И сказал в заключение:
— Конечно, не всегда наука хирургии и хирургическое искусство органически сливаются воедино. Но наша задача добиваться этого.
После этих слов Юдин приступил к операции. Первое, что особенно привлекло внимание всех присутствующих, была его методика спинномозговой анестезии. Сейчас она общепризнана, буднична. Тогда была для большинства откровением, а для некоторых — чуть ли не ересью. После традиционной обработки операционного поля он вмиг ввел иглу небольшого шприца, в котором находилось обезболивающее средство, в спинномозговой канал, и через несколько минут нижняя часть тела потеряла чувствительность.
Всем троим раненым, лежавшим на операционных столах, была произведена эта инъекция, у всех были комбинированные тяжелые ранения бедер и коленных суставов, и все они были успешно оперированы бригадой профессора Юдина.
Обработку кожи Сергей Сергеевич производил стерильными щетками под струей горячей воды. Мы увидели это впервые. Обычно в госпитале проводили подобную обработку с помощью какого-нибудь антисептика. Юдин предпочитал очищать кожные покровы от крови и гноя горячей водой и мылом. Затем он провел традиционную подготовку операционного поля (спиртом и йодом), и раненый был готов к непосредственному хирургическому вмешательству, хотя все слышал, видел, но ничего не чувствовал в нижней части тела.
В тот день мы впервые познали в действии юдинский метод хирургической помощи раненным в бедра и суставы, ставший вскоре по справедливости знаменитым. Предшествовавшие ему методы довоенных времен, кончая новейшим из них, разработанным профессором Т. И. Шраером, не гарантировали при хирургическом лечении таких ранений сохранения ног, а нередко и самой жизни. Метод Юдина обеспечивал такую гарантию.
Хирург-новатор широко обрабатывал рану, удаляя все поврежденные кости, мышцы в пределах здоровых тканей и оставляя нетронутыми надкостницу и прикрепленные к ней костные фрагменты, а также нервно-сосудистые пучки. В рану он насыпал специальным пульверизатором, сделанным по его чертежам, сульфамидные препараты. Всю оперированную ногу укладывал с помощью цуг-аппарата в глухую гипсовую повязку, именуемую кокситной. Повязка эта, впервые введенная в медицинскую практику великим Пироговым, обеспечивает абсолютный покой поврежденной конечности, впитывает в себя гной и тем самым дает возможность восстановлению кости и заживлению поврежденных мягких тканей. В результате по истечении положенного времени искалеченные люди как бы заново рождались. Движения в суставах восстанавливались. Смертельная угроза сепсиса, часто возникавшая при прежних методах хирургической обработки подобных ран, не касалась раненых и своей тенью.
Как виртуозно оперировал Юдин, видели все присутствующие. Его деятельность во время операции можно характеризовать двумя словами: показ и рассказ.
— Удаляя поврежденные ткани, — подчеркивал он, — надо сохранять сосудисто-нервный пучок и надкостницу.
И повторял неоднократно:
— Помните, что даже при полном удалении губчатого вещества кости надкостница способна ее восстанавливать.
При трех операциях, которые Сергей Сергеевич проводил у нас одновременно, оба его ассистента-хирурга выполняли самостоятельно работу предварительного и завершающего характера, второстепенную по значению, в том числе убирали костные осколки, расширяли края раны, затем ее зашивали.
Непосредственно Юдину помогала операционная сестра М. П. Голикова. Марина Петровна не только подавала ему хирургические инструменты, но и активно, особенно в наиболее ответственные моменты операции (при обработке сосудов и нервов, при сохранении маленьких костных осколков, прикрепленных к надкостнице), включалась в нее в качестве первого ассистента. Она прекрасно знала ход всех проводимых Юдиным операций, чувствовала каждое действие хирурга и способствовала успешному завершению сложнейшего хирургического вмешательства.
Бригаду Юдина (он, М. П. Голикова, два ассистента, врач-рентгенолог и две перевязочные сестры), с привезенной ею аппаратурой и инструментами, можно было считать самостоятельной боевой единицей. Она вела бой за жизнь раненых. Каждый день бригада оперировала многих с тяжелыми ранениями и одновременно обучала ведущих хирургов и старших операционных сестер тому, какой должна быть тактика хирургического лечения при различных повреждениях рук и ног. Каждый день Юдин рассказывал и показывал нам что-либо новое в военно-полевой хирургии. При этом совершенствовали свое умение он сам и его помощники. Хирургия не терпит шаблона, в каждой операции бывали свои неповторимые черты, каждая развивалась по индивидуальному плану в зависимости от характера повреждения, наличия или отсутствия осложнений.
Хотя рабочий день профессора начинался в девять, он открывался полутора часами раньше своеобразной прелюдией. Помню, как вскоре после приезда бригады, во время очередного утреннего «облета» госпиталя, который я периодически совершал, когда скапливалось невпроворот горячих дел, меня вдруг поразила нежная скрипичная мелодия, звучавшая на втором этаже центрального корпуса. Я резко остановился, словно споткнувшись. Проходившая мимо медсестра показала глазами на дверь кабинета Юдина.
— Каждое утро так!.. — тихо сказала она, улыбнувшись не то с восхищением, не то с недоумением.
Оказалось, что профессор действительно уже много лет отдавал скрипке, музыке утренний час. Для него это была не причуда, а вошедшая в привычку, хорошо продуманная тренировка пальцев, мышц рук, сочетающаяся с эмоциональной зарядкой, которую ему всегда приносило общение с музыкой. Как-то мы разговорились об этом, незадолго до отъезда бригады, с Мариной Петровной. Она сказала:
— Если бы вы посмотрели на его лицо, на его руки, на его пальцы во время игры на скрипке, вы бы поняли, что без этой тренировки, без этого напряжения Юдин не был бы Юдиным.
С девяти шли операции, каждая со своей тревогой за судьбу воина, пролившего кровь при защите Родины, который беспомощный теперь лежал перед хирургом, доверившись ему, каждая — со своими сложностями и трудностями, являвшимися порой как гром среди ясного неба…
Девять операционных часов пролетали как одно мгновение, полное такого неослабного напряжения, от которого чугуном наливалось все тело.
Вместе с дежурными врачами Юдин появлялся на вечернем обходе в хирургических отделениях. К нему с надеждой обращали взоры тяжелораненые. Встречаясь с ними глазами, он чуть улыбался. Осматривал раненых, порой делясь своим мнением с врачом, в мягкой форме выражая замечания по конкретному поводу, давая советы о методах лечения. Обычно тут же отбирал тех, кого будет оперировать на следующий день, осматривая их особенно тщательно, вникая в медицинские документы, советуясь с лечащими врачами.
Случалось, его приглашали на консультацию к наиболее тяжелым или полным неясности в диагностическом отношении раненым. Мы оберегали Сергея Сергеевича от перегрузок, но он сам просил привлекать его для консультаций во время так называемых жизненно показанных операций (при внезапном кровотечении, нарастании признаков перитонита и т. д.) и являлся по вызову через считанные минуты даже глубокой ночью.
А как доброжелательно делился он с коллегами, особенно молодыми, своим опытом! И в беседах с врачами, и в вечерних разговорах со мною после обхода палат он не уставал напоминать об обязательности строжайше анализировать различные стороны деятельности хирурга.
— Разбор драматических происшествий в результате роковых ошибок, — говорил Сергей Сергеевич, — это единственно правильное поведение медика. Подробное изложение врачебной ошибки передается различными средствами и приемами. Чем интимнее и правдивее будет передана эмоциональная, человеческая сторона этой ошибки, тем глубже проникнет ее суть в души врачей и тем памятнее она сохранится у них как предостережение от подобной неудачи в будущем.
С неутихающей болью вспоминал Юдин о собственных непроизвольных ошибках давних времен.
— В 1919 году, — говорил он, — я не распознал хронического заворота кишок у 30-летней женщины. По рассказу мужа, все признаки свидетельствовали о наличии заворота, но, когда я приехал, эти явления исчезли, и я должен был решительно отказаться от предполагаемого диагноза. Назначил соответствующее профилактическое лечение и уехал. На следующее утро при повторном посещении я застал больную без пульса. Осталось четверо маленьких сирот — двое детей ее и двое умершей ранее сестры.
Глубоко вздохнул, помолчал. И снова повел счет своим душевным ранам, причиненным давними ошибками.
— Из технических неудач не могу забыть, как в 1915 году в лазарете в Коптеве при секвестроэктомии (удаление омертвевшей части кости) по поводу гнойного огнестрельного ранения плеча у солдата я перевязал лучевой нерв, и рука перестала работать. А в 1918 году в тульской губернской земской больнице при операции на лимфатических узлах на шее 17-летней девушки я, во-первых, поранил яремную вену и чуть не потерял больную от кровотечения (не умея зашить вену, которая то кровила рекой, то при вдохах пропадала из виду и тонула в луже крови), а расширяя в отчаянии рану кверху, повредил ветки лицевого нерва и тем скосоротил лицо. Мудрый Герцен о подобных случаях говорил: «Кто мог пережить, тот должен иметь силу помнить». Никогда нельзя скрывать или забывать свои ошибки, тем более на войне, где они могут возникать на каждом шагу. Их надо помнить всю жизнь, пусть это будет суровым назиданием и трезвым предупреждением!..
Слушая эту исповедь, я подумал, что уроки, преподанные жизнью выдающемуся хирургу, пошли бы на пользу многим, и поговорил об этом с Кулагиным. Он заинтересовался, и мы договорились организовать поближе к лету семинар для молодых врачей, число которых в последние месяцы увеличилось, на тему «Об ошибках в диагностике и опасностях в хирургии». Забегая вперед, скажу, что такой семинар был успешно проведен.
Бригада хирургов во главе с Юдиным завершала работу в нашем эвакогоспитале. Уже более 200 тяжелоран