Демократия по-афгански
Как-то в одной из автомастерских американского Сан-Диего я обратил внимание на диковато-мрачный взгляд одного из рабочих.
— Вы родом из Афганистана? — уверенно спросил я — и получил утвердительный ответ.
В самом Афганистане мне не раз приходилось испытывать необычность поведения афганцев. Так, как-то я в шутку надел на голову в виде чалмы купленный на рынке платок — в таком головном уборе ходят многие в стране. Увы, охраннику мой внешний вид не понравился. Он направил на меня автомат и стал что-то бешено кричать. За меня вступились афганские постояльцы отеля, объяснившие мне, что вооруженный швейцар «просто шутит».
Другой раз я шел вечером мимо автобазы, и, по-видимому, сторож решил, что я приехал в Афганистан, чтобы воровать запчасти. Он опять же направил на меня автомат — и, вполне возможно, выстрелил бы в меня, если бы за меня не заступились прохожие. Самое забавное, что мне снова объяснили, что сторож шутит.
Кстати, очень наивно думать, что только талибы являются поборниками строгого следования нормам шариата в общественной жизни. Так, сразу же после начала в 2001-м натовской операции в Афганистане я побывал в воинских частях воюющих с талибами боевиков «Северного Альянса». Все их полевые командиры твердо считали, что Афганистан и при новой власти должен оставаться исламским государством. Как и талибы, они считали, что музыка должна быть запрещена, и воспринимали женщин как людей второго сорта.
Показательно мое посещение в 2009 году женской школы в контролируемом немецкими войсками городе Кундуз.
Когда я в нее вошел, то и школьницы, и учительницы бросились врассыпную. Они не хотели фотографироваться и пытались закрыть лицо.
«Мои ученицы боятся, что снимки их открытых лиц появятся в газете, считая, что это почти бесчестье. Увы, в нашем обществе сохраняются такие чудовищные предрассудки!» — жалуется мне директор женской школы города Кундуз, учитель математики Маштун Негзат.
Афганская таджичка Маштун производила впечатление очень энергичной и эмансипированной женщины, что для афганской провинции совсем не типично. Она очень напомнила тип «хорошей учительницы-энтузиастки» из соседнего Таджикистана времен СССР. Меня директор приняла очень радушно; мне показалось, что ей хотелось пообщаться с иностранцем, который, в отличие от местных мужчин, не считает женщину человеком второго сорта.
«Каждый поход девочки в школу — это маленький подвиг. Талибы угрожают родителям учениц, не раз звонили с угрозами и в школу. Были случаи, когда школы травили газом или обстреливали из гранатомета», — рассказывает директор. Однако, по мнению Негзат, главная проблема все-таки не в талибах, а в головах афганцев.
— Я, например, ненавижу паранджу, но вынуждена ходить в ней. Иначе моего мужа, кстати, тоже образованного и вполне современного человека, подвергнут бойкоту, люди попросту перестанут с ним общаться! — жалуется она.
По ее словам, в кафе женщину никогда не обслужат в общей комнате, им полагается есть в отдельном помещении. Кроме того, им запрещено пользоваться мобильными телефонами. На женщину с трубкой на людях будут смотреть как на проститутку.
— И это наш преимущественно таджикский Кундуз, где большинство жителей таджики, это еще относительно цивилизованное место. В пуштунских районах все гораздо хуже, — подытоживает Маштун Негзат.
Негзат откровенно смеялась над потугами Запада строить в Афганистане демократическое общество:
— Это все равно что не знающему счета человеку объяснять высшую математику. Мы к этому совершенно не готовы.
Шурави или янки: кто лучше?
К моему бывшему однокласснику, а ныне военнослужащему американской армии Дмитрию я приехал сразу же после его возвращения из Афганистана.
Случай Дмитрия достаточно типичен: сегодня среди неофицерского состава армии США много иммигрантов и иностранцев с грин-картой. Их привлекает в первую очередь возможность после службы в армии получить бесплатное образование.
Бытовые условия, в которых служил Дмитрий в Афганистане, просто несопоставимы с условиями жизни наших солдат на Северном Кавказе и в Таджикистане. Американские военные базы в Афганистане представляют собой благоустроенные населенные пункты с многочисленными магазинами, ресторанами, дискотеками и даже баскетбольными площадками.
По существу, единственное отличие этой базы от обычного города — это строжайший сухой закон. Интернет-связь здесь действует повсюду. Часто можно наблюдать забавную картину: сидящую с ноутбуком девушку в шортах и с автоматом за плечом.
Дмитрий рассказывает, что среди официанток и парикмахерш на американских военных базах в Афганистане достаточно много русских девушек из Киргизии. Однако посещать дискотеки и рестораны, а также общаться с американцами без служебной необходимости им строжайше запрещено. На столь строгие меры американское командование пошло после того, как едва ли не треть девушек из Киргизии забеременели уже через несколько месяцев пребывания на базе.
Сегодня в Афганистане наблюдается странный феномен: ностальгия по временам советской оккупации. В беседе со мной очень многие афганцы утверждали, что при «шурави» (советских) строились школы, больницы. Американцы же практически не помогают местным жителям.
«Советские солдаты и офицеры охотно общались с нами, мы знали имена всех ваших командиров, американцы же попросту игнорируют простых афганцев, их интересуют только боевики», — приходилось мне неоднократно слышать от местных жителей.
Правда, эта точка зрения распространена только среди афганских узбеков и таджиков. Когда я попросил сравнить оккупации жителей пуштунского кишлака, то ответ был однозначным: «Это все равно что выбирать между виселицей и расстрелом».
То, что сегодня к американцам относятся в Афгане гораздо хуже, чем к русским, признает и Дмитрий. Этот факт его очень удивляет. «В отличие от советских войск, мы не поджигаем кишлаки, откуда обстреляли наших военных. Но афганцы этого почему-то не ценят», — так и говорит он.
Дмитрий предполагает, что, возможно, срабатывает временной эффект: прошлое всегда привлекательно. «Может быть, лет через двадцать с теплотой будут вспоминать и о нас, американцах», — предполагает бывший москвич.
Дмитрий клятвенно уверяет, что все разговоры о беспорядочных обстрелах мирных жителей, которые устраивают американцы, — выдумка. По его словам, американские войска пытаются быть предельно корректными с местным мирным населением и вообще с гражданскими. Отчасти это могу подтвердить и я.
В кишлаке, из которого всего несколько дней назад ушли талибы, бывший со мной афганский журналист сфотографировал колонну американских БТРов. Боевые машины остановились, и из них высыпали вооруженные до зубов военные.
«Сначала мы подумали, что это пистолет, и чуть не открыли по вам огонь. Снимать в зоне боевых действий военнослужащих категорически запрещено. Мы забираем фотокамеру на базу, вам ее вернут после проверки», — заявил натовский офицер.
К моему удивлению, мой коллега не испугался и сказал, что раструбит на весь мир, что его ограбили американские оккупанты. Натовец откровенно смутился: «Подождите, я свяжусь со своим командованием».
После недолгого телефонного разговора американец объявил, что возвращает камеру, но сфотографирует журналиста на всякий случай.
«Проблема решена? — осведомился он. — Только, пожалуйста, не пишите, что мы оккупанты. У нас строгая инструкция вести себя вежливо с мирным населением, уважать обычаи афганцев. На задания, чтобы избежать недоразумений, мы выезжаем только с переводчиком».
«Стрелять мы можем лишь в том случае, если твердо уверены, что нашей жизни угрожает реальная опасность», — объясняет Дмитрий. И добавляет, что делается это не из гуманизма, просто командование понимает, что лишние жертвы лишь озлобят население.
«С каждым днем нас ненавидят все больше и больше», — вдруг неожиданно признается мой собеседник. И тут выясняется, что избежать гибели мирных жителей американцам все-таки не удается. «Талибы обстреливают нас из кишлаков, а когда мы открываем ответный огонь, то гибнут не только боевики, но и женщины, дети», — говорит Дмитрий.
Мой одноклассник признает, что у него, как и у всех служивших в этой стране американских военных, есть ярко выраженный «афганский синдром». Впрочем, я это понимал и без признания — нервность, тревожность моего одноклассника были видны невооруженным взглядом.
Как-то я решил посмотреть интернет на компьютере Дмитрия и наткнулся на фото трупов, которым «любовался» военный. Снимок был жуткий: под воздействием какого-то хитрого оружия люди были изжарены как курицы в духовке.
Мы сидим за столом, смотрим фильм на DVD про Рэмбо в Афганистане — первое американское кино, которое Дмитрий увидел, когда родители вывезли его ребенком из СССР в США. На экране американского полковника пытают злые советские военные. «Запомните, еще никому не удалось покорить народ Афганистана!» — кричит он им.
«Все-таки что-то в этой фразе есть», — говорит Дмитрий, нажимая кнопку «стоп».
3. Средняя Азия по-китайски (заметки из Синьцзян-Уйгурского автономного района Китая)
В последнее время в прессе появляется много сообщений о страшных лагерях в Китае по «перевоспитанию» мусульман. Сразу отмечу, что я отнюдь не оправдываю такие методы. Не согласен я с другим: очень многие журналисты и правозащитники подают эти меры как бессмысленную жестокость, которая не принесет никаких результатов. А вот тут я могу и поспорить. В 20–30 годах XX века и СССР, и Турция боролись с мусульманами не менее жестоко, и тогда властям обоих стран удалось добиться своей цели (правильной или нет — это уже другой вопрос): секуляризировать значительную часть населения.
То, что у китайцев есть серьезные резоны для секуляризации мусульман в Синьцзян-Уйгурском автономном районе Китая — лично для меня очевидно. Попытаюсь доказать это, опираясь на свои впечатления от поездок по Синьцзян-Уйгурскому автономному району Китая.
«Это китайский ресторан! Мусульманину здесь обедать — харам! Давай-ка лучше найдем какое-нибудь приличное место», — мой гид Азиз говорит вежливо, но непреклонно. «Приличным местом» оказалась чайхана. Стульев в заведении не было, и мы сидели на подушках возле дастархана в тени развесистых чинар. Рядом — небольшой затянутый тиной пруд, от которого веяло прохладой. Азиз не обманул — здесь и правда было очень уютно.
Он разлил в пиалки ароматный зеленый чай и на ломаном, но бойком английском продолжил развивать свою любимую тему. «Посмотри, какая благодать вокруг! Мы никогда не согласимся, чтобы китайские кафиры переделали все это на свой лад!» — ловко орудуя китайскими палочками в благоухающем плове, поучал меня новый знакомый.
Я посмотрел по сторонам. Сразу же за арыком с журчащей водой располагался пышный восточный базар. Продавцы и покупатели в халатах и тюбетейках вели неспешный восточный торг. Нет, это не Средняя Азия. Я был в Китае.
Разделенный регион
В древности Восточный Туркестан был могущественнейшим государством, оказавшим огромное влияние не только на Среднюю Азию, но и на Китай. В 1759 году китайские войска захватили регион и назвали его Синьцзян («Новая граница»).
С той поры уйгуры восставали более четырехсот раз, причем вооруженная «борьба с колонизаторами» продолжается и в наши дни. Так, например, в 2014 году в столице СУАР произошел террористический акт, в результате которого погиб 31 человек.
Апартеид по-уйгурски
Когда я путешествовал как по советской, так и по постсоветской Средней Азии, то не ощущал никакого напряжения в отношениях между коренными жителями и русскими. К русским относятся даже с симпатией, уважая их «за культуру и образованность».
Совсем иная ситуация в Синьцзяне. По сути, здесь действует негласный апартеид: уйгуры не только никогда не обедают в китайских ресторанах (там нехаляльная пища), но и избегают делать покупки в магазинах выходцев из метрополии. Интересно, что очень многие уйгуры совершенно не говорят по-китайски, в советской же Средней Азии по-русски говорили практически все местные жители.
Национальный конфликт в Восточном Туркестане может спровоцировать даже невинный вопрос «Который час?». Местные китайцы нередко живут по пекинскому времени (официально утвержденному в автономии), а уйгуры — по местному, совпадающему с алма-атинским.
Огромное возмущение вызывает и китайский закон об ограничении рождаемости (хотя уйгурам и позволено иметь на одного ребенка больше, чем ханьцам), «оскорбляющий мусульманские традиции».
Отличие отношения народов Средней Азии к русским и китайцам отчасти объясняется особенностями мусульманского учения. Так, согласно исламу, христиане и иудеи — «народы книги» и, к ним нужно относиться с уважением, другие же «немусульманские» религии считаются ересью и не имеют права на существование.
«Мусульманин не должен жить под властью неверных. А если он согласен на это, то он не правоверный, а мунафик (лицемер)», — убеждал меня пожилой уйгур, не решившийся назвать свое имя.
Кстати, как мне показалась, среди уйгуров гораздо больше радикалов, чем среди кавказцев и среднеазиатов. Так, например, только в Синьцзяне мне удалось поговорить с людьми, в открытую восхищавшимися Бен Ладеном.
То есть резоны для снижения религиозности среди уйгуров действительно были. Причем в лагерях не только борются с религиозностью уйгуров, но и приобщают их к культуре Поднебесной (например, учат китайскому языку).
Почти как в СССР
Я не согласен и с тем, что китайцы хотят полностью ассимилировать уйгуров. Пекин практически полностью копирует советскую национальную политику. Так, в Синьцзяне есть уйгурские, казахские, киргизские и таджикские национальные автономные районы. Во главе каждого из них стоит представитель титульной нации, а заместитель — китаец-ханец.
В автономиях есть телевизионные каналы и газеты на местных языках. Для всех национальностей созданы школы с преподаванием на родном языке, а в институтах действуют квоты для абитуриентов «из нацменов».
То есть сегодня китайские власти жестокими мерами пытаются интегрировать уйгуров в жизнь Поднебесной. Получится ли это — неизвестно, но, по-крайней мере, после создания лагерей по перевоспитанию теракты прекратились.