. Я давно серьезно не болела, а это лучшая проверка их отношений ко мне на деле, не на словах. Во-вторых, отдохнуть от Иконы и бездумно почитать, за каникулы я только-только свой голод утолила. В-третьих, как поведут себя Вера и Сева? Она же должна ему сообщить?
Прошло три дня. Никому до меня дела нет. Мама ничего вкусного не приготовила. А раньше она пирожки затевала. И отец даже одной конфеты не принес! Нет, я все больше убеждаюсь, что они меня совсем не любят, я им надоела, они просто исполняют тягостный родительский долг, механически, как образцовые люди…
А может быть, я чудовищно неблагодарна, как твердит мама? На улице прекрасная погода, меня кормят, одевают, ничего у меня не болит. А на душе неудовлетворенность… Конечно, смысл жизни не во влюбленности. Но мысли об этом на каждом шагу. И в книгах на это обращают внимание, и в кино. Неужели я примитивна или распущенна? Я очень боюсь, что мама догадается, как это много для меня значит, и с удовольствием будет меня дразнить. Она ведь даже при гостях недавно заявила: «Знаете, еще недавно я гордилась своей дочкой, ее разносторонними интересами, а в этом году у нее только мальчишки на уме — и пошли тройки…»
Я решила подвести итог — вспомнить всех мальчишек, которые на меня обращали внимание, и поняла, что мне попадались только какие-то нелепые.
Вот рылась в своих «архивах», как мама называет ящики моего письменного стола, и нашла записку:
«Уважаемая девочка!
Вы меня извините за «уважаемую», но… скажу вам прямо: вы мне нравитесь. Вы, конечно, скажете «чудак, с первого взгляда…». Но понимаете, это не всегда так бывает, но в данном варианте — так. Уважать человека можно за внешнюю его приличность, но самое главное — за внутреннюю. Но с первого взгляда человека уважаешь только за внешность… Ну ладно, давайте знакомиться и будем друзьями. Итак, я — Адик. Дайте ответ передавшему вам записку и подпишитесь полным именем, а также телефоном».
А на обороте этой записки другой текст:
«Уважаемая Юлия Ивановна!
Я не имею времени зайти снова в школу, но я очень беспокоюсь за поведение своего дурацкого сына. С ним дома беседовали и устно и физически. Прошу письменно ответить, как теперь его поведение и успеваемость. С приветом к вам
родительница Михайлова».
Записку эту я получила в седьмом классе на школьном вечере, от семиклассника из другого класса.
Нечаянно я ее раскрыла на послании мамы и сначала ничего не могла понять, а потом пришла в полный восторг, показала ее Сороке, а он очень странно себя повел — взял и растворился. Только через год он сказал мне, что ему было неприятно, что какой-то олух увидел во мне «девицу».
Но неизвестно, кто из них больший олух.
Мама права: я не могу нравиться нормальным людям, все знакомые мальчики оказываются «с приветом». И Димка, и Степка-балбес, и даже Сева. Единственное исключение — Олег, но до чего скучное это исключение…
Моя симуляция кончилась грандиозным скандалом. Вчера утром отец мерил мне температуру, мне хотелось спать, и я забыла сделать необходимые манипуляции с градусником. Все оказалось в норме; отец выразил приятное удивление, тогда я сдуру предложила перемерить. К сожалению, стучать пришлось по градуснику под одеялом, на ощупь, и я нагнала много градусов. Отец начал подозрительно морщить лоб, сел рядом и заставил снова мерить температуру, следя, как милиционер.
Увы! Все открылось…
Согласна, поступок свинский. Оказывается, он волновался, что у меня начинают барахлить легкие, температура была «субфебрильная». Но могут у современного человека быть минуты, когда он не хочет, не может, не желает идти в школу?
Короче, отец сказал, что мне теперь не бывать в кино и театре. Я спросила невинно: «И в музее?» Он сгоряча кивнул, а я обрадовалась. Икона взяла за моду водить нас в музей, а потом требует, для закрепления, чтобы мы описали, к примеру, что лежало в правой витрине третьего зала… Зеленая тоска! А теперь я смогу отбояриваться, говоря: «Мне папа запретил…»
Что касается кино, то я все равно буду ходить. Сбегу в крайнем случае с классного часа, если появится настоящая картина. Не могу же я не видеть того, что весь класс обсуждает?!
Сегодня Фира Львовна водила нас в анатомичку мединститута. Впервые в жизни я видела труп, настоящий, женский. Впервые, потому что на похоронах все немного театрально, а потом, я обычно старалась не смотреть на покойника. Не от страха, а на всякий случай, чтобы ночью не снился…
А тут было не страшно, точно трупы — скульптуры из гипса или мрамора, совершенно ровный белый цвет и слабо пахло формалином.
Девочки ахали, всячески проявляли смущение и отвращение, ведь труп был женский, обнаженный. Но, честное слово, пола, возраста в этом не ощущалось. Только если воображение не в ту сторону…
В анатомичке работали два студента, и когда они услышали наши эмоциональные кокетливые повизгивания, они окинули всех взглядом, точно перед ними стадо поросят.
И я решила доказать, что не все девчонки ломаки.
Я подошла поближе, задавала вопросы, и доктор, друг Фиры Львовны, сказал, что я — прирожденный хирург, раз не боюсь крови, не страдаю «дамской брезгливостью».
А после экскурсии Фира Львовна зазвала меня в свой кабинет и предложила стать у нее лаборанткой. Я, конечно, согласилась, она абсолютно справедливый человек с минимальным количеством недостатков. Не случайно, что из нашей школы больше всего учеников идет в мединститут и на биофак. Хотя уклон чертежно-архитектурный.
Может, я наконец открыла свое призвание?
Ведь многие боятся крови. Например, Степка-балбес; он чуть в обморок не грохнулся. Фира Львовна на что плохо видит, а прямо телепатически почувствовала это, протянула ему нашатырный спирт.
Инна говорила, что врачом может быть человек, если он любит людей. А мне не бывает противен никакой больной человек. Я же сидела с Сорокой, когда он в колхозе свалился…
Я уже побывала у мамы в библиотеке, набрала книг про врачей: Кронина, Синклера, Германа. Больше всего понравился Кронин. Его герои — это одержимые. А Володя у Германа прежде всего человек; он был бы таким в любом деле. Мартин же Эроусмит просто слизан у Кронина! Даже странно: неужели Синклер ничего не стеснялся?!
У меня есть смешной способ оценки книги — хочется от нее реветь или нет. Может быть, и глупо, но потом, когда отревешься, так легко на душе. Обидно, что я редко бываю одна в комнате. Обязательно папа или мама заметят мои слезы и сыплют вопросами. Ну, я вру, жалуюсь на боль в голове, животе… Кому охота, чтоб его или дразнили, или жалели?!