Слезы навернулись мне на глаза, а сердце больно защемило. Еще бы: ведь усевшись на крылечке этого дома, я мечтала дождаться возвращения моего любимого мужчины и супруга. Чтобы светило солнышко, в доме все полы были выскоблены, вымыты, а на столе, застеленном новой клеенкой, приготовлены порезанная крупными кусками селедочка пожирнее, с молоками, дольки луковицы, дымилась картошечка, а также стояла бутылка (нет, не мексиканской текилы!) простой русской водки…
Но осенний утренний туман был густым и едким. Небо нависало всё ниже. Скорее всего, теплое солнышко было лишь красивой, несуществующей сказкой, как красивые, но несуществующие боги в древнегреческой мифологии. Да и сам наш милый домик безнадежно канул в холодно-ртутной мути.
Агния догнала меня только на перекрестье двух проселочных дорог. На этот раз в ней было что-то от учительницы, первой любви мужа. Я сделала жест ладонью, как протирают глаза. Позади быльем поросшее прошлое. Впереди окутанное неясной дымкой будущее. Как советовал Стива, я максимально сосредоточилась и постаралась вернуться к своему первоначальному естеству. Иначе познание Истины было невозможно. Теперь, остановившись на перекрестке (несомненная символичность происходящего), я реально ощутила ответственность за свои дальнейшие решения. Две женщины взялись за руки. Опасный союз. Наши судьбы никак не пересекались. Ее внешнее сходство с первой любовью моего мужа было, конечно же, мнимым. Ее интересовал исключительно Стива. Впрочем, если бы она и оказалась первой любовью мужа, то я заранее отказывалась за него бороться, признавая за ней исключительное право владеть и распоряжаться тем, кто так любил ее, тем, кого именно она сделала мужчиной. Любовь — это святое. Если мне не суждено быть счастливой, пусть хотя бы эти двое будут счастливы.
— Послушай, — поинтересовалась Агния, — в самом деле, куда подевался Стёпушка? Ведь я его давно ищу!
От ее мрачного тона у меня прошел по коже мороз. Я вспомнила про погреб-зендан и железную цепь. Видно, не зря он так упрашивал, чтобы мы поженились. От такой всего можно ожидать.
К счастью, на этот раз Стива не вышел нам навстречу из туманной рощи. Я была готова поспорить, что он, наоборот, решил скрываться.
— Я его люблю, я за него беспокоюсь, — решительным тоном продолжала Агния. — Только мне известно, какой Стёпушка беспомощный, какие опасные мечты его терзают. Ты только подумай, — зашептала она, склонившись ко мне, словно к своей лучшей подруге, — он встретил какую-то новую женщину. Ему кажется, что эта особа — то, что ему нужно. Якобы опять танцевал с ней на этом сумасшедшем бал-маскараде, и она даже дала ему ниточку, дала надежду на новую встречу. И уж строит планы, подходы…
— Кто же она?
— О, конечно, выпорхнула оттуда — из-за кремлевских стен, спустилась к нему прямо с небес! Ни больше, ни меньше, как императорских или королевских кровей. Президенты, олигархи, банкиры, генералиссимусы — лучшие ее друзья. Неудивительно, что он совершенно потерял голову. Уже видит ее своей новой, всесильной покровительницей. Глупый мальчишка, не замечает, что и теперь ведет себя, как примитивный альфонсишка. Просто умом тронулся. Выпрашивает у меня денег на клубы, надеется еще раз с ней пересечься. Я его хозяйка, любовница, подруга, а он ведет себя так, словно я его усыновила, словно я его мамочка. А ведь я вовсе не его мамочка. По крайней мере, не в этом смысле… — Агния усмехнулась — Ты меня понимаешь?
— Кажется, да, — кивнула я.
— А ты знаешь, кто его мамочка? — вдруг спросила она, страшно прищурив глаза.
— Кто? — испуганно пробормотала я.
— Да ты ведь с ней была знакома! — как безумная расхохоталась Агния. — Ты ее, мою любимую подругу, лесбиянку, нимфоманку, извращенку, скотоложницу, кровосмесительницу, еще в больнице с «самоваром» навещала!
— Ты хочешь сказать, что покойная Мася — его мать?! — в страхе прошептала я.
— Ну, сам-то он ее и за мать не считал. Больше того, смертельно ненавидел. У них были ужасные отношения. Он ей при всех в лицо бросал: «Ты мне не мать, а б…. Ты с младенчества меня испортила. Тебя убить мало!..» Она от него шарахалась. Больше своей болезни боялась, как бы родной сынок не пробрался к ней в больницу и не перерезал горло … Ах, бедная моя Мася действительно была великая грешница! Впрочем, как все мы. Об этом он тебе, постороннему человеку, конечно никогда не расскажет, не признается. А я ему — самая близкая женщина…
Как ни странно, но, узнав тайну Стивы, я ощутила к нему лишь безграничную жалость. Я представила, как он, несчастный, неприкаянный, дергаясь во сне, как обреченный на смерть ягненок, спит там, где я его оставила — в холодном тумане на груде валежника, затаившись среди пышных зарослей отцветающего Иван-чая.
— В общем, он без меня — беспомощный дурачок, юродивый, воображающий себя великим ученым, гением. Даже мои бандиты считают его ничтожным шизиком. Еще бы, при такой мамочке. Удивляются, что я вообще с ним нянчусь. Одно мое слово, и они его живого на куски порвут.
— А может быть, вопреки всем несчастьям и трудностям, из него действительно выйдет большой ученый? — в отчаянии воскликнула я. — Ему лишь нужна поддержка, чтобы проявить себя. Как всей нашей науке. И не только науке. Искусству. Литературе… Если бы ты знала, как без такой поддержки мучился и страдал мой муж!
— Ты ведь знаешь, где он, — горячо зашептала она мне на ухо. — Ты мне скажешь? Скажешь?
Это было произнесено в такой странный, двусмысленный момент, что я испугалась еще больше. Оттого, что она застала меня врасплох. Оттого, что я растерялась и не понимала, о ком она у меня допытывается — не то о Стиве, не то о моем муже… А точнее, я почти не сомневалась, кто ей нужен. Краем глаза косясь на нее, я видела, что она определенно напоминает нынешнюю подругу и любовницу мужа. Она подавляла меня своим черным взглядом. Где-то в глубине сознания мелькнула спасительная мысль: ничего страшного не случится, если я расскажу ей, где искать Стиву. Кто знает, может быть, окажется, что они действительно созданы друг для друга. Агния любит его, помогает деньгами, желает добра. Она поможет ему сделаться нормальным мужчиной. По сравнению со мной, у нее куда больше возможностей обеспечить ему прекрасные условия для работы и творчества. Может быть, они создадут семью. Может быть, он сам не понимает своего счастья.
В крайнем случае, она просто в нем разочаруется, и они расстанутся друзьями…
— Если ты пойдешь по этой тропинке, — немеющими губами выговорила я, — то найдешь его в ближайшей роще среди отцветающих, но все еще чудесных цветов Иван-чая…
Мы расстались. Я развернулась и, не оглядываясь, отправилась назад.
У меня в голове вертелись обрывки мыслей — о том, что всё, что я делала, я делала из самых добрых побуждений. Если я лучше него знаю, что ему нужно, я просто была обязана решить за него.
Вспомнились мудрые рассуждения господина N., который полагал, что поступать «по-христиански» — не значит отстраняться от всякого решительно поступка, а наоборот — значит уметь брать на себя ответственность. Вплоть до парадоксальной крайности: ради спасения чужой души, поступиться своей собственной.
Но, с другой стороны, не на этом ли держится философия всякого мерзкого лицемерия и предательства, вплоть до убийства? Не так ли рассуждал Иуда?..
Я всматривалась в туман. Не зря говорят: надежда умирает последней. Почти на ощупь я отыскала свое крылечко и уселась на ступеньки, прислонившись плечом к перилам. Я видела лишь очертания крыльца. По причине тумана казалось, что, кроме крыльца, вообще ничего нет. Я решила не двигаться с места, пока что-нибудь не произойдет.
Усталость, бессонная ночь, взяли свое. Едва я закрыла глаза, как тут же провалилась в сон. Мое сердце радостно заколотилось. По крайней мере хотя бы во сне я ощутила, как меня пронизывают горячие солнечные лучи. Я оглянулась вокруг и с удовольствием обнаружила, что нахожусь в деревне. В той самой, которую так любил муж, где так славно потягивало навозцем и парным молочком… К сожалению, на этом приятная часть сна закончилась, и началась неприятная. Я узнала, что муж и в самом деле, недавно приехал сюда, чтобы побыть в одиночестве, собраться с мыслями, поработать над книгой. Два дня он нюхал родные запахи, угощал соседей-мужиков водкой, надрался сам, завел с местными бесконечно-глубокомысленный разговор о коммунизме и христианской идее, а на третий день у него вышла драка с пьяными философами и деревенские пырнули его ножиком в живот. Абсолютная патриархальность: ни обычного телефона, ни мобильного. Кое-как отвезли на телеге в ближайший городишко в местную больничку, но был поздний вечер, больничка оказалась на замке, а местный доктор тоже валялся неизвестно где пьяный. Временно раненого поместили в полуподвальную пристройку-мертвецкую и, за неимением коек, уложили на один из двух столов. На соседнем столе лежало нагое тело какой-то старушки, которую местный санитар добросовестно прихорашивал для завтрашних похорон. Сначала санитар и раненый вели осмысленный разговор на ту же важную философскую тему, но к утру раненому, который периодически пытался поправить поврежденные внутренности, сделалось гораздо хуже, он стал кричать, потом впал в забытье и через два часа скончался…
Тогда я проснулась. Меня по-прежнему окружала сизая муть.
Я стала кружить по смирной, чахлой местности. Как голодную волчицу, меня тянуло к невидимому в тумане жилью, где можно было хоть чем-нибудь поживиться, и в то же время враждебные запахи заставляли настороженно принюхиваться, шерсть становилась дыбом, обнажались желтые клыки.
До чуткого волчьего уха доносились обрывки разговоров людей — то ли живых голосов, то ли звучащие из радиоприемников или телевизоров. Бессмысленные звуки заполняли пустое пространство. Волчица воспринимала их в виде совершенной невнятицы, только на эмоциональном уровне.
Вполне возможно, это были обрывки слухов. Например, о том, что в местных рощах всё чаще обнаруживают неопознанные трупы, кое-как закиданные валежником. В пышных зарослях Иван-чая. Может, месть. Может, ревность. Может, передел собственности. Собственно, и опознавать, как правило, бывает нечего. Кости, клочки ткани, изъеденные кислотой. Ничего индивидуального. Проведение генетических экспертиз всё еще чересчур дорогое удовольствие.