Нажимаю кнопку на панели возле двери, и низкий мужской голос из динамика тут же спрашивает:
– Чем могу вам помочь, мисс Лав?
– Вы можете снять с сигнализации гаражную дверь и оставить остальную систему включенной?
– Нет, мэм. Боюсь, если вы хотите открыть одну из дверей, вам придется полностью снять систему с охраны.
– Ну да. Конечно же, не можете. Спасибо.
– Какие-то проблемы? – спрашивает мужчина.
– Не те проблемы, которые я не смогла бы решить, – говорю я. – Спасибо.
Он что-то отвечает, но сейчас для меня это просто набор слов. Отключаюсь от него, мысленно повторяя свои собственные слова: «Не те проблемы, которые я не смогла бы решить». Кроме одной, исправляюсь я. Той, которую я оставила решать Кейну. И эта реальность обращает мои мысли к строке алфавита в верхней части той записки, которую мне оставили сегодня вечером. «Я – это Яблоко», – говорилось там. А «Д», решаю я, – это дура, которой я была, выставив себя на всеобщее обозрение и нарушив золотое правило, которое усвоила еще в полицейской академии, а позже и в ФБР. И все же поступила именно так. Я настолько выставила себя напоказ, что с равным успехом могла быть такой же голой, как тогда на пляже.
Воспоминания опять накатывают на меня, и я крепко зажмуриваюсь, мысленно блокируя образы, которые хотят быть увиденными, но они сохраняются, крича в моем сознании, словно сороки. Это словно удар в живот, сравнимый с ударом того толстяка в клоунском костюме, который набросился на меня на бульваре Санта-Моника в мою первую неделю в Эл-Эй. Я подставила этому ублюдку подножку и надела на него наручники, арестовав его, а затем провела ночь перед телевизором, пересматривая «Оно» Стивена Кинга за большой пиццей с сыром. Потому что я – Лайла-блин-Лав и оказалась этому мудацкому клоуну не по зубам. Показала ему, кто тут хозяин. Губы у меня сжимаются. Вот как мне нужно владеть своими воспоминаниями – и как тот, кто написал эту записку, пытается завладеть мной прямо сейчас. Я не могу этого допустить. Мне нужно подумать. Я должна выяснить, что, черт возьми, только что произошло.
Отталкиваюсь от двери, подхожу к стойке, хватаю свой портфель и направляюсь в кабинет, напряженно размышляя. Либо мы с Кейном были здесь не единственными в ту ночь, либо он нарушил наш обет молчания и рассказал кому-то об этом – кому-то, кто сейчас предает нас обоих, во что я не верю. Не потому, что я оцениваю преданность Кейна ко мне как непоколебимую, – он просто не настолько глуп, чтобы предоставить кому-то оружие, которое можно использовать против него. Возвращаюсь к варианту «А»: мы были не одни в ту ночь. И кто бы там еще ни был, этот человек до сих пор молчал. До того вечера, когда я вернулась в родные края. Почему? Что подвигло его подшутить надо мной именно сейчас, а не в любой момент в течение последних двух лет?
Добравшись до кабинета, взбегаю по ступенькам. Как только оказываюсь наверху, подхожу к столу, сажусь, достаю из сумки папку с делом и бросаю ее на стол. Вздохнув, кладу руки по обе стороны от папки, пока неготовая открыть ее. Повернувшись вместе с креслом влево, оказываюсь лицом к стене, украшенной лишь тремя белыми досками слева и массивной пробковой доской от пола до потолка справа. Все это не принадлежало моему отцу. Эти доски были и остаются моими, и когда я смотрю на них, некая часть моего сознания видит все те многочисленные дела, которые я когда-то обдумывала здесь. Вообще-то к тому времени, когда я начала работать в этом кабинете, на меня уже навесили ярлык «девушки-убийства» – шуточка, выданная по пьяни одним из моих коллег на вечеринке по случаю проводов кого-то на пенсию, которая прижилась. Суть в том, что почти каждое из дел, которыми я занималась в этом доме, начиналось с трупа. И многие из них я раскрыла только потому, что не сдавалась. Запиралась в этой комнате, которую стала называть своим Чистилищем, и безвылазно сидела там, пока не находила ключ к разгадке. Тянусь за своим значком, достаю фотографию, спрятанную в его кожаной обложке, и смотрю на саму себя с Кейном Мендесом. Переворачиваю ее и изучаю сделанные шариковой ручкой отметки – мой личный отсчет всех преступников, профили которых я составила и которых мои усилия помогли осудить. Таковых уже тридцать один. Тридцать один раз я доказала, что грехи моего прошлого, включая Кейна Мендеса, не определяют того, что я собой представляю.
Засовываю фотографию обратно в удостоверение, а затем встаю, подхожу к одной из белых досок, беру маркер с металлической полочки под ней и забираюсь на деревянный библиотечный табурет с тремя ступеньками. Сдернув колпачок, начинаю писать имена убийц, которых я помогла довести до суда. На десятом имени останавливаюсь и смотрю на список, представляя жертв всех этих нелюдей и сознавая, какой кровавой стала вся моя жизнь. И почему же? Пишу свой ответ огромными буквами: ПОТОМУ ЧТО Я – ДЕВУШКА-УБИЙСТВО.
Глава 6
Мне не нравится прозвище Девушка-убийство. По большому счету, оно просто отвратительное, но, стоя здесь и глядя сейчас на него, написанное моим неряшливым почерком на белой доске, я не ощущаю никакого отвращения. Вообще-то, в отличие от этого места, этот титул мне подходит. Раздраженная этим заключением, откладываю маркер, спускаюсь с низенькой приступки и подхожу к своему столу. Усевшись за него, поворачиваюсь и снова смотрю на собственноручно написанные слова: ПОТОМУ ЧТО Я – ДЕВУШКА-УБИЙСТВО. Девушка, блин, убийство… Мои руки на обтянутых джинсами коленях сжимаются в кулаки, напряжение сковывает плечи. В самую точку. Это я. Это верно, даже если я ошибаюсь.
Во всем виноваты мои родители.
Конечно, это звучит банально, но в моем случае это действительно так. Они заставили меня пойти на курсы актерского мастерства, чтобы пробудить во мне желание быть в центре внимания. Они хотели, чтобы я изучала и понимала различных вымышленных персонажей. Проникала в их мысли. Я действительно этому научилась. Я хорошо знаю убийц, на которых охочусь. Слишком хорошо. Родителям я никогда бы этого не сказала. Они бы этого не вынесли. И Рич этого не вынес бы, вот почему я и должна была уже сказать ему. А Кейн… Ну, Кейн бы понял, и это делает его опасным. Очень, очень опасным. Смерть просто становится мной. Вообще-то некоторые могут сказать, что я настолько испорчена, что справляюсь со смертью лучше, чем с жизнью. И хотя смерть привлекает меня, моя собственная смерть меня ничуть не привлекает. В смысле, когда же автор этой записки – которого я, пожалуй, назову «Стивен Кинг-младший» за его (или ее) жутковатое использование обыденных слов – перейдет от желания довести меня до белого каления к стремлению похоронить меня и избавиться от меня? Может, завтра утром, когда я еще буду здесь? А я ведь никуда не денусь, пока не закончу работу, ради которой меня сюда отправили. И я не настолько глупа, чтобы оставить Младшего в покое и ожидать такой же милости взамен. А это значит, что мне нужно сосредоточиться на поимке убийцы и Кинга-младшего, пока тот не поймал меня. И при сегодняшних хреновых обстоятельствах мне понадобится кое-какая поддержка, которая позволит мне сосредоточиться.
С этой целью в голове я разворачиваю свое кресло на колесиках и подкатываю на нем ко второму сундуку из толстой черной стали, расположенному под окном с деревянными ставнями. Наклонившись над ним, набираю на замке комбинацию цифр, пока дужка не отщелкивается. Открываю крышку и улыбаюсь, обнаружив своего старого друга там, где я его оставила. Засунув руку внутрь, чтобы по-дружески поздороваться с ним, достаю Куджо [7], мою версию сторожевой собаки, – двуствольное ружье, которое некогда принадлежало моему отцу, но досталось мне вместе с домом. Поглаживаю его, моего малыша. Своего защитника. Коротенького, громкого и большого, кормить которого нужно только патронами.
После быстрого осмотра убеждаюсь, что он в полной боевой готовности. Готов запугать и заставить отступить к чертовой матери любого, кто вздумает напасть на меня. Мой табельный ствол – это совсем другая история. Он маленький, почти бесшумный, быстрый и смертоносный, и я достаю его не для устрашения или чтобы наделать шуму. Я долго и упорно тренировалась, почти до одержимости, чтобы быть уверенной, что если я вытащу его, то ты мертвец. Опустив крышку сундука, закрываю его на замок, после чего снова разворачиваю кресло и подкатываю к письменному столу, где пристраиваю Куджо слева от себя, а свой сотовый телефон – справа.
Теперь, когда мой телефон и мой сторожевой пес на расстоянии вытянутой руки, я чувствую себя гораздо более уютно и по-домашнему, чем несколько минут назад. Пожалуй, это и не одно из моих наиболее излюбленных Иноземий, но я понемногу начинаю ценить его по достоинству. Вообще-то я была не права, когда сказала, что мне здесь не место. Черт возьми, это ведь мой мир! Более молодая, менее уверенная в себе «я» забыла об этом, и я пошла у нее на поводу, принимая ее позицию. Она сбежала. Она позволила кому-то другому забрать у нее ее семью, этот дом и эти края. Тот, кто оставил мне ту записку сегодня вечером, тоже это знает. Но этот человек знает женщину, которой я некогда была, а не ту, которой я сейчас являюсь. Тогда я была просто Лайлой Лав, но теперь, черт возьми, я Девушка-убийство! И это действительно так, потому что мертвые тела умеют разговаривать со мной, а если б я их не слышала, было бы еще больше мертвых тел, еще больше убийств, которые я не остановила. Так что да. Я, блин, Девушка-убийство. Я могу выследить убийцу и поймать его. И смогу найти выход из всей этой ситуации. Свой собственный выход.
В этот самый момент звонит мой телефон, и я опускаю взгляд на экран, уже зная, кто это. Естественно, Рич. Вздохнув, подбираю мобильник и сбрасываю звонок, после чего сразу же отправляю сообщение, пока он не успел перезвонить, с одним-единственным словом: Завтра.
Он отвечает мгновенно: Сейчас, Лайла!
Челюсть у меня напрягается, и я печатаю: Пожалуйста, Рич. Завтра.