— Да ничего не видел, — отвечал я, — не помню. Я даже не помню и того, как я попал сюда.
— Мы тебя притащили, ты очень полюбился и мне, и товарищу моему за твою откровенность. Ты вчера был очень пьян, и мы пожалели оставить тебя в поле.
— А что за беда, — сказал я, — мне не в первый раз пришлось бы ночевать под открытым небом. Случалось иногда спать и под дождем, а теперь погода хорошая, теплая — спи, где хочешь.
— Но если на тебя на спящего-то наткнутся полицейские, тогда ведь, пожалуй, что и возьмут.
— Так и это не беда: пускай возьмут. Возьмут да и отпустят — на что я им нужен?
— Нет, пожалуй, что и не отпустят, а спросят: кто ты такой?
— Капитан такого-то полка.
— А где, дескать, у капитана вид?
— Потерял.
— Ну, вот и пожалуйте сюда. Пошлют за справ ками. Скоро ли придут справки, да что-то еще по ним окажется, а ты все сиди да сиди.
— Что же за дело — и стал бы сидеть. Ведь хуже теперешнего мне бы не было.
— Слушай, капитан, у нас есть просьба. Не можешь ли ты найти кого-то, кто бы мог составить для нас фальшивые отпускные? Мы дадим тебе денег за это и угостим как следует. И тому человеку заплатим, сколько он захочет.
— Изволь, — сказал я ему, — у меня есть один приятель пописухин, такой же горемыка, как и я, но только у него есть угол и пища у одного огородника в Драгомиловской слободе, где он учит читать и писать его сына. А у меня и этого нет.
— Да что об этом толковать. Ты вот сделай то, о чем я тебя прошу, и будешь сыт и одет прилично.
— Изволь, — повторил я ему, — исполню. Если хочешь, отправимся хоть сейчас, — он все сделает и немного возьмет за это.
— Зачем сейчас, — сказал он, — на это у нас будет время. Хочу поведать тебе на свободе о наших проказах.
И он начал рассказывать.
— Бежали мы с товарищем из полка и пробрались в Киевскую губернию, зная, что там будет поудобнее. Мы шатались, вот как и ты, по разным селениям и питались милостыней. Наконец наткнулись на одного богатого еврея. Нанялись у него в огороде работать, а через неделю решились убить и ограбить его. Так и сделали. Досталось нам много денег — сколько всего, не считали, некогда было, потому что в ту же ночь нам нужно было бежать куда глаза глядят. Днем спали в поле, а по ночам шли. По дороге купили себе русскую одежду, которая на нас вот и теперь. Так добрались мы до Курска. Там остановились, пьянствовали с неделю, и нас, пьяных, взяли и посадили в острог, потому что у нас никакого вида не было. Мы сначала выдали себя господскими людьми и сослались на тех господ, у которых жили когда-то по найму, в услужении. А на самом-то деле товарищ мой однодворец, а я мещанин. Показание наше, конечно, не оправдалось, и нас во второй раз спросили: кто мы? Тогда назвались бродягами, не помнящими родства, и наплели о месте нашего жительства такого вздора, что суд и через два года не смог бы получить никаких справок.
— А куда же вы деньги девали в то время? — спросил я дезертира.
— Это потом будет, ты лучше послушай, как из острога бежали. Мы свели знакомство с тамошним писарем. Он нам доставлял в каморку и вино, и табак, и мы для него за это деньги не жалели.
— Откуда же вы деньги-то брали?
— Да они с нами были.
— Как же это могло быть? Ведь у арестантов деньги отбираются.
— Об этом рассказывать не стоит. Я скажу тебе только одно: у нас каждый сапог был полон деньгами.
— Ну и что же дальше?
— А дальше мы уговорили писаря предоставить нам средство убежать, за что выдали ему 25рублей. Как он все подготовил, об этом мы сами не знаем. Только раз вечером он увидал нас и говорит: "Завтра поутру вы сможете бежать. Я вас сегодня вечером впущу в дровяной сарай и запру в нем. Оттуда вы через слуховое окно вылезайте на улицу и бегите прямо к лавочнику. Помните же: если попадетесь, меня не впутывать в дело, за добро злом платить не следует". Мы поблагодарили его и дали еще красненькую, а утром нас в остроге уже не было. От правились мы в Калужскую губернию. Не доходя верст 15 до Калуги, остановились в одном селении, где в это время староста женил сына. Рядом с домом старосты был постоялый двор. Мы попросились ночевать — нас впустили. Вечером я отправился посмотреть на пирующих мужиков на свадьбе. Понаблюдав немного, пошел на задворки старостина дома. В переулке подле дома я увидел небольшую клеть. Приблизившись, посмотрел в окно. Там какая-то старуха молилась Богу перед образами. При свете лампадки видно было, что около стены стояла кровать, а напротив кровати — сундук. Помолившись и перекрестив все углы, старуха легла на постель и закуталась с ног до головы шубой. Я заметил, что сундук заперт дрянным замчишком. Вернувшись, я рассказал товарищу о том, что видел. Мы сговорились после первых петухов покинуть постоялый двор и забраться в эту клеть через окно, вынув из него раму, прибитую двумя гвоздями. Так и сделали. Со двора я прихватил топор. Когда пришло время, мы вышли через задние ворота и пробрались к клети; лампадка еще теплилась там. Не долго думая и не обращая внимания на спящую старуху, мы вынули раму, и я влез вовнутрь. Сломал замок у сундука, раскрыл его и вижу: там еще маленький сундучок и какие-то книги. Я взял этот сундучок и вылез из клети. Топором мы раскололи сундучок, и там оказались медные и серебряные деньги, завернутые в сахарную бумагу, и пачка ассигнаций. С этим добром отправились в дорогу. Отошли версты четыре, видим, едет навстречу мужик. За полтинник мы наняли его довезти нас до Калуги и в заутреню были уже там. Нашли себе попутчика и отправились в Москву. В Москве мы остановились на Конной, на постоялом дворе. Хозяину сказали, что нужны места на какую-нибудь ситцевую фабрику, по набойной части, и что мы покуда поживем у него, платя 20 копеек в сутки. Хозяин согласился и обещал рекомендовать нас на одну ситцевую фабрику, своему знакомому приказчику. Ожидая рекомендации, мы постоянно ходили пить чай в трактир на Конной. Там мы познакомились с каким-то цыганом, и он как-то вечером указал нам на двух господ, сидевших неподалеку от нас, тоже за чаем. Они были еще довольно молоды и хорошо одеты: на каждом синяя суконная поддевка и такая же чуйка.
— Кто они такие? — спросил я.
— Беглые солдаты, — отвечал цыган.
— Где же они проживают?
— Да все в Москве. Разве мало тут мест, где можно свободно жить всякому беглому. Плати только деньги, да веди себя смирно — проживешь, сколько хочешь, никто тебя не тронет.
На другой день на Конной был торг. Мы с товарищем от нечего делать отправились туда. Сидим и смотрим, как цыган мужика лошадью надувает. Вдруг откуда ни возьмись подходит к нам один из тех самых господ, на которых нам накануне цыган в трактире указывал. Подошел, раскланялся и говорит, посмеиваясь:
— Здравствуйте, старые товарищи!
Мы сначала не узнали его, но когда он объявил, что он такого-то полка, такой-то роты и зовут его так-то, мы сразу узнали его и очень ему обрадовались. Мы все трое отправились выпить за встречу в пивную, где наш новый товарищ, оказалось, был хорошо знаком с буфетчиком.
Сидя за пивом, он рассказал, как нас после нашего побега искали и как он сам убежал из полка. Выпив порядком, мы разошлись, договорившись по вечерам сходиться в этой пивной.
Утром я опять пришел в пивную и спросил буфетчика, откуда он знаком с этим барышником. Назвал его барышником, потому что наш старый товарищ по полку сказал нам, что он известен на Конной под именем барышника. Буфетчик ответил мне на это:
— Какой он барышник: его дело только что подкузьмить кого-нибудь. Он только и норовит, как бы кого оговорить да в дело запутать через сыщиков, с которыми он в связи. По-моему, его самого следовало бы спросить, кто он такой, да последить за ним, куда он ездит по ночам. Я бы вам советовал с этим человеком не знаться, а то он вас в какое-нибудь дело втянет и вам плохо придется.
После этого я тотчас отправился к товарищу и пересказал ему разговор. Мы в тот же день ушли с этого постоялого двора на Рогожскую заставу, где пробыли с неделю, а потом переселились сюда. На это место мы набрели нечаянно и сочли для себя безопасным. Здесь мы живем уже месяц, и никто к нам даже и не заглядывал. Зимой, конечно, здесь жить нельзя будет, да к зиме-то авось мы устроим что-нибудь полезное. А теперь покуда и тут поживем.
После этого рассказа капитан, смеясь, сказал мне:
— Ну, теперь скажите, от кого бы вы могли узнать такую истину, как не от капитана-нищего и бродяги.
Я поблагодарил его и пригласил в трактир. Там он, сидя за водкой, рассказал мне еще об одном неизвестном человеке.
— С месяц тому назад я отправился за подаянием в некий купеческий дом, где каждую субботу раздавали по 10 копеек нашему брату-солдату, а всем другим по пятаку. Подойдя к воротам, я увидел мужчину, прижавшегося к забору. Он был в порядочном русском платье, лет около сорока, с котомкой за плечами.
— Что, еще не подавали? — спросил я у него.
— Не знаю, отвечал он, — народ дожидается, должно быть, не раздавали.
— Вишь, сколько бабья-то набралось! — сказал я. — Не столько нас, сколько их.
— Стало быть, нужда заставляет, а то кто бы велел из конца в конец Москвы бегать по-собачьи. Вы кто такой? — спросил он у меня.
— Отставной офицер.
— За раны?
— Нет.
— За что же вас отставили? Вы еще могли бы служить, вы не старик.
— Да как сказать? За свою глупость.
— Видно, вы уж чересчур сглупили-то, должно быть, были охотник покутить и поиграть в карточки, да еще, пожалуй, до чего-нибудь! — Он засмеялся.
Мне показалось, что смеется из зависти: это часто бывает между нищими. Я нередко встречал таких женщин, которые ругались из-за копейки.
— Любезный друг, — сказал я ему, — о глупостях моих судить не тебе, а Богу, — Он наказал меня, Он и помилует. Мы собрались здесь, чтобы получить себе копейку на пропитание, а не разбирать — кто как живет. Ты вот и одет хорошо, и работать, кажется, можешь, а все-таки за пятаком пришел.