Возмущает меня только, что у всех писателей хорошие врачи — мужчины. Конечно, женщине трудно без остатка отдаваться работе, но можно не выходить замуж.
Вчера разговаривала с Таткой. Я сказала, что выйду замуж на пять — десять лет. Ведь у всех людей пылкая любовь проходит, остается дружба и уважение. И еще я сказала, что не хочу заводить детей, лучше взять ребенка из детдома, чтоб он был только мой. Я вспомнила, как мучается Сенька. У него родители недавно разошлись и все время за него воюют. Он выбрал жизнь с матерью, а отец всячески его переманивает; недавно даже пообещал мотоцикл купить, лишь бы Сенька официально перешел к нему, сказал, что мать ведет легкомысленный образ жизни.
Сенька рассказывал об этом в классе с хихиканьем — он отца презирает, — но его маме, наверное, не до смеха. Мало того, что бросил, еще и сына лишить хочет…
А Татка сказала, что когда всерьез любят, хотят ребенка от любимого человека. Я поинтересовалась, откуда такая опытность? Ведь наверняка где-то в книжке вычитала и повторяет как попугай. Но она сказала, что ее тетка, к примеру, осталась одинокой, когда на фронте убили мужа, а взять ребенка из детдома не решилась; она говорила, что дорог ей мог быть только ребенок от мужа, его живой портрет. Она и замуж больше не вышла, она была однолюбкой…
Татка во всяком случае не такая. За те годы, что мы вместе учимся, она уже раз пять влюблялась, и всегда первая, и всегда начинала приставать к мальчишке со своими симпатиями, пока они ей не хамили, как вышло с Сорокой…
А про себя я знаю, что принадлежу к числу женщин, рано расцветающих и рано увядающих. Моя полноценная жизнь будет только до тридцати, потом пойдет маразм, старость. И что мне тогда от ума, от образованности, если я стану развалиной?!
Все, теперь я не буду пропускать школу. Хочется взять побольше у Фиры Львовны. Она часто использует один афоризм: «Не тот лодырь, кто ленив, а тот, кто действует от лени».
Это в мой адрес!
Недаром я поверила в Геннадия. Он все-таки придумал дело, всех воодушевившее, даже скептиков типа Димки. На большой перемене он зашел к нам и предложил конкурс рассказов о героях.
Вначале все слушали его с нетерпением — боялись опоздать в буфет и думали, что речь пойдет об официальных героях. Но он предложил вспомнить о любом человеке, которого мы знаем, независимо от того, признан ли он. Главное — наше понимание героичного в человеке.
— В общем, будем работать «красными следопытами»? — уточнила Галка, ей главное — попасть в какое-то «движение».
Геннадий махнул рукой.
— Просто вспомните своих близких, знакомых…
— А если у меня несколько героев? — спросил Сенька.
— Пиши хоть целую книгу…
— А кто будет в жюри? — Галка обожала наводить порядок в мероприятиях и заседать, руководить или хотя бы исполнять роль заместителя руководителя.
Геннадий не поддался.
— Об этом рано. Важно, чтобы этим все занялись с увлечением, без формальности. Не надо никого заставлять, в каждой семье есть память о фронтовиках, неизвестных, но удивительных…
— И не только фронтовики… — сказал вдруг Гриша.
— Вот моя мамка в колхозе пахала в сорок пятом, вместо лошади.
Все подождали, но он больше ничего не сказал, а Геннадий его поддержал:
— Молодец, в войне женщинам досталось больше, чем мужчинам: больше потерь — больше горя…
Меня эта фраза очень поразила. Как он это понял, он же сам не воевал, был маленький!
И вечером я замучила отца расспросами о его батальоне. Многое в детстве проскочило, чуть зацепившись в памяти, но кое-что осело. Сейчас он отпросился покурить, у него горло пересохло. Но у него даже глаза помолодели, когда он вспоминал прошлое. И мама предложила написать о ее двух подругах-близнецах: они ушли на фронт и погибли, спасая командира…
Да, забегала к Мар-Владе, но с ней сейчас трудно советоваться; по-моему, она решила выходить замуж. Все время там торчит этот Кеша, пьет кофе — он притащил туда две большущие банки английского растворимого кофе — и рассказывает о своей новой машине «Жигули». Он строит такие планы на летний отпуск, что хотя бы ради этого можно выйти замуж. Даже странно, что он моряк, из него вполне мог бы писатель получиться…
Я рада за Мар-Владу, но чуточку грустно: теперь я ей не буду нужна, она уйдет, как и моя мама, в «личную жизнь».
Ой, что было!
Но лучше по порядку. Три дня назад я спросила Мар-Владу, что такое «бездуховная», мама меня так назвала, потому что я не читала еще «Божественную комедию» Данте. Она ужасается, что молодежь с каждым годом читает все меньше, сама она книгам отдает каждую секунду.
— Бездуховный человек не имеет внутренней культуры, интеллекта, живет только «хлебом единым», — сказала Мар-Влада.
— Но начитанность — признак духовности? — приставала я.
Кеша захихикал:
— Признак напичканности. Начитанность без смысла ведет к несварению желудка…
Мар-Влада махнула на него рукой, но не зло. Он смешил не только словами, но и мимикой: брови у него вставали и образовывали равнобедренный треугольник на лбу, нос морщился, как у принюхивающегося к вкусному щенка, а веснушки на смуглой коже казались нарочно для веселья присыпанными.
— Вот мама книжки читает, чтоб нам с папой нос утереть… А потом, может духовный человек книги любить больше людей? Будет ли лицемерить? У мамы в библиотеке есть тетка, ужасная сплетница; мама ее не выносит, но всегда рассыпается в любезностях, когда та забегает: она что-то в месткоме делает. А я с ней вчера не поздоровалась, сказала, что не люблю сплетниц.
— Представляю восторг мамы! — Кеша смеялся необыкновенно заразительно, я даже против воли его поддерживала всегда. Мне казалось, что он может часами пить кофе, курить и хихикать над пустяками, как наши мальчишки; даже странно; ведь не молодой человек, если друг детства Мар-Влады…
— А почему надо здороваться с теми, кого не уважаешь? — спросила я. — Пусть я бездуховная, но я не буду говорить колкости своим близким. А вот мама вызовет меня на откровенность, а потом отцу передает все, что я говорила под горячую руку. Честно, да?
— Начитанность в моих глазах не определяет человеческую ценность… — сказала Мар-Влада и так посмотрела на Кешу, что он мгновенно поднял руки, точно сдавался. — Главное — отношение к людям…
— Да, ты еще в школе была ослицей, — непочтительно сказал Кеша и тут же ударил себя по губам с необыкновенно плутовским видом. — Прошу прощения, я забыл, что здесь находится член классного коллектива. (Мар-Влада покачала головой, глядя на него, как на ребенка.) И пусть меня осудит Академия педнаук, но я расскажу, отчего мы поссорились в девятом классе почти на десять лет…
Он со вкусом закурил, снова хлебнул кофе и начал, как настоящий артист:
— Итак, леди без джентльменов! Моя соученица была приятной во всех отношениях, кроме одного: она не умела прощать врунов. И однажды я имел неосторожность пообещать ей, что поеду в больницу навестить одного олуха из нашего класса. Она дала для него книгу и пакет с конфетами. А я не поехал: жалко было пропускать хоккей по телеку. Ну, а утром сообщил, что был и все выполнил, что из-за этого даже уроки не приготовил, намекнул, что стоило бы помочь тонущему, дать списать…
— И дала? — не выдержала я.
— Дала… — Мар-Влада виновато шмыгнула носом, как девочка.
— Я собирался поехать в больницу на другой день, но опять что-то отвлекло, а на третий день он явился в класс. И она меня встретила с видом городничего, узнавшего о приезде настоящего ревизора.
— Ругалась?
— Если бы! Она просто перестала меня видеть, в упор не замечала… — Он засмеялся, поднялся и лениво сказал: — Слушайте, девочки, неохота мне через весь город на Бобике тащиться. (Так он свою машину называл.) Может, оставить ее возле дома здесь? До завтра? Понимаешь, водитель я еще зеленый, боюсь вечером через Москву ехать, еще прокол заработаю…
Он зевнул совершенно открыто, но у него это не выглядело невоспитанно, этот человек казался абсолютно естественным всегда, везде, со всеми.
— Что ты спрашиваешь!
— Только, чур, посматривай, как бы не увели…
Мар-Влада встала, чтобы его проводить.
— Начитался ты детективов! Вот и конкретный вред от этой литературы… — Она так и лучилась оживлением. — Да кому твоя машина нужна?!
Они вышли в коридор, долго там пересмеивались, и я чувствовала, что веду себя бестактно, мне надо было бы уйти с Кешей, но мне не хотелось домой. После моей последней симуляции у нас там температура как на полюсе.
Потом Мар-Влада вернулась, стала убирать со стола, а я ее тихонько разглядывала. Конечно, ей еще нет тридцати, но уже близко, как же она еще может думать о личной жизни на старости лет?! Вчера мне говорила, что она — разведенная, так неужели после развода женщина снова хочет замуж? И за Кешу? Нет, он, конечно, веселый, но такой смуглый, что у него всегда синие щеки, даже если он только что побрился, а на руках, даже на кистях, черные волосы. Наверное, ему никогда не холодно…
Потом я пожаловалась, что мне скучно читать «Войну и мир», а она заявила, что вкус — дело индивидуальное и что не случайно в этом романе девочки любят страницы о Наташе Ростовой, мальчишки — о Дорохове, а студентов интересуют споры Андрея и Пьера.
Я сказала, что больше люблю Соню и княжну Марью, они самые искренние и честные, а вот Анна Каренина мне противна. В чем ее героизм? Ну полюбила, ну ушла от мужа, из-за чего трагедию разводить?
Мар-Влада слушала меня внимательно, не как мама, у которой прямо на лице написано, что, кроме глупостей, от меня ждать нечего. А потом сказала:
— Есть люди, которые не выносят двусмысленности положения. Анна чувствовала унижение при мысли, что она зависима от Вронского.
Я перебила ее, я считала, что Анна просто эгоистка, она всем жизнь испортила: и Вронскому, и сыну, и Каренину.
И тут Мар-Влада посадила меня в лужу, когда спросила:
— А ты читала роман или смотрела кинофильм?