– Серега Клоп, не забыл его?
– Серега Клоп? А это тот озабоченный водила, что нас в самый первый рабочий день обслуживал. Признаться, уже даже стал забывать, как его мерзкая рожа выглядит. А он здесь при чем?
– Ну, ты, может быть, и забыл. Да, Серега вот не забыл ничего. Я тебе сразу, еще тогда, говорила, будь с ним осторожен.
– Так его куда-то к солдатам или курсантам военного училища перевели работать. Мы с ним после виделись, разговаривали, вроде все нормально. Он даже улыбался.
– Серега этот самый подлый и гадкий человек во всей деревне. Он никогда ничего не прощает. Знаю, он подговорил знакомых парней, чтоб сегодня тебя на дискотеке хорошенечко отоварить.
– Чего сделать?
– Ой, не придуряйся, что не понимаешь, о чем идет речь. По глазам вижу, что все понял. Не ходи, прошу тебя, туда. Там братья Ковалевы сегодня будут, кузнецы наши. Так старший Витя, одной рукой двухпудовую гирю на вытянутой руке спокойно поднимает и даже не поморщится. На всех праздниках, где силушкой меряются – все первые места его. Такой огромный шкаф. Второй, младший Юра, чуть меньше, но тоже амбал порядочный.
– Так этим братьям Кузнецовым по сколько лет?
– Вите лет тридцать, а Юра года на два помладше будет.
– А не поздновато им по дискотекам ходить?
– Да, – Ольга махнула рукой, – у нас тут мужики, которые неженатые, до сорока лет ходят ногами дрыгают. Не ходи, умоляю! – девушка бросилась к Твердову, и крепко прижала его к себе. Александр почувствовал, как она вся трясётся.
– Да не собираюсь я на вашу дискотеку идти, есть дела и поважнее, – весело ответил Твердов, представляя перед собой молчаливую Галю, – хотя, как говорится: чем больше шкаф, тем громче падает.
Выйдя на улицу, Александр чуть не протаранил спешащего ему на встречу парторга Ендовицкого. Юрий Ильич был задумчив и тих.
– О, вот ты как раз мне и нужен, – пожал он руку «Председателю», – боялся, что уже не застану. Ваши ребята сказали, что вы в бане подзадержались и припозднились на ужин.
– Да, так получилось, но это не отразилось на нашей основной работе. Мы собрали за два дня…
– Знаю, знаю, – взмахом руки перебил его парторг, – вот именно об этом я сейчас и хотел с тобой поговорить.
– О чем?
– О том, как увеличить производительность труда.
– Да, но мы и так пашем по-стахановски. Ребята на пределе возможностей. Ведь многие картофельное поле до этого только в кино видели. И несмотря на это, собираем больше всех машин. Я узнавал сегодня на весовой: курсанты танкового училища, к примеру, собирают на две – три машины меньше нас.
– Молодцы, похвально! – парторг остановился, по-ленински прищурился и точно также взял отворот пиджака двумя пальцами. – Но у меня есть конкретное деловое предложение, как реально еще увеличить вашу производительность. Вот у вас же хватает сил на дискотеку? Хватает. А почему бы не поработать еще и воскресенье?
– Да, но воскресенье наш законный день отдыха. Нам сам Савин разрешил один день отдыха в неделю!
– Я в курсе, – улыбнулся Юрий Ильич какой-то людоедской улыбкой, – но у меня появилась тут одна преинтереснейшая мыслишка. Пройдемте ко мне в кабинет, обсудим. Я на машине. Потом доброшу тебя до лагеря.
Твердов нехотя согласился, и, поплелся вслед за парторгом в стоявший в отдалении УАЗик.
Глава 12
План оказался простым, как три рубля, но каким-то иезуитским. Парторг предлагал в воскресенье после обеда выйти ребятам в поле и собрать половину суточной нормы урожая картофеля. Планировалось, что пойдут одни лишь добровольцы.
– Никто не пойдет в свой выходной да еще после обеда пахать в поле, – устало парировал Твердов, сидя на краешке деревянного стула в просторном кабинете Ендовицкого.
– Так надо людям объяснить, зажечь их! – хитро улыбнулся Юрий Ильич. – Ты «Как закалялась сталь», читал? Помнишь, как там Павка Корчагин с комсомольцами прокладывали узкоколейку? В каких условиях они тогда трудились? Ваши сегодняшние условия, извини, не сравнить с теми – сейчас же почти тепличные! – с пафосом произнес парторг, выпрямив грудь, облачённую в голубую рубашку с красным галстуком в синий горошек. Он уважительно посмотрел на огромный портрет улыбающегося с лукавым прищуром Ленина, висевшего у него за спиной, и замолчал, выдерживая паузу.
Твердов вдруг отчетливо представил себе, как парторг на пару с комсоргом колхоза пили под этим самым вот портретом тепло улыбающегося вождя теплую вытащенную из кармана пиджака водку из облепленной табачными крошками бутылки. А потом, громко чавкая, закусывали лежащими на покрытом зеленым сукном широком столе холодными котлетами, извлеченными из промасленного газетного портрета Ленина. И ухмыльнулся. Ему показалось, что недалеко от левого локтя Ендовицкого, опиравшегося об стол с выпяченной грудью, сохранилось малюсенькое масляное пятно.
– А что я такого смешного сказал? – насторожился парторг, опуская плечи и принимая свой обычный строгий вид. – Или ты считаешь, что трудовой подвиг комсомольцев двадцатых годов не достоин внимания комсомольцев восьмидесятых? – сдвинул он к переносице плохо подстриженные маникюрными ножницами брови и нахмурился. – Ты же комсомолец, Твердов?
– Ну, комсомолец.
– Что еще за «ну»?
– Юрий Ильич, уже совсем стемнело, мне идти пора. Скоро опускание флага.
– Опускание флага – это святое, – уважительно отозвался парторг и посмотрел на наручные часы, – еще целый час впереди. Успеешь. Так о чем это, бишь, я только что говорил? – Ендовицкий потер лоб рукой.
– О котлете, – неожиданно выпалил Твердов и замолчал. Он перед этим вновь представил, как парторг с комсоргом жрали тут под и на Ленине котлеты под водочку, еще, скорее всего, глупо хихикали при этом и громко матерились и, не удержавшись, проговорился.
– Какие котлеты? Причем тут котлеты? Ты хотел сказать картофель?
– Да, именно картофель, – обрадовался Твердов. – Просто в столовой сегодня были котлеты, вот я и перепутал.
– Александр, с тобой все в порядке? – парторг недоверчиво покосился на «Председателя». – Ты не переработал?
Однако Твердов ответить не успел, так как на столе у парторга неожиданно грозно зазвенел телефон, и требовательный голос Савина приказал немедленно явиться к нему в кабинет.
– Котлеты, картофель, – задумчиво пробормотал парторг, опуская трубку телефона на рычажки аппарата, – тут еще шеф чего-то срочно вызывает. Ладно, ты иди, поговори там с ребятами, объясни им, что я лично их просил. Лично! Скажи, что, мол, в моем лице их партия просит. Приказать не могу, так как все же законный ваш выходной. А попросить обязан. Давай, всего наилучшего! – протянул он Твердову правую руку, приподнимаясь из-за стола. – Завтра к вашему завтраку постараюсь к столовой подъехать, и озвучишь ваше решение. Подвезти, извини, не смогу, надеюсь, не заблудишься.
– Да хоть сейчас озвучу, – подумал Твердов, пожимая в ответ рыхлую ручку парторга, – а не пошел бы ты…. – но, натянув на лицо улыбку, ответил, что обязательно поговорит с бойцами и сам возглавит добровольцев, если такие все же найдутся. А дорогу к лагерю он найдет.
– Напомни ребятам о Павке Корчагине! – уже в след крикнул Ендовицкий.
Очутившись на улице, Твердов с наслаждением сделал пару вдохов свежего воздуха. Он пах свежим сеном, сырой листвой и приятным дымком от березовых дров, которыми домовитые крестьяне протапливали избы. Где-то совсем рядом мычала корова, лаял дворовый пес, гремя тяжелой цепью, и неразборчиво ругались мужчина и женщина. Причем женский визг доминировал над тихим бубнежом собеседника. «Председатель» взглянул на черное, усеянное мерцающими синими и белыми точками ночное небо и направился домой.
На улице уже сильно похолодало, и его знаменитая жилеточка теперь плохо защищала от холода. Пора надевать настоящую телогрейку. Зря, что ли им их выдали? Многие ребята еще в самом начале отказались от ватников, мол, уж совсем от такой одежды деревней отдает. Но Твердов взял: в холодное время года телогрейка как нельзя лучше подходит для работы в поле: и запачкать не жалко и греет хорошо.
Припустив по прямым, темным и пустынным улицам деревни, освещаемым тусклыми огнями из окон домов, Твердов не сразу обратил внимание на выдвинувшийся вслед за ним из чернильной темноты грузовик, наполненный под завязку какими-то людьми.
Только уже подходя к лагерю, он заметил, что за ним неотступно следует грузовая машина с выключенными фарами. Перед самыми воротами лагеря Твердов остановился и резко повернулся назад. Включились фары, и ослепленный ярким светом командир отряда рефлекторно прикрыл глаза руками. Когда он попытался их открыть, то с удивлением обнаружил, что стоит в окружении каких-то взрослых мужиков и послеармейского возраста крупных парней. Многие в руках держали толстые колья, по-видимому, из плетня выломанные.
– Этот? – грубо спросил самый крайний от него крепкий мужик с седой, похожей на лопату, бородой, обернувшись к кому-то назад.
– Не, кажись не он, – с сомнением в голосе ответил другой персонаж, вышедший из толпы на свет. «Председатель» разглядел сухонького вертлявого мужичонку лет сорока в коричневой кепке «восьмиклинке» с огромным, в половину лица, фингалом под правым глазом.
– А ты получше приглядись? – не отступал от него дядя с лопатной бородой. – Подойди поближе.
– Дык, чего тут смотреть, тому лет тридцать было, а этот совсем еще зеленый пацан. Толпа вокруг недовольно загудела, сплотила ряды, но колья опустила.
– Эй, паря, а ты чей будешь? – повернул к нему свое свирепое лицо бородатый предводитель.
– Мамы с папой, – через силу пошутил Александр, чувствуя, как между лопаток у него заструился липкий пот.
– Ты давай не шути с нами, а отвечай, как есть, когда спрашивают! – раздался грозный рык из толпы. Принадлежал он уж очень сурового вида небритому мужику лет тридцати пяти в старой синей телогрейке.
– Тихо, Семен, не жужжи, – осек его главарь, и, повернувшись к Твердову, повторил вопрос.