Я окинула бы его тем же взглядом, что и сейчас старика, оценивая его простецкий домашний наряд, сменивший деловой костюм: черные джинсы и облегающую черную футболку с надписью «МЕНДЕС ЭНТЕРПРАЙЗИС» – что, как мы оба знаем, переводится как «Картель Мендеса», – и это зрелище разозлило бы меня. Я подняла бы взгляд, посмотрела прямо в эти темно-карие глаза и скомандовала: «Надевай и второй браслет!»
А он ответил бы: «Даже не подумаю».
Тогда я бы сказала: «Я не убью тебя, Кейн, но я пущу тебе кровь, и по крайней мере двое из нас троих получат от этого удовольствие. Надевай наручник на второе запястье!»
«Нет», – отозвался бы он, никак это не объясняя, потому что это Кейн. Он вообще человек немногословный, потому что отвечает за каждое чертово слово, которое произносит. Но потом Кейн спросил бы: «Не хочешь ли поговорить с глазу на глаз на кухне?»
А я бы подумала, не пристрелить ли его, но потом вспомнила, что однажды сказала моя мать, когда речь зашла про голливудскую публику: «Когда ты купаешься с акулами и видишь, что одна из них не готова тебя моментально сожрать, прикорми ее – и тем самым обезвредишь остальных». И поэтому я ответила бы: «Да, Кейн. Давай-ка поговорим на кухне с глазу на глаз». И если б все пошло именно так, то старик Романо понял бы суть того единства противоположностей, того взаимопритяжения и взаимооталкивания, что не являются такого рода отношениями, которые он наверняка сумел бы использовать в своих интересах. Я не могу этого допустить, тем более что, как враг Кейна, он давно уже должен быть учтен в нападении на меня.
И вот мой взгляд встречается со взглядом Кейна, и изгиб его брови так и призывает меня быть настолько глупой, чтобы действовать в соответствии с фантазийной сценой у меня в голове, в то время как блеск у него в глазах говорит, что он точно знает, о чем я сейчас думаю. Он знает. Он знает меня слишком хорошо. Он понимает меня так, как ни один преступник не должен понимать сотрудника правоохранительных органов. И обычно мне это нравится – что меня чертовски бесит, но в данный момент злит меня не Кейн, а подсказанная интуицией необходимость продемонстрировать Романо, что нас с Кейном абсолютно ничего не разделяет.
Так что я разыгрываю совсем другую сцену. Убираю пистолет в кобуру, достаю ключ от наручников и болтаю им в воздухе у себя перед носом.
– Ты был прав, – говорю я Кейну. – К сожалению, сейчас и впрямь не время для подобных игр.
Подхожу к нему, отцепляю болтающиеся у него на руке наручники и убираю их в карман вместе с ключом.
Кейн благоразумно не испытывает судьбу и не прикасается ко мне, а вместо этого говорит именно то, что и сказал в моей фантазийной сцене:
– Не хочешь ли поговорить с глазу на глаз на кухне?
Так что и отвечаю ему так, как ответила в своей фантазийной сцене:
– Да, Кейн. Давай-ка поговорим на кухне с глазу на глаз.
Звучит это чересчур уж приторно и саркастично, но я решаю, что на самом деле это не оплошность. Поспрашивайте окружающих, и сами поймете. Я вовсе не настолько уж покладиста, даже если кто-то мне нравится. Хотя я вообще не люблю людей. Мне вообще никто не нравится. Наверное, это и есть ответ на вопрос, почему мне так комфортно с мертвыми телами.
Я не жду, пока Кейн приглашающе протянет руку в сторону кухни, – сама уже иду туда, что выглядит еще одним проявлением того взаимопритяжения-взаимооталкивания, которое я сейчас пытаюсь продемонстрировать. Я не в его власти, но тем не менее осмеливаюсь подставить ему спину – действие, которое говорит Романо то, в чем я пытаюсь его убедить: я доверяю Кейну. Мы с ним близки, но я ему не принадлежу. Брехня, конечно… Я не люблю ложь, но иногда она может сохранить тебе жизнь и помогает поймать самых крупных лжецов – преступников. И то, что с одним из двух преступников, которые сейчас прямо у меня за спиной, я трахалась столько раз, что не могу и сосчитать, причем наслаждалась каждым мгновеньем… Что ж, по крайней мере, я знаю, что им движет, – я. Я им движу. Я – его слабость, но вот моя собственная слабость – это не он. Это я сама. Я позволяю мужчине, который не только должен быть для меня под запретом, но и может оказаться для меня профессиональной целью, залезть мне в душу, и это проблема, которую мне нужно исправить.
Мы входим на кухню; под ногами у меня темное дерево с чуть более светлыми прожилками, но все равно темное. Все в Кейне тоже темное, и это как раз одна из примерно десяти причин, которые я наверняка могла бы сама себе перечислить, чтобы раз и навсегда установить между нами положенную дистанцию. Но мое намерение занять место на противоположном конце массивной деревянной стойки-островка, положив пистолет на темно-синюю мраморную столешницу, чтобы в любой момент подхватить его и прицелиться, столь же обламывается, как и мои попытки отрицать, что я понимаю Кейна, – потому что я слишком уж во многом похожа на Кейна, чтобы чувствовать себя комфортно. Дверь закрывается почти в тот самый момент, когда я прохожу в нее, и Кейн уже дышит мне в спину.
Разворачиваюсь, чтобы встретить его лицом к лицу.
– Считай, что это официальное дело. У меня два трупа, которые сидят, держа собственные головы у себя на коленях, Кейн. Люди Романо. И вот теперь он у тебя в гараже…
– Как раз поэтому-то он у меня в гараже, агент Лав, – говорит Кейн, как будто это должно абсолютно все прояснить. – Он следил за тобой. Это была угроза, и я не собирался давать ему время отреагировать на те убийства и добраться до тебя.
Мои глаза расширяются.
– Ты убил его людей… обезглавил его людей, потому что он следил за мной?
– Нет, – ответствует Кейн, не моргнув и глазом. – Хотя надо было бы. Наши женщины – под запретом. Всегда.
– Я не твоя женщина, Кейн! По крайней мере, в последние два года. И я думала, у тебя нет привычки отрубать людям головы, как у твоего отца.
– Красавица, я все еще чувствую твой запах у себя на коже… Могу даже ощутить твой вкус на губах, если хорошенько постараться.
– Я переспала с тобой, Кейн. Ты задолжал мне это после того, как появился на пляже, где все это произошло. Но это был просто перепихон и попытка сбежать от действительности. Если это делает меня твоей женщиной, тогда я бы сказала, что и Саманта, женщина моего брата, которую ты трахнул, тоже твоя.
Его глаза сверкают гневом, и я хватаюсь за это, подталкивая его к признанию вины, повторяю:
– Я думала, ты не рубишь людям головы, как твой отец.
– Я не убивал людей Романо и не приказывал их убить, – резко отвечает он. – И я бы не удивился, если б Романо сам это проделал.
– Зачем ему это делать? – спрашиваю я, сознавая при этом, что Кейн старательно избегает темы отрубания голов.
– Чтобы переключить внимание на меня. И это получилось, – говорит он.
– А его мотивы? Помимо повседневного конфликта между двумя главами семейств?
– Вот в этом-то и вопрос, – говорит Кейн, игнорируя мой намек на то, что он равен старику, тогда как сам утверждает, будто всем командует его дядя. – Чтобы отвлечь всех, включая нас обоих, от чего-то другого? Или это попытка связать мне руки, ослабить перед решающим ударом?
«Это может быть и то и другое одновременно», – думаю я, потому что он прав. Сейчас все внимание приковано к Кейну. Мой брат, шеф полиции, дышит ему в затылок и явно увлекает за собой моего отца, мэра. Рич, другой мой бывший и коллега-агент ФБР, который уже ввязался в дурацкий петушиный бой с Кейном, спит и видит, как бы убрать его со своего горизонта. И этот список можно продолжить. Но если кто-то из них думает, будто у Кейна связаны руки, то сильно ошибается, и поэтому я возвращаюсь к тому, что представляется важным прямо сейчас, – к вопросу, который уже был задан и на который я уже получила ответ, но мне нужен этот ответ еще раз.
– Мне пришлось брести по колено в крови, чтобы осмотреть эти тела, Кейн, – говорю я. – Они сидели в креслах, повернутых к телевизору, и их головы лежали у них на коленях.
Глаза у него сужаются.
– А что проигрывалось по телевизору? – спрашивает он.
И вот он, тот парадокс, который представляет собой Кейн – человек, который убил бы ради меня, но способный принять то, чего не готов принять никто другой в моей жизни: мертвые тела меня не пугают. Проблема в том, что он понимает это, поскольку они не пугают и его. Именно поэтому дипломированный юрист, выпускник Йельского университета и криминальный бизнесмен в нем проанализировали эту сцену так, как это сделала бы я сама, и задали тот же вопрос, который задала бы я – уже задала.
Другими словами – не было ли оставлено некое послание для него или для меня на этом телевизоре или рядом с ним? И оно там имелось: DVD-диск, имеющий отношение к делу, над которым я работала в тот день, когда на меня напали. Но даже если б я была вольна поделиться этой информацией, чего я не делаю, мне не нравится, что Кейн Мендес так обо мне думает. Так что прямо сейчас я возвращаюсь к тому вопросу, на который мне по-прежнему нужен ответ:
– Это ты убил этих людей или отдал приказ их убить?
– Ты уклонилась от ответа на мой вопрос о том, что было на экране телевизора.
– Любые подробности касательно места преступления являются конфиденциальной информацией правоохранительных органов, – говорю я.
– Ты уже поделилась кое-какими подробностями, – напоминает он.
– И это был последний раз, когда тебе сегодня повезло. Вернемся к моему вопросу – тому, от которого ты вроде как старательно уклоняешься.
– Ты уже задавала этот вопрос и уже получила на него ответ, – говорит Кейн, повторяя мои мысли, – но я отвечу еще раз. Нет. Я не убивал их и не приказывал обезглавить этих людей. Ты меня знаешь. Я бы нанес удар ближе к цели. И тебе не нужно было спрашивать два раза, не говоря уже о трех. Я не лгу тебе, Лайла.
«Да, я знаю его. Он и вправду ударил бы ближе к цели».
Другими словами, Кейн считает, что сколько бы он ни твердил мне, что он – это не его отец, я все равно знаю, что в нем есть многое от его отца. Откладываю эту горькую пилюлю в сторону, не готовая ее проглотить, но поскольку я, как видно, мазохистка, решаю выбрать другую.