– Зачем же так кричать? – первым вышел из оцепенения «Председатель».
– А что, я, по-твоему, спокойно об этом должен говорить? – переведя дыхание, посмотрел на него раскрасневшийся парторг.
– А зачем вообще об этом говорить?
– Твердов, ты сейчас вот серьезно? У тебя в отряде идет самое настоящее моральное разложение, а тебе хоть бы хны! Тебе рассказать подробности? Знаешь, чего ваши девочки там вытворяли в рабочее время, пока вы тут на поле корячитесь?
– Во-первых, мне ваши подробности не интересны. А во-вторых, они оставлены мною дневальными.
– А-а, дневальными значит? Хороши дневальные, ничего не скажешь.
– Юрий Ильич, может, вам померещилось? – влезла в разговор Вика Глазова.
– Вы меня что, за идиота держите? – взвился Ендовицкий.
– А чего тебя держать, если ты и есть идиот, – подумал Твердов, но сдержался и промолчал.
– Значит так, ровно в семь ноль-ноль вечера весь отряд собирается на комсомольское собрание. Явка всем сто процентов. Повестка дня – аморальное поведение первокурсниц, как их?
– Горячевой и Красновой, – выдохнув из груди воздух, ответил Твердов.
– Вот, Красновой и Горячевой, – ухмыльнулся Ендовицкий.
– Ну, тогда уж заодно и вашего Борю, не мешало бы привлечь, – громко заявила Вика, – или он не при делах? У него тоже, между прочим, рабочий день в самом разгаре был.
– С Борей мы без вас разберёмся, он колхозник, а не боец вашего отряда. Речь идет о ваших кадрах.
– Тогда мы сами разберемся, без вас, – грубо отрезал Твердов. – Это наше внутренне дело.
– А вот тут ты ошибаешься, – зашипел парторг, – вы пока под нашей юрисдикцией находитесь. А посему я, как парторг, отвечаю за ваш моральный облик. И не нужно спорить, – вытянул он вперед руку, останавливая собравшуюся возразить Вику, – а лучше подготовьте проект постановления об исключении этих особ из рядов ленинского комсомола. Ты же комсорг? Тебе и карты в руки.
– Что значит исключить? – растерялась Вика, прекрасно понимая, что за этим последует. Исключенных из комсомола почти автоматически исключали и из института.
– И не нужно сопротивляться, – гаденько улыбнулся парторг, – я, пока, вашему декану не доложил. Лучше будет, что я ему позвоню, когда вы примете правильное решение. Это будет лучше для вас всех. Да, и найдите уже своих преподавателей, где они у вас постоянно лазают? Их присутствие на собрании обязательно, – обронил Ендовицкий на прощание, уже садясь в автомобиль.
– Доигрались, дуры! – в сердцах бросила Вика. – Вот им все неймется. Уже среди бела дня развратничают. Ведь выгонят же из института!
– Не выгонят, если мы их из комсомола не исключим, – спокойно произнес Твердов, стараясь не смотреть на Пашу и Лешу, на их бледные физиономии.
– А почему, собственно говоря, мы их должны покрывать? – неожиданно поднялась со своего места Вера Симакова. Бойцы с интересом посмотрели на нее. Весь колхоз эта девушка провела тихоней, а тут вдруг у нее порезался голос.
– А никто их покрывать не собирается, – Твердов тоже с удивлением стал рассматривать Веру, как будто видел ее в первый раз, – просто это не тот повод, из-за которого человека нужно исключать из института.
– Да, а какой тогда, по-твоему, нужен повод, чтоб человека исключить из института? Здесь на лицо моральное разложение, – гневно сверкнула глазами Вера, – и этим, с позволения сказать, девочкам, не место среди советских врачей.
– Эвон ты куда хватила, – подошел к ней Пакет, – не место среди советских врачей! Моральное разложение! А в чем ее разложение? Что она, пардон, с мужиком переспала? Так она незамужем, может спать, с кем захочет и когда захочет. В чем криминал?
– Ты так рассуждаешь, потому что у тебя у самого рыльце в пушку. Думаешь, я не знаю, куда ты бегаешь по ночам? – разозлилась Вера. – Да у вас у всех тут рыльце в пушку, поэтому вы их и защищаете!
– Ха-ха-ха, – засмеялся Пакет, – все ясно! Ты просто завидуешь нам. Тебе-то бегать не к кому, вот ты и бесишься, ха-ха-ха.
– Дурак! Дурак! – закричала Вера, села на ведро, закрыла лицо руками и заплакала.
– Ну что за дела, – развёл руки в стороны Пакет, – чуть что, сразу сырость разводить.
– Так, все! – встал между ними Твердов, – довольно!
– Какой ты, Саша, добренький, – Вера оторвала руки от лица и сердито посмотрела на Александра, – а забыл, как эта Инга на тебя деревенских парней натравливала? Когда ты нас в доме закрыл? Забыл?
– Вера, что было, то прошло. Или ты полагаешь, что я таким макаром стану им мстить?
– Я полагаю, что ты сам такой же: бегаешь ночевать к своей деревенской девчонке. Или ты думаешь, никто не знает, где ты ночуешь?
– Похоже, Вера, ты и в самом деле завидуешь, – ухмыльнулся «Председатель», – но скажу тебе по секрету, я тоже не женат. Так что здесь аморального?
– Любая связь вне брака – аморальна! – почти выкрикнула Вера и вновь закрыла лицо руками.
– Ясно, слава Богу, мы в конце двадцатого века живем, и твои средневековые рассуждения уже не актуальны, – подвёл итог Александр. – Вон уже и Михалыч пылит, – Твердов кивнул в сторону спешащего к ним автобуса, – довольно демагогией заниматься, поехали на обед. А вечером проведем собрание, и каждый выскажется, если захочет.
Собрание провели. Инга и Зина вели себя, как мышки: сидели на стульях в углу и, опустив глаза в пол, молчали. Ендовицкий выпучив глаза и брызгая слюной, клеймил их позором. Мятые, неопохмелёные преподы заняли нейтральную позицию. Большинство же первокурсников не считали их действия преступлением.
За исключение из рядов ВЛКСМ проголосовало всего три человека: Вера Степанова и еще две тихони из числа тех девочек, что постоянно сидели по вечерам в отряде. Двое воздержались: бывшие бойфренды уличенных в разврате красавиц.
Такой расклад не устроил Ендовицкого и он настоял, чтоб вынесли хотя бы выговор. Повторное голосование вновь оказалось на стороне залетчиц. Парторг пошумел, повозмущался и отбыл восвояси, не солоно хлебавши, грозя все донести до самого Петина. Подсудимые расплакались и пообещали «больше так не делать». Твердов криво ухмыльнулся, но попросил занести их слова в протокол. На том и разошлись.
Преподы попытались задвинуть воспитательную речь, но быстро сбились с мысли и закончили свое выступление уже у печки под бульканье варившейся на плите кукурузы, перейдя на истории из своей студенческой жизни. Разбившись на группки, ребята обсуждали текущие события. «Председатель» под шумок отправился к Лене.
Ночь прошла как обычно, но утром, когда Александр уже стоял в дверях, Лена неожиданно поинтересовалась, где поясок, подаренный бабушкой.
– А что ты вдруг про него вспомнила? – насторожился Твердов.
– Да тут бабушка на днях спрашивала, понравился ли тебе ее подарок? А я что-то его не вижу.
Твердов что-то такое пробурчал в ответ, а сам твердо решил, во что бы то ни стало сегодня же найти этот треклятый ремешок и предать его огню. Лене, естественно, о своих планах ничего не сообщил.
На первом же заполненном картофелем грузовике, «Председатель» рванул на овощехранилище и сразу же направился к картофелесортировочной машине. Ремешок словно ждал его. Лежал на самом видном месте у ящика для бракованной картошки, слегка присыпанный пылью. Словно только его обронили.
Александр подобрал две половинки лопнувшего ремня и, свернув их кругляшком, опустил в левый боковой карман телогрейки. После отправился к своей машине. По дороге он неожиданно остановился у только-что подъехавшего с поля грузовика. Тот разгружался, ссыпая картофель прямо в бункер картофелесортировочной машины. После аварии на ней работали исключительно колхозники. Посторонних лиц не допускали.
«Председатель» и сам не мог объяснить, почему он тогда остановился. Он много раз задавал себе после этот вопрос, но так и не нашел достойного объяснения. Остановился и все тут. Причем у самого грузовика, с боку и с интересом разглядывая как, выдвинув гидравлику, кузов самосвала пополз вверх, а картофель начал пересыпаться в пустой короб бункера.
Тут его кто-то окликнул, назвав по имени. Вглядываясь в темноту овощехранилища Твердов обернулся, сделав шаг в сторону. В это самое время произошло невероятное: кузов самосвала, достигнув критической верхней точки, неожиданно, завалился набок, вывернув с «мясом» гидравлику и рухнув точно в то место, где еще секунду назад стоял командир отряда. Весившая не одну сотню килограмм огромная железяка с шумом приземлилась у самых ног «Председателя», обдав его пылью. Ба-бах! И стальной короб, содрогнувшись от собственного веса, замер кверху днищем. Только вывороченные гидроцилиндры еще постанывали в наступившей тишине.
– Живой?! – истошно завопил водитель самосвала, выпрыгнув из кабины.
– Вроде, – машинально ответил Твердов, разглядывая лежащую в паре сантиметров от себя стальную громаду.
Он готов был поклясться, что покоящийся у него в кармане ватника поясок притянул к себе кузов. А звавший его голос очень похож на голос Лены. Только он никого так и не увидел.
Собравшийся народ с громкими матюгами обсуждал происшествие. Многоопытный Трофимыч одним из первых прибежавший на место аварии, качал головой и все сокрушался, как такое могло произойти? На его памяти, впрочем, как и памяти остальных собравшихся колхозников, такая катастрофа происходит впервые.
– Ты, паря, считай, в рубашке родился! – похлопал по спине Твердова Трофимыч. – Не отойди ты на шаг в сторону, все, прихлопнуло бы тебя кузовом и хана! Ишь, какая эта штука чижелая!
Твердов только кивал в ответ и кисло улыбался. Для себя он уже решил, что к Лене больше не вернется. А ремешок он сжег. Прямо тут же, на овощехранилище. Попросил у Вити Бурова, что сегодня с ними работал водилой, бензин. Облил брошенный на землю пояс и поджог. Когда тот занялся пламенем, Твердову померещилось, что поясок стал извиваться и шипеть. Словно не бестелесный ремень сжигали, а живую гадюку.
Слухи по деревне разносятся быстро. На поле к первокурсникам примчался председатель колхоза Савин и минут через пять подлетел на УАЗике Ендовицкий.