К примеру, вчера. Принес два билета на концерт. Вообще от искусства он человек далекий и взял билеты только потому, что мама попрекнула, что он ее давно никуда не приглашал. Билеты были на эстрадный концерт, а мама терпеть не может эстраду, считает ее пошлостью. Она впрямую, конечно, это не сказала, просто пожаловалась, что побаливает сердце, и велела идти со мной.
Отец был не в восторге, но промолчал, а я обрадовалась, и на концерте все шло мирно. В антракте мы даже побывали в буфете. Выпили пива (он) и воды (я), и я все посматривала на него и думала, что он у нас старенький: лицо в морщинах и волос маловато спереди, надо лбом, а те, что остались, совсем белые…
А когда вернулись домой, мама начала ворчать: меня балуют, развлекают, а я лодырь, за собой не убираю, мои книги разбросаны на подоконнике, рядом с кроватью. Я сказала, что сначала поужинаю, а потом уберу, и стала напевать одну из песенок с концерта. И тут отец таким голосом, точно я его подчиненная, скомандовал: «Все убрать!» Я стиснула зубы и нарочно стала медленно перекладывать книги, как паралитик. Мама позвала меня ужинать, а я сказала: «Спасибо, сыта вами, больше не хочу».
И тут отец как стал кричать! А мама еще больше подлила масла в огонь, уговаривала меня не глупить бархатным голосом. Я бросилась на постель, уткнулась в подушку и разревелась — трудно удержаться от слез, когда обидно.
Сходила на концерт называется!
А может быть, написать на тему: «Кого из родственников ты больше любишь»?
Начала я мысленно перебирать их всех. Но у нас родственников почти нет: мамины погибли в ленинградскую блокаду, папины — на Украине. Ни дедушек, ни бабушек у меня нет, а это даже хуже, чем родиться у матери-одиночки: от отцов всегда одни неприятности, а от дедушек и бабушек у всех моих знакомых сплошные удовольствия и развлечения. Я даже в раннем детстве пыталась организовать себе бабушку, уговаривала одну нашу соседку; она со мной возилась, но во внучки так и не взяла…
Единственная родственница — тетя Инна, мамина старшая сестра, она врач-рентгенолог из Ленинграда, так что выбирать не из кого…
Правда, сейчас мы с Инной очень подружились. Она приехала к нам в отпуск, и мы вдруг заинтересовались друг другом.
Инна когда-то была настоящей красавицей; мама говорит, что на нее еще недавно на улице все мужчины оглядывались. Она и сейчас еще похожа на женщину, хотя совсем старуха, ей под шестьдесят. Но теперь на нее только женщины оглядываются. Она часто бывает за границей и одета, как на картинке в журнале мод. У нее нет семьи, а зарабатывает она прилично, вот ни в чем и не отказывает себе.
Мама о ней отзывается насмешливо. И что она красится не по возрасту, и что легкомысленная, и что эгоистка, и что врунья. Но Инна удивительно понимает меня, она помнит себя в моем возрасте, а вот мама точно никогда не была девочкой.
Инна не позволила мне называть ее «тетей», велела только по имени, как в Европе. Она привезла мне в подарок золотой медальон. Мама сказала, что это — мещанство, а мне нравится. Инна считает, что он мне подходит «по стилю», потому что у меня внешность «тургеневской девушки». Боюсь, что это не совсем так, хоть и приятно слышать. Лицо у меня круглое, нос неясный; может быть, сходство в косе? Коса у меня заметная, обо мне уже давно в школе говорят: «Змойро?! А, та, с косой…»
И вот теперь мы с Инной часто удираем из дома, ходим во всякие кафе-мороженые, и хотя она здорово накрашена, с ней не стыдно. Она красит только ресницы, губы и волосы. А завиваться ей не надо, у нее волосы так красиво лежат, любой парикмахер позавидует.
В общем, неожиданно Инна стала мне куда ближе родителей. Она, правда, врунья, но врет наивно, как маленькая. И первая хохочет, когда ее разоблачают. Мама считает, что она «работает на публику», то есть пытается завоевать у меня дешевую популярность. Но что тут плохого? Не так много пока на свете людей пыталось меня завоевать!
Конечно, не очень хорошо, что Инна передает мне, что говорят по моему адресу родители; она поддерживает мои выдумки, когда я хочу улизнуть с уроков, водит тайком меня в кино в будние дни (а это под запретом, у меня «режим»). Но если бы меня не окружали запреты, разве я бы врала на каждом шагу родителям?
Инна подарила мне материал на блузку и свое шелковое платье. Из этого платья мне выйдет и платье и пальто. И еще она со мной откровенна, рассказывает о своем прошлом, о своих романах. Она бы могла меня испортить, если бы не мой иммунитет перед дешевыми увлечениями. Я ведь решила, что влюблюсь раз и на всю жизнь, а на компромиссы не пойду, как множество маминых подруг.
Инна высмеяла мои платья, сказала, что мама одевает меня по модам девятнадцатого века. Нашла портниху и таскает меня на примерки. С мамой такие походы были пыткой, а с ней и примерка — удовольствие. Умеет она о тряпках говорить, как о стихах, со вкусом и вдохновением.
Да, чуть не забыла главное. Инна сказочно гадает по картам. Вот пообещала мне неприятность — и сегодня я схватила три двойки. Первая — по истории. Я нагрубила Иконе, когда она потребовала, чтобы я отвечала только по учебнику и не «фантазировала». Вторая по химии — сделала Сове стенд, посвященный Менделееву; рисовала всю неделю, она обещала за это не спрашивать, а сегодня вызвала. И хоть я знала, но отказалась отвечать. Не люблю, когда нарушают слово. А третья двойка — полусправедливая. У меня вчера была пятерка по алгебре, поэтому я сегодня и не делала домашнюю работу. А Владимир Иванович вызвал от вредности, хоть это и нарушило теорию вероятности. У нас в классе еще у десятерых нет ни одной отметки. В общем, он ко мне цепляется, потому что я не хихикаю, как некоторые девчонки, над его остротами. А раз он несправедлив, его отметки меня не волнуют.
Инна со мной согласна, у нее тоже в школе бывали двойки. Только не у мужчин-учителей. Она предложила меня поучить улыбаться так, чтобы не иметь двоек у Владимира Ивановича, но я отказалась. По-моему, кокетничать унизительно!
Наверное, я неблагодарна в моем отношении к маме, ведь иногда она делает мне много хорошего. И тогда я ей все прощаю, вьюсь около нее часами. А потом она меня опять заденет — и все вдребезги.
Может быть, написать все же о маме? У нас многие девочки взяли эту тему, главным образом те, у которых, как и у меня, нет бабушек. Но они пишут одни восторги, даже когда с ними ругаются каждый вечер. Я удивилась, а Татка сказала, что нас никто не уполномочивает в сочинениях критиковать родителей.
Значит, лицемерить?
Тогда почему все так дружно возмущались моим сочинением о Молчалине, когда Мар-Влада прочла его вслух в классе?
А мне кажется, надо писать правду объективную, уметь видеть и хорошее и плохое.
Вот моя мама внешне очень симпатичная, хотя ей за сорок; девчонки даже не верят, когда я говорю о ее возрасте, а папа постоянно повторяет, глядя на меня: «Если бы в этом диком котенке была хоть капля маминого обаяния!»
Мама не пользуется косметикой, не делает гимнастики, но фигура у нее лучше, чем у молоденьких. Главное украшение ее лица — ямочки на щеках и подбородке, когда она улыбается. И необыкновенно красиво вырезанный рот с такими яркими губами, что она не нуждается в помаде. А волосы у нее вьются еще лучше, чем у Инны, и ни одного седого, без всякой подкраски. Отец рядом с ней кажется старым, хотя они почти однолетки.
Родилась я у них поздно, потому что до меня у них был сын, и меня они «завели» после его смерти от воспаления легких. Они очень боятся, что не «поставят меня на ноги», и кажется, иногда жалеют, что родили меня. Особенно когда участились «попадания» в их сверстников. Они так называют внезапные смерти от инфарктов…
У мамы талант всем нравиться. Ее любят и соседки, и на работе, и все знакомые. Только и слышу: «Какая у тебя мама милая, веселая, отзывчивая, культурная, скромная, добрая…»
Папа всю жизнь на нее молится. По секрету Инна рассказала, что он три года ее добивался, ходил как привязанный, потому что был маленький и некрасивый и его отец был парикмахером, а ее — профессором из старинной петербургской семьи. Мама отца не помнит, он умер, когда ей было три года, но разговоров о ее семье хватает. Она удивительно умеет подчеркнуть, что снизошла к отцу. Правда, с тех пор как он стал полковником, он иногда огрызается, но долгими ссоры не бывают. Мама приласкается, улыбнется всеми ямочками — и папа снова кроткий, как овечка…
О маме говорят, что она человек долга. Она очень аккуратна, квартира у нее блестит, в библиотеке у нее лучший учет в городе, о ней даже писали в «вечерке».
В детстве я ее очень любила и гордилась даже ее поклонниками. А они появлялись периодически из читателей библиотеки. Они писали в ее адрес благодарности, приносили цветы, проникали к нам домой, но мама как-то умела превращать их просто в друзей. И папа на них не злился. Он говорил, что не возражает, чтобы они носили ей белье из прачечной и сумки с продуктами.
Я часто в те годы утаскивала ее от всех, мы гуляли вдвоем по улицам, и она рассказывала мне всякие истории. А потом я узнала, что она переделывала концы многих книг, чтобы не воспитывать во мне пессимизма. Даже в «Короле Лире». В ее варианте Корделия оставалась жива, а казнили всех неблагодарных. Я так возмутилась, когда прочла Шекспира!
Но с тех пор, как мама стала заведующей библиотекой, мы все время ссоримся. На меня у нее теперь нет времени. Прямо не мама, а руководящий работник. И еще она пошла на высшие библиотечные курсы, три раза в неделю пропадает там вечерами. И старается учиться на пятерки, чтобы мне нос утереть. Все время хвастает: «Почему-то я при моей занятости могу, а вот тебе лень…»
Может, она и права, но мне всегда хочется стать хуже, когда меня ругают. Тем более, если я совершаю что-то хорошее, никогда не похвалит — например, отглажу форму или квартиру уберу. По ее представлению, это «норма для нормальной современной девочки».
И еще она чувствует мгновенно, когда я вру. Прямо детектор лжи, а не мама. Вот отца можно разыграть, он боится оскорбить меня «сомнением» в моей честности, а мама со страстью, как Шерлок Холмс, выводит меня на чистую воду, особенно при нем. И он начинает ко мне относиться с нескрываемым презрением, смотрит холодными глазами, как на мокрицу.