его было риска столкнуться с нашими истребителями. Налеты эти стали редкими, ограничивались малозначительными в военном отношении целями, но все же причиняли ущерб.
И вот во время одного из таких налетов, который застиг ХППГ № 138 в небольшом населенном пункте, неподалеку от Шяуляя, гитлеровские летчики обстреляли наш госпиталь из крупнокалиберных пулеметов. Я укрылся от огня в проеме двери одного из небольших домов, занятых госпиталем. Гляжу во двор и вижу, как бежит из одного здания в другое наша санитарка — и вдруг падает, ухватившись левой рукой за правое предплечье. Естественно, кинулся к ней. А самолеты несутся по кругу, продолжая обстрел. Нагнулся я к упавшей, чтобы посмотреть, что с ней, вдруг почувствовал сильный укол в ногу, пониже голеностопного сустава сразу сделалось горячо. Тут же помог санитарке подняться. Она, охая, пошла в перевязочную, я заковылял вслед. Там нам сделали все, что было необходимо. Санитарку перевязали. Мне наложили лангетку, как называется съемная гипсовая повязка, удерживающая в неподвижности пострадавшие кости. Несколько недель пришлось ходить в лангетке, с палочкой, работая преимущественно сидя.
Вскоре забыл об этом ранении, однако оно напомнило о себе несколько лет спустя при демобилизации, когда военно-медицинская комиссия обнаружила у меня остеомиелит (воспаление костного мозга), порожденный ранением. Был признан ограниченно годным к несению воинской службы. Утешился тем, что это заболевание не помешало мне пройти до конца Великую Отечественную войну и принять участие в Маньчжурской операции против японских самураев.
На завершающем этапе боев, зимой 1944/45 года, количество раненых в войсках 4-й ударной заметно уменьшилось. В то же время забота о дальнейшем повышении качества их лечения продолжала усиливаться, требования к этому со стороны командования возрастали. И не только требования, но и помощь нам, медикам, забота о раненых. В частности, по указанию командующего фронтом И. Х. Баграмяна на лесных дорогах к переднему краю стали укладывать продольные настилы из бревен взамен поперечных, которые вызывали непомерную тряску автомашин с ранеными, причиняя им боли и порой способствуя осложнениям огнестрельных повреждений. На ряде дорог неудобные настилы были заменены более совершенными.
Среди примет того времени, приносивших медикам дополнительные трудности и в то же время доброе чувство удовлетворения, были своеобразные чрезвычайные происшествия. Как уже отмечалось выше, во всех госпиталях, и в нашем в том числе, были команды выздоравливающих, которые привлекались для выполнения хозяйственных работ, полезных и с медицинской точки зрения, — для рубки дров, подвозки воды, ремонта и изготовления различной мебели для госпитальных помещений и др. После пребывания в этих командах на протяжении нескольких недель, иногда до месяца, полностью излечившись, солдаты направлялись в армейский запасной полк. Но чем дальше, тем чаще этот заведенный порядок нарушался внезапным исчезновением из команд выздоравливающих небольших групп по два — пять, а то и более человек, что обнаруживалось во время вечерней поверки.
Поначалу это воспринималось как подлинное ЧП. Потом мы успокоились. Все до одного «беглеца» возвращались в свои части, с которыми прошли большой боевой путь и в рядах которых получили ранения. Делали они это самовольно, нарушая правила, потому что опасались, как бы их из запасного полка не отправили в другие части. Понятно, что нашим офицерам, выезжавшим в полки для розысков «самовольщиков», приходилось выслушивать их с суровыми лицами, а выслушав, от души желать боевых успехов. В частях же «беглецов» принимали как родных.
Вообще, хочу отметить, взаимопонимание между военными медиками и ранеными воинами на фронтах было максимально возможным. Поэтому не приходилось применять крутые дисциплинарные меры. Как правило, все делалось по совести, в соответствии с нормами и духом советских законов.
К тому времени стало уже обычным, что за несколько часов до отъезда больших групп раненых в тыл для дальнейшего лечения к ним приезжал представитель Военного совета фронта для вручения правительственных наград за доблесть и мужество, проявленные в боях.
Я присутствовал на такой церемонии, когда ее проводил член Военного совета 4-й ударной армии генерал-майор Т. Я. Белик. Все было очень торжественно и в то же время просто, как в кругу большой дружной семьи. Заслуженные защитники отечества не таили своей радости от высоких наград и сердечного удовлетворения тем, что их провожают с такой заботой и душевностью. Нельзя было не разделить их чувств.
А в конце марта 1945 года, в период некоторого затишья на нашем фронте, готовившемся к завершающему наступлению с целью полного разгрома противостоящих сил врага, состоялось награждение работников армейской медицинской службы. Это произошло на фронтовой конференции хирургов после всестороннего обсуждения итогов хирургической работы в отдельных армиях фронта и конкретных задач текущего момента. На конференции выступил командующий 1-м Прибалтийским фронтом генерал-лейтенант И. Х. Баграмян. Командующий обстоятельно суммировал основные черты положения на фронте, в том числе в сфере медицинского обслуживания, и четко определил долг медиков в наступлении. Затем был оглашен Указ Президиума Верховного Совета СССР о награждении группы офицеров медицинского состава и вручены ордена. В числе награжденных был автор этих строк, удостоенный ордена Отечественной войны II степени.
Война близилась к концу. Это мы чувствовали на каждом шагу, ни в какой мере не снижая своей бдительности и тем более усилий в работе.
Прибалтийские фронты, подготовленные для окончательного разгрома Курляндской группировки противника, в конце апреля 1945 года одержали победу без большого количества раненых и убитых. Решающие удары Красной Армии привели к полному краху гитлеровскую военную машину и приблизили конец Великой Отечественной войны.
2 мая 1945 года я получил приказ развернуть госпиталь в 80 километрах от Либавы и принять 1200 пленных немцев, у которых имелись различные ранения. Покуда развертывали медицинские палатки со всем оборудованием и госпитальным имуществом, мы с ведущим хирургом, начальником отделения и двумя солдатами с автоматами отправились в Либаву.
По пути проехали через бывший передний край обороны противника с дзотами, дотами, проволочными заграждениями, с брошенными орудиями и минометами, с подбитыми танками. В Либаве пошли смотреть оставленные гитлеровцами госпитали. Видели раненных в грудную клетку, в крупные суставы, видели массу ампутированных. Многие из них находились в тяжелом состоянии. В палатках стоял гнилостный запах, повязки на раненых промокшие, грязные. Жаль было смотреть на этих изувеченных. Еще более тяжелое впечатление производили перевязочно-операционные блоки. На полу валялись ампутированные ноги и салфетки, пропитанные кровью, гноем. Хирурги были в клеенчатых передниках, без стерильных халатов, как мясники.
Подумалось: куда же делась немецкая хирургия? Где асептика, где принципы хирургической обработки ран? Где взыскательные метры в белых халатах, о которых рассказывали наши институтские учителя? Куда все это делось? Вопросов было много, а ответ один: вот лицо фашизма, вот плоды милитаристской цивилизации.
Возвратились в наш госпиталь. На ближайших подступах к нему стояли и лежали раненые немцы. Колонны пленных под конвоем советских солдат шли на северо-восток. Ко мне пришла делегация немецких врачей с петицией — разрешить им оперировать своих соотечественников. Они объясняли это тем, что врачи, к какому бы лагерю ни принадлежали, — коллеги, люди одной гуманной профессии. Они забыли о том, сколько жизней погубили «гуманисты» фашистской Германии, какие чудовищные зверства на их черной совести.
Необходимая медицинская помощь была оказана раненым немцам советскими врачами, оказана на том же высоком профессиональном уровне, что и раненым и больным воинам Красной Армии.
В ночь с 8 на 9 мая 1945 года я проснулся от громкого голоса диктора Ю. Левитана в радиоприемнике. Война окончилась!.. Великая наша победа свершилась!..
Это было так прекрасно, так неожиданно, хотя и ждали этого мига уже почти четыре года. Я бросился звонить в санитарное управление фронта. Мне подтвердили: мир, мир, мир!..
По тревоге был собран личный состав госпиталя. Перед строем зачитали текст передачи Московского радио, записанный замполитом майором А. И. Несиновым.
Великое счастье полной победы над опаснейшим врагом, общее счастье всех советских людей от мала до велика, счастье, добытое в жесточайшей борьбе, стало фактом.
Глубокие корни
Спустя несколько дней после победы, когда все в ХППГ № 138 вроде бы вернулось в привычную колею, разве что без подвоза новых и новых раненых да без неумолчного артиллерийского гула поодаль, наш ведущий хирург З. Т. Талмуд вдруг объявил мне вечером, поглаживая свой седеющий затылок:
— Знаете, все что-то не верится в это!..
— А тишина вокруг, до самого Берлина… — отозвался я, потягиваясь с упоением. — А променад перед сном, который мы сейчас совершаем, не в разрушенной Паланге, а словно на каком-нибудь фешенебельном курорте…
— Так-то оно так, да память все тянет в прошлое.
И рассказал неторопливо о том, что стряслось в этих самых примерно местах около четырех лет назад.
Тогда наш госпиталь под тем же номером действовал в составе Северо-Западного фронта и двигался вместе с войсками. Фашистская авиация, господствуя в воздухе, не жалела бомб. Во время одной из бомбежек 138-й понес особенно значительный урон: погибли врач Болонкина и фельдшер Остапчук, были ранены врач Хмелевский и фармацевт Столбин, сгорели автобус для раненых, два грузовика… Похоронив павших, персонал госпиталя продолжал свой путь. На следующий день, достигнув поселка Подберезье, предназначенного для дислокации, госпиталь быстро раскинул свои палатки и тотчас приступил к хирургическому лечению людей — воинов и гражданского населения. 26 июля в 16.00, как врезалось в память нашему ведущему, штаб дивизии дал команду о немедленном свертывании госпиталя и перебазирования глубже в тыл, в поселок Холмы. Это означало, как знали все по опыту, резкое ухудшение обстановки на переднем крае.