Спохватившись, я с опасной измерила взглядом содержимое моей бутылки. Боже мой, я выпила чуть не половину! Довольно, не то не знаю, что со мной будет. Какое странное сочетание — Джон, битлы, рок-н-ролл и русский ковчег. Какая вопиющая, несусветная эклектика! Но мой художник объяснял, что только в России это и могло зажить настоящей жизнью. Подобно тому, как дремало в младенчестве христианство, пока не возродилось в русском Православии. Художник рассказывал, как один его знакомый хиппи ушел в монахи-звонари, и теперь на Рождество вызванивает мотивы «Let It Be». Я внимала объяснениям моего художника, и мне чудилось, что я, Степная Волчица, бегу по русским равнинам, ловя ухом эту пронизывающую всю землю звуковую волну. У-ум-м-м!.. О-ом-м-м!.. Как камертон. Нечто подобное я где-то читала.
Я вышла из кабачка в превосходном расположении духа, хотя и потратила практически все деньги. Удивительно, сколько человек может выпить и съесть. Но куда теперь?.. От одного намека на этот вопрос даже посреди жаркого летнего дня на меня повеяло могильным холодом. Я видела такие изящные композиции — из перьев, цветов, морских водорослей — когда по какой-то хитроумной технологии хрупкие и нежные предметы помещают в стеклянный шар, где при сохранении всей иллюзии своей хрупкости, они абсолютно неподвержены никаким воздействия, как муха, застывшая в куске янтаря, могут сохраняться вечно… Ах, как бы я хотела быть такой мухой! Вернее, чтобы мою душу, едва-едва озарившуюся этим робким проблеском счастья и надежды, можно было законсервировать, как предметы в хрустальном шаре.
Стало быть, спешить некуда. И, по большому счету, некуда идти. Дойдя до окраины городишки, где начинались грязные свалки и вонючие болотца с черной гнилой водой, еще дальше кладбище, я повернула назад. Снова из-за заборов, шевеля тяжелой листвой, начали ломиться яблони и груши. Малинник опутан паутиной. Магазины и лавки оказались закрыты, и я обнаружила, что солнце уже почти провалилось за холмы. По двое, по трое стали попадаться смурные алкаши с испитыми до черноты лицами. Я казалась себе человеком-невидимкой. Точнее, волчицей-невидимкой. Затрещали примитивные электронные трещотки, замелькали разноцветные огоньки. Бок о бок с кабачком, где я сидела днем, обнаружился зал игровых автоматов. Около каждого однорукого бандита толпились бедно, если не нище одетые люди, вроде пенсионеров. Хорошо бы выиграть миллион долларов и… отправиться на Гаваи. Мелькание и звуки казались все более неприятными. Я поспешно свернула в переулок — в поисках калитки, где я видела столь заинтриговавшее меня объявление. «Вход строго ограничен». Более того: «Только для брошенных жен». Никаких следов. Чудесные змейки давно разбежались. О Господи, как душно! Я присела на каменное основание чугунной ограды, пытаясь определить, действительно ли откуда-то доносится музыка или она играет у меня в голове.
Вдруг по переулку запылила какая-то рыжая баба-разносчица с тележкой, толкая ее впереди себя толстым животом. Я испуганно поджала ноги — такой грубый и решительный был у нее вид, казалось, сейчас нарочно отдавит мне колесами пальцы. Пачки газет и журнальчиков, довольно истрепанных после дневной торговли, были уложены кое-как в пухлой картонной коробке и перехвачены резинками. Астрологические сонники, сборники кроссвордов, железнодорожное расписание. В следующее мгновение баба резко затормозила и, раскорячив поросячьи ноги, застопорила тележку. Выдернув откуда-то сбоку свернутый в трубку плакатик, она развернула его, как разворачивают свиток или грамоту, и прилепила на калитку. Я изумленно взглянула на плакатик.
… волшебная сказка…
вход строго ограничен
только для…
— Прошу вас, одну минутку! — обрадовавшись, как ребенок, закричала я, вскакивая. — Это когда, где? Что это за сказка?
— Оно вам надо? — равнодушно буркнула баба, наддала животом свою тележку и потопала дальше. Мало ей было дневной болтовни. Разговоров на рубль, барыша на копейку. В поездах торговать и то прибыльнее.
— Одну минутку! — продолжала кричать я, пытаясь забежать впереди тележки и заискивающе улыбаясь. — Мне нужно… железнодорожное расписание, сборник кроссвордов и…
Я лихорадочно рылась в сумке. Не сбавляя ходу, торговка выхватила из коробки какую-то брошюрку и молча сунула мне. Я машинально взглянула на обложку, чтобы прочесть название. Шрифт был какой-то невообразимо наляпистый, а мелкий подзаголовок я прочесть не смогла, поскольку уже было довольно темно, да и очков у меня с собой не было. Когда я снова подняла голову, баба уже громыхала где-то в конце переулка, потом нырнула за угол и пропала.
Усталость навалилась на меня, как мертвое тело. Я чувствовала, как в виске разгорается боль. Если я поскорее не напьюсь своего патентованного болеутолителя, то мои дела дрянь: придется мучиться до утра. Поэтому, не теряя времени, я сунула брошюрку под мышку и, проскакав сквозь совершенно обезлюдевший пристанционный рынок, где лишь несколько шелудивых собак лениво рвали какие-то куски, побежала к дачам. Я сконцентрировалась только на том, как доберусь до стакана с парой шипучих таблеток, как упаду в креслице, покрепче обниму себя руками за плечи, даст Бог дождусь облегчения, чтобы включить ноутбук и, засев за работу, погружусь в психопатологию, черную неврастению, если не шизофрению, какой-то другой одинокой женщины, которая так чудесно умеет складывать слова, что притягивает к себе тысячи и тысячи таких же мрачных шизофреничек, как она сама, — теперь и у нас, в России. Моя единственная благородная цель и задача — придать этому потоку больного сознания добрый и поэтический колорит.
Хозяйка мило заулыбалась, принялась уговаривать меня попить чайку со свежими пенками от варенья, но я лишь жалобно улыбнулась и шмыгнула наверх в свою светелку. Было очень жарко. Я сбросила с себя абсолютно всю одежду, жадными глотками, словно это был прекрасный охлажденный пунш, осушила стакан с растворенными в воде таблетками, устроилась в кресле и, почувствовав, что и на этот раз мне удалось обмануть мигрень, потянулась к сумочке и, надев очки, взяла в руки брошюру, которая напомнила мне самиздатовские книжонки нашей молодости. Я глазам своим не поверила, но она и впрямь была озаглавлена: «Онтология Степной Волчицы».
Забыв обо всем на свете, я уже не отрывалась от чтения, пока не проглотила всё единым духом.
Жила-была некая женщина по паспорту Александра Степанова, а по душе Степная Волчица. То есть, хотя сосцов у нее было не шесть пар, а волчья шерсть сохранились лишь в интимном уголке, по своей истиной природе она была именно волчицей. Правда, для волчицы она оказалась настолько смышлена и чувствительна, что усвоила множество чисто женских приемов и фокусов. Однако не научилась одному: обращению с мужчиной. Много-много лет она жила с мужчиной под одной крышей, наивно и беззаветно веря, что в этом человечьем мире оба они — одной, волчьей крови и что разлучить их может только смерть. К тому же, они растили двух чудесных детенышей — настоящих волчат, точь-в-точь отец. Стоит ли говорить, что, кроме него (кого всегда почитала своим идолом и безграничным властителем) она не признавала никого другого. Ничей авторитет, кроме мужниного, естественно, не принимался ею в расчет. Даже когда родная мать пыталась втолковать ей, что ее супруг никакой не волк, разве что пес, кобель и собака. Даже после ухода мужа она обижалась и не хотела ничего слышать, что супруг, может быть, не только не волк, не мужчина, а вообще неизвестно кто — баба какая-то, самая последняя дрянь и тряпка. Ох, неспроста еще тогда он рассказывал, как днажды ему приснилось, что он женщина и что с ним совокупляется мужчина. Даже оргазм испытал, бесстыдник. «Он же отец моих детей, мамочка, — тихо говорила Александра. — Мы же восемнадцать лет прожили вместе, мамочка!» Но мать продолжала ворчать: «И не знали, что он дрянь!..»
Самый модный женский психоаналитик и семейный психотерапевт не смог бы докопаться до корней: была ли волчья сущность Александры Степановой результатом воспитания, самовнушения или душевного нездоровья. Тем более что в детстве девочка не ощущала себя ни волчицей, ни женщиной — просто русалочкой. Конечно, всегда найдутся умники, которые с апломбом объяснят всё на свете, — в том числе, про злосчастных супругов, но наша Степная Волчица, вежливо выслушав их, останется к этим объяснениям абсолютно безразлична. Как известно, и самому искусному дрессировщику не по силам превратить волчицу в женщину.
Таким образом в Александре Степановой уживались две сущности — волчья и женская. Совсем как в тех дешевых триллерах про оборотней, которые, ради куска хлеба, она переводила много лет. Впрочем, в народе давно известно, что в каждой женщине присутствует какой-то зверь — хорошо еще если рыбка или мышка, курочка или козочка, собака или кошка, — а как если змея, ехидна или «Черная Вдова»? Многие женщины не только не испытывают от этого никаких неудобств, но весьма умело пользуются этими своими скрытыми сущностями, достигая с их помощью чисто бытовых преимуществ. Опыт показывает, что по большей части женская и животная сущности отлично ладят друг с другом.
Справедливости ради, надо заметить, что наша Степная Волчица время от времени прилагала немалые усилия, чтобы окончательно и бесповоротно превратиться в женщину. В ход шли парикмахерские, салоны модной одежды, диеты, благовония, журналы со статейками на тему сексологии, а также бассейны. Иногда даже создавалась иллюзия, что эксперимент закончился успешно, и волчица превратилась в женщину. Или по крайней мере в наседку. Волчица выжидала и смотрела на эти потуги с ехидным оскалом. В конце концов косметика, глупые побрякушки, модные тряпки никогда не могли занять в ее жизни сколько-нибудь уважаемого места. То есть в глубине души Александра Степанова оставалась глубоко равнодушна ко всем хитростями и уловкам женского племени. Животный запах, шерсть, пот, слюна, секреции — вот, во что она по-настоящему верила. Кстати, чего никогда не удавалось Александре Степановой, так это обзавестись таким незаменимым элементом гармоничного женского существования — как парой-тройкой женщин-подруг. Тут уж волчице не удавалось отсидеться в засаде — все потенциальные женщины-подруги в ужасе разбегались, едва почуяв в ней патологическую, как бы вечно текущую самку, единственный инстинкт и программный интерес которой сосредоточен на избранном ею самце и своей норе. Какая подруга способна это вынести? Да и к чему волчице подружки — с их смешной бабьей трескотней? Ее непоколебимая вера состояла в том, что единственный, неповторимый божественный супруг, с его уникальным запахом, за которым она была готова бежать на четвереньках, всегда пребудет рядом.