— Я санкционирую перебазирование эвакогоспиталя № 3829 в полном составе, одномоментно. Прошу учесть при этом, что персонал госпиталя, покидая теперешнее здание в Калинине, должен оставить его в хорошем состоянии своему преемнику.
В тот же день коллектив госпиталя начал готовиться к отъезду. К вокзалу подвозили медицинское имущество, хирургический инструментарий, мягкий инвентарь, продовольствие. После погрузки этого имущества личный состав госпиталя разместился в предоставленных пассажирских вагонах и теплушках.
Когда наш эшелон подъехал к Ленинградскому вокзалу Москвы вечером 24 декабря 1943 года, мы услышали по радио голос Юрия Левитана. Он зачитывал приказ Верховного Главнокомандующего войскам 1-го Прибалтийского фронта, освободившим Городок, который был важным опорным пунктом обороны противника на Витебском направлении. Москва салютовала войскам этого фронта. Эта очередная победа Красной Армии стала большой радостью советского народа.
Железная дорога от Москвы до Смоленска была перегружена воинскими составами, и Новый, 1944 год мы встретили в пути.
В начале января 1944 года эвакогоспиталь № 3829 прибыл в Смоленск. В тот момент, когда мы подъезжали к вокзалу, в небе над нами пролетел фашистский самолет-разведчик, так называемая «рама». Ну, быть беде, думаю. И действительно, лишь начали разгружать у перрона состав с имуществом нашего медицинского хозяйства, появились вражеские бомбардировщики. Сделав разворот в сторону полуразрушенного вокзала и построившись в боевой порядок, они пошли в крутое пике, сбрасывая бомбы. К счастью, все бомбы падали мимо нашего состава, только некоторые железнодорожные пути пострадали. По-видимому, за штурвалами вражеских самолетов сидели неискушенные летчики, призванные восполнить большие потери асов фашистской авиации в ходе войны.
Во время этого налета в небе внезапно появились наши истребители. Фашисты поспешно ретировались, предпочитая не встречаться с советскими пилотами. Однако наши соколы навязали им бой и сбили два самолета. Медики госпиталя, продолжая разгрузку вагонов, с волнением наблюдали за этим воздушным боем, усматривая в результатах его еще одно доказательство крутого перелома в ходе войны.
Как хотелось всем нам, чтобы она быстрей окончилась! Помнится, то один, то другой раненый, а уж о медиках нечего и говорить, вспоминал по утрам, что видел во сне наступление мира, салюты, родные лица, дома, улицы… Но до желанной цели оставался изрядный путь. Война еще продолжалась, порождая не только наши успехи и радости от них, но и горести и боли. Жизнь напомнила об этом без промедлений.
Лишь успели мы, приехав с вокзала, привести в рабочее состояние первые этажи госпитального здания да разнести свои немудреные пожитки по близлежащим домам, где нам предстояло квартировать, как к нашему парадному входу подъехали розвальни с ранеными, доставленные заиндевевшим мохнатым конягой с передовой. Конягой управлял санитар с автоматом. Потом появились две старые полуторки, в которых на сене лежали тяжелораненые. Затем пришла небольшая группа солдат в сопровождении юной, но бравой фельдшерицы с тяжелым пистолетом на поясе. У одного была подвязана рука, другому повязка с пятнами проступающей крови закрывала почти все лицо, третий хромал, опираясь на палку, — и все были при оружии, кто с автоматом на плече, кто с гранатой за поясом: мало ли с кем можно встретиться в прифронтовых лесах…
Такого арсенала, который образовался у нас в Смоленске, я не видел до того ни в одном госпитале. Пришлось отвести под него специальное помещение, прежде чем его забрали оружейники. Это объяснялось близостью фронта. Немало воинов с легкими ранениями и даже с ранениями средней тяжести отправлялись в эвакогоспиталь № 3829 своим ходом, прихватив верное боевое оружие. После перевязки на полковом пункте медицинской помощи они затем устраивались на какой-нибудь попутный транспорт, пусть довозивший их не до конца пути, — остальное дошагивали сами, благо это согревало.
— А почему мимо медсанбата махнули? — спрашиваю у одного, другого.
Отвечают одинаково, с доброй лукавинкой:
— Да не заметили как-то…
И поясняют иногда, что до госпиталя не намного больше хода, чем до медсанбата. А он — прямо на снегу, в палатках, что, впрочем, заметим, не мешало медсанбатовским медикам спасать благодаря своевременной помощи множество жизней.
Приток раненых, связанный с возросшей боевой активностью на прилегающем к нам участке фронта, продолжался почти непрерывно всю ночь. Мы подготовились к приему нового потока раненых, и это позволило должным образом организовать необходимую хирургическую помощь.
В большинстве наших помещений первые двое суток расставлялась мебель, устраивалась и опробовалась разнообразная аппаратура, оборудовались и заполнялись склады всевозможного имущества, начиная с лекарств, продовольствия и кончая обмундированием, военным снаряжением, посудой. Словом, большой госпиталь расправлял плечи, чтобы вздохнуть полной грудью. В то же время он уже действовал, выполнял свои сложные функции, правда не сразу в полном объеме.
В цокольном этаже, соответственно оборудованном первым, полным ходом шли прием и сортировка раненых. Конечно, в Смоленске мы не могли предоставить им, особенно вначале, такие удобства, как в Калинине в последнее время. Но от наших железных печурок веяло домашним теплом, безмерно желанным после уличной стужи. Тяжелораненых обтирали спиртом и камфарой, кормили, поили горячим чаем, а тем, кого особенно сильно прохватил мороз, выдавали в лечебных целях по 100 граммов водки. А главное — каждого тотчас же внимательно осматривали и принимали незамедлительно все нужные меры, включая хирургическое вмешательство, чтобы устранить угрозу жизни человека. Для этого на первом этаже работала перевязочная, а на втором — операционная и некоторые специальные палаты, в том числе для тех, у которых начиналась газовая гангрена или столбняк. Должные меры принимались оперативно и при кровотечениях, обморожениях, в случаях ранений в живот и др.
Начальница нашего приемно-сортировочного отделения З. В. Савогина к тому времени стала искушенным мастером быстрого диагноза огнестрельных поражений. Но одной ей все же было невозможно распознать затаенные недуги каждого раненого, попавшего к нам в первые смоленские дни и ночи. К тому же другие опытные медики, обычно участвовавшие в осмотре новых контингентов раненых, были поглощены тогда развертыванием своих отделений. Пришлось мне помогать Савогиной.
Сортировка раненых и больных при поступлении в госпиталь является своеобразной контрольной проверкой, подобной проверке на государственной границе, и не менее ответственной: ведь здесь на весах судьбы людей, их жизнь. Дело это трудоемкое, сложное, напряженное. Зато все окупается с лихвой тем огромным чувством удовлетворения, которое испытываешь спустя то или иное время, увидев выздоравливающим, ясноглазым того, у которого обнаружил признаки гибели — и вовремя поднял тревогу.
На третий день после перебазирования в Смоленск эвакогоспиталь № 3829 работал на полный ход всеми своими отделениями. На десятый или одиннадцатый день смогли отправить первую группу оперированных и обработанных раненых, вставших на ноги, для завершения лечения в тылу. Под «тылом» подразумевался Калинин с его оснащенной госпитальной базой.
Нашим слабым местом в Смоленске оставалось отсутствие пищеблока, а проще говоря, кухонных печей, которые можно было бы топить и исправно готовить на них пищу для всей большой госпитальной семьи. Каждый день кормления больных и раненых всухомятку, лишь с чаевничаньем, необходимость прибегать к помощи войсковых кухонь, в которых нельзя было готовить диетпитание для тяжелораненых, мы ставили себе в вину, хотя никто не попрекал нас за это. Так или иначе, наша бывалая хозяйственная бригада торопилась изо всех сил, чтобы быстрее восстановить систему отопления пищеблока, полуразрушенную фашистами, — они покидали Смоленск впопыхах, страшась окружения, и не до конца завершили свое черное дело.
И вот долгожданное событие произошло. С утра в кухонных печах разожгли огонь. Повара ходили королями. В течение месяца с успехом готовили необходимую пищу. Но вдруг нежданно и негаданно в разных помещениях госпиталя запахло дымом. Он быстро стал увеличиваться и сгущаться. Кто-то закричал: «Пожар!..»
Тотчас было оповещено все начальство, пребывавшее в городе. Одновременно с автомашинами руководителей съехались к госпиталю пожарные команды и все городские автобусы, санитарный транспорт фронтового эвакопункта. Прежде всего позаботились о раненых. За считанные минуты две с половиной тысячи человек были выведены, а многие вынесены на носилках из госпиталя на улицу. Тяжелораненых разместили в автобусах, которые собирались направить в другие госпитали. Но в этом надобность отпала.
Пожарные мигом установили, что пожара нет и в помине. Произошла лишь обидная и непозволительная накладка: при восстановлении кухонных плит трубы от них были соединены ошибочно с вентиляционными трубами, имеющими выход во все комнаты. Вентиляционные коробы рассохлись и стали пропускать дым. Понадобилось немного времени, чтобы проветрить задымленные помещения и исправить ошибку, допущенную при ремонте пищеблока. Одновременно решением высшей для госпиталя инстанции капитан Алексей Николаевич Кондратенко, ведавший у нас квартирно-эксплуатационной службой, был признан прямым и единственным виновником всего случившегося и соответственно наказан. Приказ гласил: лишить звания, направить в штрафную роту.
Я был потрясен этим. Во-первых, потому, что видел тут и свою вину: не следовало торопить наших ремонтников, и без того сбившихся с ног. Во-вторых, мера подлинной вины капитана за случившееся никак не соответствовала предельной мере его наказания, так как тяжелых последствий пожара не было. Кроме того, по образованию капитан был инженер, толковый и аккуратный человек, всегда добросовестно выполнял служебные обязанности, не жалея себя, и вдруг попал в такую беду. Наконец, на мой тогдашний взгляд, начальник этой службы был уже пожилым человеком, 46 ле