Репин снимал квартиру в доме Настасьи Тумановой. Сюда приехал осенью 1912 года и поздней осенью 1913 года уехал обратно — больше года жил.
Работал Репин много, а спал мало: в пять утра хозяйки коров доят, а Репин уже работает где-нибудь; домой приходил поздно. Много ходил по горам и лесам. Или, бывало, сидит долго-долго и смотрит на озеро. Даже ночами сиживал. Все наблюдал.
…Вообще все считали его человеком доброй души — он никому не отказывал в помощи. Был он простым таким…
Летом носил сандалии — только подошвы да ремни. Брюки парусиновые, широкие, на голове широкая же панама. Ходил, интересовался всем. Сидят люди на завалинке, подойдет к ним, подсядет, начнет расспрашивать. Особенно любил разные сходбища.
Я не замечал, чтобы он когда-нибудь крестился, а в церковь ходил, чтобы наблюдать людей.
Однажды он увидал в церкви человека. Такое у него было лицо, ну, прямо-таки не найти другого!
Когда служба кончилась, Репин пошел из церкви и потерял человека того из виду. Искал, искал потом по селу, во дворы заходил — нет нигде!
Стал спрашивать, и никто не знает, кого же ему все-таки надо, и Репин уж подумал, может, не здешний какой…
И потом нарисовал этого человека по памяти и обратился к одному нашему человеку:
— Иван Лаврентьевич, помогите мне найти человека.
— А какой он?
Репин показал сделанный по памяти портрет.
— Да это Андрей Решетников! Вон он где живет…
Репин обрадовался, пошел к Решетникову, уговорил его посидеть для портрета.
А лицо у Решетникова было удивительное: какое-то квадратное, все искарябанное оспой, борода большая, и глаза открытые. Как посмотреть на него, такой страшный человек покажется… А на самом-то деле был очень хороший, такой добрый человек.
И вот Репин написал его в красной рубахе, ворот расстегнут, рукава засучены, — ну, прямо не то богатырь, не то разбойник…
И про Решетникова Репин сказал: «Это у меня ценная находка!»
Когда написал Решетникова, тот спрашивает:
— Сколько будет стоить портрет, если купить?
Думал, поди, как фотография, — не дорого.
Репин ему:
— Ну, у вас капиталу не хватит, чтобы купить…
Подал Решетникову пять рублей золотых.
Тот спрашивает:
— За что, — я ведь не работал?
— Вы сидели для меня, время тратили, — ответил Репин.
Мой дядя для Репина мольберт делал, рамки и там еще кое-что. А кто-то говорит:
— Смотрите, барин что-то записывает.
А дядя говорит:
— Это не барин, а художник.
Когда Репина называли барином, он сердился:
— Видите, я ведь работаю!
Когда я приходил к Репину с выполненными заказами, он брал указку, вел меня в комнаты и говорил про нарисованных:
— Вот это у вас на даче живут, — их можно звать «господа», «барин»…
Вы видели, поди, что из озера вытекает небольшая речка. Тут прежде пруд был, плотина стояла и у ней мельница. Когда смелют, воду спустят, останутся заводины, а в них щурята. Мы, ребята, прибежим туда, давай ловить. Замутим воду, щурята высунут головы — дышать им в мути тяжело…
Однажды Репин шел с озера, увидал нас, заинтересовался и давай рисовать. А он любил рисовать, не предупреждая.
Мы наловили щурят, стали играть, а потом разодрались.
Репин подошел к нам, спрашивает:
— Ну, что, ребята, делаете?
— Вот щурят наловили…
Репин дал нам тут всем по конфетке.
Это он нас всех срисовал: меня, Ваську, Ефимка и Саньку. Васька был белый, Ефимко — черный, а Санька — рыжий. За это его так и дразнили — Паленый. А Ефимка в тот день мать остригла как овечку — ступеньками. Репин спрашивает:
— Что это у тебя как волосы-то острижены?
— А это мать его сегодня так остригла, — объяснили мы.
Ефимко — Ефим Николаевич Новиков, а Санька — Александр Семенович Новиков же».
Прежде чем рассказать все это, Василий Андреевич пожаловался, что вот послал директору областного издательства свой рассказ «Художник» — об этом Репине, а издательство ответило, что переслало рассказ на консультацию в Союз писателей. Дело это было больше с полгода тому назад, и до сих пор никакого ответа.
Можно думать, что В. А. Лепешков сообщал в рассказе очень много подробностей о сыне великого художника, но какова судьба рассказа? Вернулся он к автору или нет? Вскоре после встречи с В. А. Лепешковым я узнал, что он скончался. Если рукопись потерялась, то Василий Андреевич унес в могилу много ценных сведений, о чем приходится только искренне пожалеть.
СКУЛЬПТОР-ЗЕМЛЯК
11 февраля 1962 года исполнилось 75 лет со дня рождения выдающегося советского скульптора Ивана Дмитриевича Иванова-Шадра. Его предки были коренными шадринцами, по-видимому, с давних времен плотниками, как и отец скульптора.
В связи с 75-летием Шадра среди шадринцев возник спор, в каком доме родился или, по крайней мере, вырос скульптор. Одни говорили, что это именно тот дом, в котором и теперь живут сестры его, — по улице Советской, № 106. Другие говорили, что якобы художник жил по бывшей Петропавловской, теперь Карла Маркса, № 101.
Миллионный раз повторилось, что людская память далеко не надежна во многих случаях, а бумага куда крепче в этом отношении. И для разрешения спора пришлось обратиться в архив. Архив же в Шадринске — один из богатейших на Урале и Приуралье. Там отыскалось дело: «Переписки о взыскании с мещан г. Шадринска и Далматова разных сборов 1873 года». Начато это дело 2 ноября 1872 года и окончено 14 февраля 1873 года. В деле том — «Список имуществам, обложенным губернским земством сбором на земские повинности».
На обороте листа десятого этого списка читаем:
«По Тюфяевской улице (так прежде называлась современная Советская. — В. Б.) № 248. Наследников мещанина Павла Иванова, сыновей его Евграфа, Сергея и Петра. Ценность 200 р. Сумма сбора 22 р.».
Итак, если художник — Иван, его отец — Дмитрий, а дед — Евграф, то прадед — Павел, шадринский мещанин. Значит, Ивановы, действительно, коренные жители Шадринска и все недвижимое имущество их в 1873 году оценивалось всего в 200 рублей.
Плотники Ивановы обслуживали не только город Шадринск, но и выезжали для работы далеко за его пределы. Так, в 1887 году Дмитрий Евграфович работал в Такташинском лесничестве, теперь Мишкинского района Курганской области. Здесь-то и родился будущий скульптор, вдали от Шадринска, чуть не в ста километрах.
В прежнее время, коли родился человек, его надо было окрестить у попа в церкви. Это было или в селе Островном, как ближайшем, или в Мишкине, где церкви тогда имелись. Впрочем, я вспомнил, что в Мишкине церковь могла быть построенной лишь во время работ по прокладке великого Сибирского железнодорожного пути, что было в 1891—1895 годах. Так что всего скорее крестили Ваню в церкви села Островного, там и записали в метрические книги.
То ли вперед ехали, то ли обратно, а ехали в злую пургу, дорогу не видать; седоки из саней то и дело вываливались на ухабистую или перезанесенную снегом дорогу. Однажды таким образом вывалился и спеленатый ребенок. Старая бабка-повитуха спохватилась, что парня в санях нет.
— Тпру! Стой, — парня-то ведь нет, вывалился!..
Пошли искать и нашли.
Впоследствии Иван Дмитриевич передавал мне, что, когда он познакомился с А. М. Горьким, рассказал ему со слов своих родных об этом случае, писатель поместил в каком-то тонком журнале первых лет революции очерк о Шадре и там — о «потере» новорожденного.
Семи-восьми лет Ваню отдали в приходское училище, а по окончании его определили в так называемое городское училище, соответствовавшее 4—7 годам обучения нашего времени; не преподавали только древних и новых языков.
В городском училище преподавалась графика и, несомненно, уже тогда было подмечено стремление мальчика стать художником. Надо думать, что в будущей судьбе его приняли большое участие учителя городского училища, которые стали хлопотать о стипендии ему для обучения в Екатеринбургской художественно-промышленной школе. В этой же школе учился одновременно с Иваном Дмитриевичем бывший мой соученик по первому классу Пермской духовной семинарии, а в начале 1920-х годов и сослуживец, художник и поэт Анатолий Федорович Гнедин. Он время от времени вспоминал о «Ваньке Иванове» и называл его чудаком.
В июне 1946 года мне пришлось встретиться в г. Первоуральске Свердловской области с соучеником Шадра, художником Александром Федоровичем Волковым (род. в г. Березовском, под Свердловском, в 1889 г.). Он очень тепло отзывался о Шадре и, прежде всего, как о защитнике младших учеников. Шадр был детиной довольно высокого роста. И можно представить себе, как, собрав вокруг себя четыре-пяток младших учеников, кое-кого обнимает, шагает по коридорам школы и всем «задавалкам» многозначительно дает понять, что малышей обижать нельзя.
Наступил бурный Пятый год. Ученики художественной школы не остались в стороне, и ее по политическим мотивам закрыли. Нашему земляку пришлось некоторое время скитаться в поисках и работы и возможности продолжать художественное образование. Тогда-то он добрался до Питера, познакомился с великим русским художником И. Е. Репиным, и тот написал в Шадринскую городскую управу веское письмо, убеждая отцов города дать Шадру средства для поездки за границу. И те согласились помочь земляку. Это было в 1910—1912 гг.
Вернувшись на родину, Иванов ищет себе заработка, (но это удается с большим трудом. Таланту художника пришлось развернуться в полную силу только при советской власти. В самые первые годы ее он знакомится с А. М. Горьким и дружит с ним потом всю жизнь. Недаром мечтой художника было создать памятник писателю в Москве. К сожалению, в полной мере осуществить это при своей жизни он не смог — открытый 10 июня 1951 года памятник против Белорусского вокзала в Москве был доработан уже друзьями скульптора, хотя основа работы остается шадровской.
О жизни и творчестве И. Д. Шадра написано уже много. Можно, на