Пьерро – их друг, смутно заискивающий. Он тоже счастлив, не зная зависти, вдоволь насыщаясь и вдоволь выпивая, трусливый, но благоразумный, любострастный, но по внешности воздержанный. Ах, у него есть свои радости – это его проказы, от которых им подчас приходится солоно и которые наказываются тогда ударом острого носка или осыпанной кольцами руки! Что же, пусть! Зато он натешился, посмеялся вдоволь. И больше никаких забот. Им еще приходится порою хитрить, чтобы побеждать в борьбе за существование. Он живет в их лучах, как рыба в воде. Никаких угрызений, никаких сожалений, ни о ком и ни о чем. Это Мудрец и это Безумец, это Баловень Луны! Томный возлюбленный Солнца, грезящий стоя, улетающий сидя и часто умирающий тысячами сладких смертей!
Да здравствует Пьерро!
Смиренное заключительное посвящение
Госпоже?
Ибо это принадлежит вам по праву, моя дорогая, и если выше вы найдете посвящение другу детства, то эти страницы заключения, уже не посвященные ему, эти страницы – истинный достойный дар – могут быть обращены лишь к подруге, к ней одной! К подруге по уму и сердцу, я чуть не сказал, к сестре… но нет! Бог не послал мне этого счастья, иметь сестру! И вот, чтобы удовольствоваться подругой, надо было сосредоточиться на дружбе, углубиться в это чувство, вознести его на небо, затем снова вернуть на землю, и вы видите, мы исполнили это с успехом, раз после стольких лет моя мысль снова всецело у ваших ног, и невозможно, чтобы такое выражение чувства было вам в тягость.
Вы были самой задушевной подругой той, оплакивать которую я не мог бы без лицемерия; и в качестве ее подруги вы сможете только одобрить мой павший на вас выбор для посвящения этого произведеньица, где есть слабое упоминание о ней; здесь ей воздается по заслугам – этого вы по совести не можете отрицать, но я не уверен, что такое беспристрастие вам будет приятно: дружба рождает обязательства и любимые мертвецы берут свои права! К тому же там говорится о ней, а воспоминание, каково бы оно ни было, само по себе уже нечто. Посмотрите же вокруг, вы женщина светская и много выезжаете, думает ли еще кто-нибудь хоть немного об этой забытой? Не извиняйте же, но и не осуждайте меня за менее любовные, чем вы желали бы, строки, в которых я раскрыл свое отношение к памяти той, о ком мы всегда будем различного мнения!
И посмотрим, была ли она на самом деле так мила, ваша подруга?
…………………………………………………………………………………………….
…………………………………………………………………………………………….
……………………………
Однако в одном надо отдать ей справедливость.
Ея тысячеокая ревность (бедный я! за какого же Геркулеса она меня считала!) никогда не останавливала на вас своего взора. А между тем, как мы обманывали ее! Вы – со всем пылом женщины, играющей злую шутку со своей любимой подругой, я – не без некоторых угрызений. (Теперь я признаюсь вам в этом, хотя тогда это почти не было заметно.) Да и эта вина искупалась в моих глазах тем, что вы были так на нее похожи… Но лучше, насколько лучше! Все ее черты, весь ее облик, когда мгновеньями случалось ей бесконечно подняться над собой самой. Я был как бы Юпитером меж двух Алкмен, но предпочитал одну, порой принимая ее за другую, и, право, если я любил когда-нибудь ту, что теперь сладко спит, то, чудится мне, я любил в ваших объятиях, дорогая подруга.
Но я слишком заболтался. Оставим жестокое и чарующее прошлое! В сущности, я христианин, а вас, хоть вы и язычница, ибо женщина, вас не оттолкнет моя молитва (ну, конечно, без слез!) о мертвой! И вы примиритесь с тем, чтобы живой я целовал руки, как в старину, в ладонь, меж тонких синих жилок, в сгибе кисти, в сердечко, образованное перчаткой, застегнутой немного выше и расходящейся в этом месте, любимом некогда ad aeternum.
Избранные стихотворения в переводе Ф. Сологуба
Из книги «Поэмы сатурналий»
Nevermore(Никогда вовеки)
Зачем ты вновь меня томишь, воспоминанье?
Осенний день хранил печальное молчанье,
И ворон несся вдаль, и бледное сиянье
Ложилось на леса в их желтом одеянье.
Мы с нею шли вдвоем. Пленили нас мечты.
И были волоса у милой развиты,
И звонким голосом небесной чистоты
Она спросила вдруг: «Когда был счастлив ты?»
На голос сладостный и взор ее тревожный
Я молча отвечал улыбкой осторожной
И руку белую смиренно целовал.
О, первые цветы, как вы благоухали!
О, голос ангельский, как нежно ты звучал,
Когда уста ее признанье лепетали!
Тоска
Меня не веселит ничто в тебе, Природа:
Ни хлебные поля, ни отзвук золотой
Пастушеских рогов, ни утренней порой
Заря, ни красота печального захода.
Смешно искусство мне, и Человек, и ода,
И песенка, и храм, и башни вековой
Стремленье гордое в небесный свод пустой.
Что мне добро и зло, и рабство, и свобода!
Не верю в Бога я, не обольщаюсь вновь
Наукою, а древняя ирония, Любовь,
Давно бегу ее в презренье молчаливом.
Устал я жить, и смерть меня страшит. Как челн,
Забытый, зыблемый приливом и отливом,
Моя душа скользит по воле бурных волн.
Гротески
Не опасаясь ни лишений,
Ни утомленья, ни тоски,
Они дорогой приключений
Идут, в лохмотьях, но дерзки.
Мудрец казнит их речью ловкой,
Глупец становится в тупик,
Девицы дразнят их издевкой,
Мальчишки кажут им язык.
Конечно, жизнь их ядовита,
Они презренны и смешны,
Они напоминают чьи-то
Во тьме ночной дурные сны.
Гнусят! Над резкою гитарой
Блуждает вольная рука.
В их странных песнях ропот ярый,
По горней родине тоска;
В глазах то плачет, то смеется
Любовь, наскучившая нам,
К тому, что вечно остается,
К давно почившим и к богам.
Блуждайте ж, отдыха не зная,
Людьми отвергнутой толпой,
У двери замкнутого рая,
Над грозной бездною морской.
С природой люди дружны стали.
Чтобы казнить вас поделом
За то, что, гордые в печали,
Идете с поднятым челом,
И вас, отмщая дерзновенных
Надежд высокомерный пыл,
Встречает, на пути забвенных,
Природа схваткой грубых сил.
То зной сжигает ваше тело,
То холод в кости вам проник;
Горячка кровью овладела,
Терзает кожу вам тростник.
Все гонят вас с ожесточеньем,
А после смерти роковой
И волк посмотрит с отвращеньем
На труп холодный и худой.
Осенняя песня
О, струнный звон,
Осенний стон,
Томный, скучный.
В душе больной
Напев ночной
Однозвучный.
Туманный сон
Былых времен
Ночь хоронит.
Томлюсь в слезах,
О ясных днях
Память стонет.
Душой с тобой,
О, ветер злой,
Я, усталый.
Мои мечты
Уносишь ты,
Лист увялый.
Серенада
То не голос трупа из могилы темной, —
Я перед тобой.
Слушай, как восходит в твой приют укромный
Голос резкий мой.
Слушай, мандолине душу открывая,
Как звенит струна.
Про тебя та песня, льстивая и злая,
Мною сложена.
Я спою про очи: блеск их переливный —
Золото, оникс.
Я спою про Лету грудей и про дивный
Темных кудрей Стикс.
То не голос трупа из могилы темной,
Я перед тобой.
Слушай, как восходит в твой приют укромный
Голос резкий мой.
Тело молодое, как и подобает,
Много восхвалю,
Вспомнив, как роскошно плоть благоухает,
Я ночей не сплю.
И, кончая песню, воспою лобзанья
Этих алых губ
И твою улыбку на мои страданья,
Ангел! душегуб!
Слушай, мандолине душу открывая,
Как звенит струна,
Про тебя та песня, льстивая и злая,
Мною сложена.
Из книги «Любезные праздники»
Лунный свет
Твоя душа, как тот заветный сад,
Где сходятся изысканные маски, —
Разряжены они, но грустен взгляд,
Печаль в напеве лютни, в шуме пляски.
Эрота мощь, безоблачные дни
Они поют, в минорный лад впадая,
И в счастие не веруют они,
И, песню их с лучом своим свивая,
Луна лесам и сны, и грезы шлет,
Луна печальная семье пернатой,
И рвется к ней влюбленный водомет,
Нагими мраморами тесно сжатый.
Второй перевод
С изысканно убранным садом
Сравнил бы я душу твою.
Я вижу в нем масок семью,
Прикрытую чудным нарядом.
С собой они лютни несут,
Одеты красиво и пышно,
Но смеха меж ними не слышно,
Хоть пляшут они и поют.
О том, что любовь побеждает,
Что есть беззаботные дни,
Поют беспрестанно они,
Но песня их грусть навевает.
Третий перевод
Твоя душа – та избранная даль,
Где маски мило пляшут бергамаску.
Причудлив их наряд, а все ж печаль,
Звуча в напеве струн, ведет их пляску.
Амура мощь, безоблачные дни
Они поют, в минорный лад впадая,
И в счастие не веруют они,
В лучи луны романсы облекая.
И льются в тихий, грустный свет луны
Мечтанья птиц среди ветвей и взлеты
К луне светло рыдающей волны,
Меж мраморов большие водометы.
На траве
Аббат хмелен. Маркиз, ого!
Поправить свой парик сумей-ка.
– Вино из Кипра, Камарго,
Не так пьянит, как ваша шейка.
– Огонь мой… – До, ми, соль, ля, си.
Аббат, ты распахнул сутану.
– О дамы, черт меня носи,
Коль с неба звезд вам не достану.
– Собачкой стать бы не беда.
– Одну, другую, поцелуем
Пастушек наших. – Господа!
– До, ми, соль. – Эй, луна, пируем!
В пещере
О, как вы мучите сердца!
Умру пред вашими ногами.
Тигрицу Гиркании сравнивая с вами,
Скажу: ты – кроткая овца!
Да, здесь, жестокая Климена,
Тот меч, который метче стрел
От Сципионов, Киров жизнь отнять умел,
Освободит меня из плена.
Да и не он мне путь открыл
На Элизийские поляны,
Лишь взор мне ваш блеснул, – стрелою острой,
рдяной
Амур мне сердце поразил.