— Да как-то тяжко уже сидеть не двигаясь, — вздохнула я.
— Ну, еще немножко.
Эх, чего не сделаешь ради искусства! Собрала волю в кулак и выпрямила спину. Ничего, зато получу портрет с автографом известного киевского художника. Позировать пришлось еще не меньше часа. Затем художник вытер пот со лба и выдохнул:
— Все, можешь смотреть. Вот поставлю автограф и подарю тебе на вечную память!
Я вскочила и подбежала к мольберту. С картины на меня смотрит пятидесятилетняя старуха с длиннющим носом, одутловатым лицом и черными кругами под глазами.
— Вы хотите сказать, что я так выгляжу? — удивилась я.
— Не хочу я ничего сказать. Это образ. Я тебя вижу такой, какой ты будешь лет через тридцать. Сейчас заверну картину в газетку, вези в Харьков.
— А-а-а, — протянула я.
Удивительные люди художники. Это ж надо. Он меня такой видит. Еще и за самое больное задел. Ну, ладно, круги под глазами и лицо алкоголички, но зачем надо было акцентировать внимание на моем длинном носе, не понимаю. Обиделась и стала собираться. Все хотела незаметно улизнуть и оставить проклятый «образ» его создателю. Не вышло. Прямо перед дверью меня поймали и вручили картину, завернутую в газетку.
— Когда я стану Ван Гогом своего времени, — сказал художник, возводя глаза к небу, — ты заработаешь на этом портрете бешеные деньги.
— Спасибо, — ответила я.
Скорей бы он уже стал Ван Гогом, лишние деньги никогда не помешают.
Приехала на фестиваль. До церемонии еще час. Нацепила бейдж нашей студии и отправилась гулять по залам. Походила, посмотрела работы. Вокруг дефилируют модно одетые парни и девушки с бейджами и косятся на меня. Что-то во мне не так. Черт, зря я напялила брутальные штаны и кеды. Еще и майка эта военная. Здесь все в совершенно других нарядах. Опозорила я нашу студию, как есть опозорила. Сняла бейдж и спрятала в карман. Уж лучше буду инкогнито, вроде случайно сюда забрела. Подошла к стенду, где представлены наши проекты. Две работы Швидко, две — дизайнера Чайки и две ссылки на сайты, которые сделал Мишкин. Посетители рассматривают все это и нахваливают. Нацепила бейдж и стала гордо расхаживать перед стендом взад-вперед. Люди проходят мимо, улыбаются, все почему-то смотрят на мои ноги. Посмотрела и я. Такое могло случиться только со мной. Кеды измазаны желтой, зеленой и черной краской. Видимо, у художника измазюкала, пока позировала. Расстроилась донельзя, а что делать?
Вскоре началась церемония награждения. Я с гордым видом сижу в первом ряду. Вокруг меня члены жюри, косятся на меня и шушукаются.
— А это кто? — прошептал лысый в очках слева.
— А не знаю, может, случайно забрела? — ответил его сосед с патлами до пояса.
— Девушка, это кресла для жюри, вы уверены, что сидите на своем месте? — спросил тот, что в очках.
— Более чем, — гордо ответила я и показала билет.
Ишь пристал, очкарик чертов. Вот начнут объявлять победителей, посмотрим, кто тут не на своем месте. Заиграла музыка, и стали вызывать победителей и вручать им белые фарфоровые чашки с металлическим глистоподобным существом на дне. Это у них вроде главного приза. Два глиста — гран-при, один глист — первое место. За второе и третье вручают грамоты.
— Ой, какие глисты смешные, — обратилась я к соседу справа.
— Это не глисты, это Серебряный Угорь — эмблема фестиваля. А вы, девушка, явно не туда попали, — рявкнул очкарик и поскакал на сцену объявлять победителей в следующей номинации.
— Чего это он? — спросила я у патлатого. — Что он тут из себя царя-батюшку изображает? Кто он вообще такой?
— Да ты что? — удивился патлатый. — Это же известный московский дизайнер Боркин! Таких людей надо знать!
— А, ну да, ну да, — замялась я.
На самом деле не знаю я никакого Боркина, и мне это простительно. За тот период, что я проработала в студии, слава богу, хоть своих научилась узнавать, не то что Боркина какого-то.
И тут началось. Боркин со сцены объявил, что победителем и обладателем гран-при и четырех первых мест в номинациях «Лучший сайт», «Лучший ПОС-материал»[1], «Лучшая этикетка», «Лучшая упаковка» и «Лучший календарь» стала наша организация.
— Прошу представителя этой славной, горячо любимой мной студии выйти на сцену! — выкрикнул он.
Я вжалась в кресло и твердо решила, что не выйду на сцену ни под каким предлогом. Однако когда Боркин завопил: «Есть представитель?» — я вообразила, как вернусь в Харьков без призов и что меня там ожидает, набрала в легкие побольше воздуха, нацепила бейдж и на ватных ногах пошла на сцену.
— Поздравляю вас! — сказал Боркин и вместе со мной сошел со сцены под бурные аплодисменты.
— Ты чего молчала? — обратился он ко мне, когда мы заняли свои места.
— А что говорить? — ответила я.
— Я тебе сразу сказал: странная девушка. Такую просто так в первый ряд не посадят! — подмигнул патлатый.
— Э-эх, как же я вас люблю! — Боркин похлопал меня по плечу и добавил: — Кеды у тебя классные, очень стильные, брутальные. Где брала такие?
— Это мне из Англии привезли, — с деловым видом ответила я.
— Сразу видно — фирма, — заметил патлатый.
Не хотелось разочаровывать товарищей и портить имидж студии, а то бы я рассказала, на каком прилавке известного харьковского рынка китайцы продают такие кеды, и еще дала бы адрес киевского художника, где можно эти самые кеды в краске изгваздать.
После церемонии товарищ Боркин с товарищем Патлатым, который оказался арт-директором московской студии по фамилии Подушкин, предложили отметить такое событие в каком-нибудь ресторане.
— Водки тяпнем, познакомимся поближе, — заискивающе проговорил Подушкин.
От предложения пришлось отказаться, поскольку командировочных мне выдали ровнехонько на постельное белье, утренний пирожок, обед и ужин в столовке, посещение туалетов и проезд в метро, но никак не на распитие водки в ресторане. А между прочим, зря. Могли бы и догадаться, что после церемонии кто-нибудь захочет пригласить в ресторан такую интересную девушку, дабы выведать у нее секрет успеха студии. В следующий раз надо будет просить побольше денег.
— Мне на вокзал, у меня поезд, — вздохнула я.
— Жаль, — ответил Боркин.
На том мы и расстались.
Приехала на вокзал и сразу же позвонила маме. Мама в расстроенных чувствах. Братцу пришла повестка в армию.
— Надо что-то придумать, я его не отпущу, — всхлипнула мама.
— Приеду — решим вопрос, — ответила я.
Позвонила Швидко и сообщила:
— Сережа, я тебя поздравляю! Твои работы заняли призовые места. Ты молодец!
— Какие работы? Ты кто? — промычал в трубку Швидко.
— Как кто? — удивилась я. — Эмиля я, менеджер студии, на фестивале в Киеве была, ты меня на вокзал провожал.
— А-а-а, — ответил Швидко, — теперь понятно. Я тебя не узнал сразу. Мы тут с другом «пяточку» решили выкурить. Все, отбой.
Какую «пяточку»? Что такое «пяточка»? Решила позвонить Мимозиной. Мимозина известие о наградах восприняла с радостью и сказала, что с нетерпением ждет моего возвращения.
— Ты кружки только не разбей, ага? А то в прошлый раз послали Швидко, так он все тарелки расколотил, а статуэтку пропил. Теперь она стоит в офисе конкурирующей студии.
— Не боись, Ленка, все привезу! — ответила я и добавила: — А что такое «пяточку выкурить»?
— Этого нам еще не хватало, ты с кем там? Ты что? Не вздумай даже шмаль курить, — затараторила Мимозина.
— Мимозина, — разозлилась я, — я не курю. Мне просто интересно.
— Так косяк еще называют, — ответила Мимозина.
— Спасибо.
Ерунда какая-то получается. Мало того, что Швидко пьет как сапожник, так еще и травкой балуется. Если завтра выяснится, что он законченный наркоман, я не удивлюсь. Все! Приезжаю в Харьков и срочно занимаюсь спасением мужика. Нельзя же так себя губить. Села в поезд. Сняла кеды. Носки на всякий случай положила в пакетик и спрятала под голову. Там надежнее будет. Уткнулась в подушку и заснула мертвецким сном. Устала я за день. Столько впечатлений.
День двадцать седьмой
По идее, сегодня выходной, и я могла бы отсидеться дома, ан нет. Решила, что пойду после обеда на работу и отнесу кружки с глистами.
Мама бегает по квартире, заламывает руки и просит меня придумать что-нибудь, чтобы уберечь братца от армии. Армен сидит на диване, ест бутерброд с салом и орет, что он обязательно пойдет служить и запишется на подводную лодку. Папа нервно курит на кухне и пытается дозвониться до своего друга, который знаком с военкомом.
Села с братцем на диван и стала проводить агитацию, рассказывая ему о «прелестях» солдатской жизни, грязных казармах, пустой овсянке на завтрак, обед и ужин, кирзовых сапогах и полном бесправии солдат. Похоже, рассказ подействовал, и братец согласился с тем, что в армию идти не стоит.
Позвонила подруге Нане.
— Слушай, твой знакомый психиатр Вова еще учит призывников, как отмазаться от армии?
— Ну да, а что? — спросила Нана.
— Да тут надо Армена отмазать. Поможешь?
— Помогу. А ты как съездила?
— Потом расскажу.
— Ну, сейчас я перезвоню Вове, а потом тебе.
— О’кей.
Сели на диван и стали ждать звонка. Захотелось похвастаться знакомством с известным киевским художником и «образом», который он создал. Про питие абсента и зеленую бороду решила не рассказывать. Папа посмотрел на мой портрет-«образ» и сказал, что такое мог нарисовать только человек с больным воображением.
— А это еще что? — возмутилась мама, тыча пальцем в картину.
— Где? — спросила я.
— Вот это, — ответила мама, показывая на две пуговицы на груди.
— Это пуговицы, наверно.
— Это сиськи! — засмеялся братец.
Надо же, а я даже не заметила. На самом деле сиськи, а выглядят, как две небольшие пуговицы.
— Ну, у человека такая фантазия, — вздохнула я.
— Плохая у него фантазия. Надеюсь, он не с натуры рисовал? — осторожно спросил папа.