И кроме всего — постоянная психоэмоциональная нагрузка, точнее, перегрузка, в которой сливались воедино и личные незадачи, и сложности жизни большого коллектива, действующего в условиях войны, и суровая во многом специфика медицинского учреждения для тяжелораненых. Наконец, война оставалась войной не только на передовой, но и в прифронтовом тылу и дальше: среди ее жертв были и сестры, и санитарки.
Все это, разумеется, не могло освобождать дорогих наших помощниц от взыскательной оценки их повседневной работы, строгого спроса за нее. Однако у нас заботились о том, чтобы критические замечания сестрам были справедливы по существу и сдержанны по форме, пронизаны товарищеской доброжелательностью. Не помню случая за все те годы, когда бы мы нарушали это правило, давали в обиду медицинских сестер. Напротив, при любой возможности их патриотический труд отмечался поощрениями, подарками и наградами.
О них трогательно заботились, в меру своих возможностей конечно, и те, кому они помогали вернуться в жизнь.
Однажды у молодой медицинской сестры Вали Перовой случилось несчастье: погибла ее старшая сестра, заменявшая ей мать. Валя узнала об этом из письма друзей.
Но как ни тяжело было горе, она не прекратила работу, хотя подруги и предлагали заменить ее на дежурстве в палате. В положенный час Валя пришла туда. До этого, оставаясь одна, она заливалась слезами. А перед ранеными крепилась изо всех сил, даже старалась улыбаться, как обычно. Однако в тот день раненые почему-то были особенно тихи и мягки по отношению к ней, ни о чем не просили, никто не постанывал, хотя были охочие к тому. И при очередном обходе врача все дружно объявили, что чувствуют себя хорошо, дайте, мол, полежать спокойно.
Когда же врач, сделав лечебные назначения, ушла и Валя направилась было за ней, ее задержал раненый солдат армейской разведки Виктор Стрельников. Он сказал, очевидно, по поручению всех товарищей: «Сестренка, родная, не плачь! Мы поклялись отомстить фашистским гадам за твои слезы и за все горе, причиненное нашему народу. Держись, сестренка!..»
Оказалось, еще накануне, вскоре после того, как Валя узнала о своей потере, ее подруга, дежурившая ночью, рассказала об этом кому-то из раненых. Все они без слов разделили Валину печаль. В. Д. Перова хранит память об этом сердечном сочувствии мужественных защитников Родины.
Неутомимые женские руки, ловкие и нежные, были причастны ко всему, от чего зависело выздоровление недужных воинов, и в том числе к их питанию. Возглавляли госпитальные пищеблоки нередко маститые повара, работавшие до войны в известных ресторанах больших городов и самой Москвы. Таков был, например, шеф-повар эвакогоспиталя № 3829 Николай Андреевич Смирнов. Но и ему приходилось волей-неволей считаться с искусными поварихами, которые вкладывали в приготовление еды для «наших солдатиков» не просто давнее мастерство, но и женскую душу. Это придавало приготавливаемой пище, по общему мнению, какой-то домашний аромат, больше всего радовавший людей, так давно оторванных от дома.
И к тому же старшая диетсестра М. В. Кривоносова, умудрявшаяся всегда помнить сотни фамилий раненых, которым положено лечебное питание, и никогда не путать их меню, легче находила общий язык с простыми поварами, чем с бывшими важными ресторанными шефами. Не случайно мне довелось ненароком увидеть, как к ней явился, так сказать, бить челом Николай Андреевич.
— Беда, Мария Васильевна, — сказал он, разведя руками. — Во время вчерашнего налета была ранена осколком наша Валентина Ивановна…
Речь шла о В. И. Костеровой, поваре первой руки, заместительнице Н. А. Смирнова по руководству пищеблоком.
— Знаю, — ответила Кривоносова с горестью. — Так не повезло бедняге.
— Всем нам не повезло! — воскликнул Смирнов. — Такие золотые руки, как у нее, век искать — не сыщешь. Даже желудочники нахваливали ее суп крестьянский! Я прошу вас, давайте вместе ходатайствовать перед руководством госпиталя о выделении мне временно другой помощницы.
В. И. Костерова и впрямь готовила отменно, разнообразно, и все допытывалась потом у сестер, как прошел очередной обед, кому что было по вкусу, кому — нет, и при появлении в палатах, скажем, узбеков, готовила какое-нибудь тамошнее популярное блюдо, пусть и не в самом точном варианте, без роскошных специй, но все же радовавшее, как весточка из дому. Сестры с удовольствием подключались к этим ее заботам. И теперь не так просто было найти ей замену.
Не дослушав разговора Смирнова с диетсестрой, я на обратном пути, когда Мария Васильевна уже одна колдовала над своими расписаниями, спросил у нее:
— Что, трудно приходится Смирнову?
— И не говорите! Да не он один, все болеют за Валентину Ивановну.
Надо заметить, что во время того воздушного налета, при котором она была тяжело ранена, бомбой разрушило правую сторону пищеблока. Но больные этого не почувствовали, перебоев в горячей пище не было: сначала подключили походную кухню, а через несколько дней вновь заработал на полную силу весь пищеблок. Вылечить повариху было, конечно, куда сложней. К общей радости, она поправилась вскорости.
Сестры, как и хирурги на войне, всегда приходили на помощь раненым. Они сами всегда себя считали здоровыми, им что-то мешало болеть, особенно во время больших потоков раненых. Они допускали иногда ошибки, но не в том, что наиболее важно, страдали из-за них и не повторяли больше этих ошибок. Проникнутые милосердием, они всемерно заботились о том, чтобы помогать всеми силами своим подопечным, доверившим им свое здоровье, свои сокровенные чувства и думы, всю свою жизнь…
Помню, как у опытной, всегда уравновешенной сестры Валентины Васильевны Нестеровой, работавшей в отделении Н. П. Кулеиной, был печальный день. Ее била мелкая дрожь, в глазах стояли слезы, руки безостановочно что-то делали — переставляли бутылочки с лекарствами, перекладывали с места на место шприцы, иглы, пинцеты. Накануне скончался тяжелораненый, который был ее подопечным не одну неделю.
— Успокойся только, пожалуйста, — говорила Лунева.
— Я спокойна. А нервам не прикажешь.
— Ты бы валерьянки выпила, — посоветовала старшая сестра.
— Или горячего чаю, — сказала Лунева. — Попей, лучшее лекарство.
Валентина пожала плечами, потом с горькой досадой сказала:
— Смотришь кругом — одни тяжелораненые, и каждому угрожает смерть. Уничтожить бы ее, проклятую! Чтобы и духа ее не было…
И тут же с жадностью выпила приготовленный чай, утерла ладонью слезы, подождала, чтобы справиться с дрожью, и пошла к своим раненым и больным.
Война все продолжалась…
В 4-й ударной армии
В конце февраля 1944 года меня вызвали к начальнику медицинской службы 1-го Прибалтийского фронта, который объединил часть армий бывшего Калининского фронта. Предстояло решить некоторые кадровые вопросы нашего госпиталя. Когда они были обговорены, начальник отдела кадров санитарного управления вдруг говорит мне:
— За время боев погибло много медиков, и среди них несколько начальников хирургических полевых подвижных госпиталей.
— Чем я могу помочь? — спрашиваю.
— Возьмите на себя один из осиротевших госпиталей. Дело важное, интересное для молодого человека с административным и хирургическим опытом.
Как раз в это время из соседней комнаты вышел полковник И. К. Мысь, начальник военно-санитарного управления 4-й ударной, знакомый мне по конференциям хирургов фронта. Подключившись к разговору, он стал конкретизировать предложение кадровика, отмечая творческие преимущества для хирурга работы в подвижном госпитале, особенно первой линии, по сравнению со стационарным эвакогоспиталем.
Так-то оно так, думаю, в ХППГ[12] дела действительно поживей, погорячей. И главное — нужно… А как же с семьей? Жена с дочкой остались в Калинине, только вот сейчас договорились съехаться в Смоленске… Ну что ж, война есть война: если жизнь этого требует, то будем работать в разных местах.
Тут же меня пригласили к начальнику медицинской службы фронта генерал-лейтенанту А. И. Бурназяну, который подписал приказ о моем назначении и дал соответствующие установки о предстоящих задачах ХППГ № 138.
Возвращался я в Смоленск с председателем комиссии по приемке от меня эвакогоспиталя № 3829. Сдал дела за двое суток, распрощался с товарищами и отбыл к новому месту службы.
Если к ХППГ и можно предъявить какие-либо претензии, то лишь за его сокращенное название, отнюдь не украшающее великий русский язык. И оно тем досаднее, что за своим неблагозвучием скрывало одно из самых динамичных, жизнедеятельных и наиболее значительных, на мой взгляд, лечебных учреждений нашей армии периода Великой Отечественной войны.
Этот госпиталь нового типа больше, чем какой-либо иной, соответствовал характеру современной войны. Он был действительно полевым и подвижным, что позволяло ему наиболее своевременно и быстро по сравнению с другими госпиталями оказывать необходимую помощь раненым. А выигрыш времени для медицинской помощи после ранения порой решает все и уж, во всяком случае, всегда существенно облегчает путь к выздоровлению.
Убедился я в этом на собственном опыте. На протяжении года с небольшим, что я проработал в ХППГ № 138, мы не стояли на одном месте больше десяти дней. Естественно, нам не приходилось разыскивать для себя комфортабельные помещения. В подавляющем большинстве случаев обходились медицинскими палатками. Их было у нас полсотни, различного назначения.
Первой устанавливали палатку приемно-сортировочного отделения, чтобы сразу же принимать раненых. Потом вступал в действие операционно-перевязочный блок, за ним — аптека и портативная рентгеновская аппаратура. Каждая палатка для раненых была рассчитана на 50 мест, а в общей сложности они вмещали 1000 человек, при острой надобности и вдвое больше. В последнюю очередь выстраивали палатки для персонала, состоявшего из 120 человек, и для вещей. Типовая армейская кухня служила пищеблоком, при ней был брезентовый навес, выполнявший функции столовой. Энергетическим центром являлся движок, дававший свет и приводивший в действие медицинскую аппаратуру.