Иначе сложилось дело в Москве, куда для организации покушения на великого князя был послан Савинков. Во избежание провала Савинков решил действовать самостоятельно, помимо местной организации, и тем спасся от сотрудников охранного отделения. Но кое-что, благодаря первым шагам Савинкова и благодаря его переговорам с одним из представителей местного комитета партии, а также и с одним из либералов, дошло до отделения, и оно, предугадывая покушение, просило через градоначальника Трепова у Департамента полиции отпустить кредит на специальную охрану великого князя. Департамент отказал. Тогда в Москве произошло то, чего мы боялись в Киеве. Работая самостоятельно, Савинков сумел подготовить покушение, и великий князь был убит при следующих обстоятельствах.
В числе боевиков, входивших в состав отряда Савинкова, был и его товарищ по гимназии, сын околоточного надзирателя, исключенный за беспорядки из Петербургского университета, И. Каляев, 28 лет. Высланный в 1899 году в Екатеринослав, Каляев вступил там в социал-демократическую организацию и после беспорядков 1901 года намеревался убить губернатора графа Келлера, но почему-то своего намерения не выполнил. В 1902 году он уехал во Львов, где, по его собственным словам, он окончательно «определился» как террорист. Летом того же года он был арестован на границе с транспортом нелегальной литературы, сидел в варшавской крепости и был выслан в Ярославль, откуда осенью 1903 года пробрался за границу, где благодаря Савинкову и вступил в боевую организацию. В Москве он был предназначен как один из бомбометателей.
Четвертого февраля великий князь Сергей Александрович, не желавший, несмотря на неоднократные просьбы приближенных к нему лиц, менять часы и маршруты своих выездов, выехал в карете, как всегда, в 2 часа 30 минут из Николаевского в Кремле дворца по направлению к Никольским воротам. Карета не доехала шагов шестьдесят пять до ворот, когда ее встретил Каляев, получивший незадолго перед тем от Савинкова бомбу, которую изготовила Дора Бриллиант[127]. Каляев был одет в поддевку, был в барашковой шапке, высоких сапогах и нес бомбу, завязанную в платке.
Дав карете приблизиться, Каляев с разбегу бросил в нее бомбу. Великий князь был разорван, кучер смертельно ранен, Каляев же ранен и арестован.
Великая княгиня Елизавета Федоровна, оставшаяся во дворце, услышав взрыв, воскликнула: «Это Сергей!» – и в чем была бросилась на площадь. Добежав до места взрыва, она, рыдая, пала на колени и стала собирать окровавленные останки мужа…
В это время Каляева везли в тюрьму, и он кричал: «Долой царя, долой правительство!» Савинков с Дорой Бриллиант спешили в Кремль убедиться в успехе своего предприятия, душа же всего дела Азеф где-то злостно смеялся над своим начальством, составляя ему новое красноречивое донесение.
В день этого убийства я был в Петербурге, куда приехал для объяснений с заведующим особым отделом Макаровым. Он произвел на меня удручающее впечатление полным непониманием розыска и равнодушием к местным нуждам. Он бросил мне, между прочим, упрёк, что у нас мало раскрыто нелегальных типографий. Я ответил, что те типографии, которые работали, мы арестовали, сами же мы их не ставим, а потому и не можем арестовывать по двадцать типографий в год. Я намекал на один из городов, где было арестовано очень много типографий, что ставилось нам в пример и над чем мы посмеивались.
Настроенный Макаровым, недоволен был мною и директор, между прочим, за то, что у нас в Киеве пряталась будто бы не раз упоминавшаяся уже Мария Селюк. Я уверял, что ее у нас нет в Киеве, и случай поддержал меня. На второй или на третий день после этого разговора Лопухин получил по городской почте письмо от самой Селюк, которая писала ему, что ей надоели преследования филеров, сопровождавших ее всюду, куда бы она ни пошла. И даже, когда она моется в бане, филер наблюдает за ней с полки. А потому она сообщает свой адрес и просит ее арестовать. Письмо было настолько странное, что его приняли за шутку, но все-таки послали наряд по указанному адресу и действительно нашли Селюк. Оказалось, что она заболела манией преследования. По рассмотрению у нее виз на паспорте, убедились, что она в тот период в Киеве не жила.
Не найдя в Департаменте прежней поддержки, не видя дела и недовольный невниманием Макарова, я решил уйти из охранного отделения. Я отправился к генерал-губернатору Трепову и просил его взять меня к себе. Трепов встретил меня хорошо и просил зайти к нему дня через три. Этот срок падал на пятое или шестое февраля. Трепова я застал очень расстроенным. Он рвал и метал на Департамент полиции из-за убийства великого князя. Он обвинял директора в том, что тот отказал в кредите на охрану великого князя, и потому считал его ответственным за происшедшее в Москве.
Трепов сказал мне, чтобы я ехал в Киев, продолжал бы служить и ждал бы его распоряжения. Я задержался еще, кажется, на день и был на вокзале, когда вернулся из Москвы ездивший туда разобраться в обстановке убийства Лопухин. С ним вернулся и ездивший вместе Медников. Последний сообщил мне, что в отношении Московского охранного отделения все обстоит хорошо, что отделение хорошо работает и что начальнику надо испросить орден Владимира. Но от другого лица, приехавшего вместе с ним из Москвы, я узнал, что охранное отделение сделало там большую оплошность. Наблюдение напало на следы боевиков, но кого-то утеряли, за кем-то не поставили вовремя наблюдение, что-то просмотрели. Так говорили красноречивые рапортички филеров, что, конечно, не могло укрыться и от зоркого глаза Медникова. В Московском отделении не было в то время фактически начальника: старый ушел, но не успел уехать из Москвы, а новый еще не приехал.
Я ничего не понимал. Походило на сумасшедший дом. В тот же вечер я уехал в Киев.
XIII
Предуказав назначением князя Святополк-Мирского в сентябре прошлого года уклон к либерализму, будучи даже склонен в ноябре на созыв народных представителей и отвернувшись затем в декабре решительно от этого намерения, государь вновь после девятого января стал думать о нем. Ввиду такого нового поворота во мнении государя, третьего февраля у его величества состоялся Совет министров, обсуждавший вопрос о привлечении народных представителей к законодательной деятельности, причем все присутствующие, за исключением одного, высказались за эту реформу. Этот один, горячо возражавший против введения в России народного представительства, был Сергей Юльевич Витте.
Следующий день, четвертое февраля, унес главного противника либеральных реформ великого князя Сергея Александровича; желание государя крепло и, как результат такого его направления, восемнадцатого февраля был опубликован высочайший рескрипт на имя нового министра внутренних дел Булыгина[128], в котором заявлялось намерение привлекать избранных от населения людей к участию в предварительных разработках и обсуждении законодательных предположений.
В тот же день был опубликован манифест, призывавший общество к борьбе с крамолой, и указ сенату, возлагавший на Совет министров рассмотрение поступающих от частных лиц и учреждений заявлений и ходатайств, касающихся усовершенствований государственного благоустройства и улучшения благосостояния.
Опубликованные акты, призывавшие страну к реформаторской работе, дали новый толчок общественному движению. Земские собрания, городские думы, профессиональная интеллигенция, образовавшийся явочным порядком ряд всевозможных союзов, отдельные лица – все обсуждали вопросы о народном представительстве и об отношении к работе булыгинского «совещания». Составлялись резолюции, петиции, адреса, записки, проекты о государственных преобразованиях. Все крепло и бурлило еще сильнее, чем раньше. Окрыленные же успехом убийства дяди государя, революционные партии еще больше муссировали всеобщее возбуждение. Убийство Плеве, принесшее изменение внутренней политики, и убийство великого князя, за которым последовали акты 18 февраля, как бы служили лучшим доказательством правильности революционных способов борьбы и необходимости террора как средства против правительства. А успешные террористические акты всегда побуждали к подражанию, и террор стал проявляться все чаще и чаще.
Неспокойно было и у нас в Киеве, хотя отсутствие земства лишало интеллигенцию главной оппозиционной спайки и объединения.
Скоро случилось событие, которое еще больше приподняло революционное настроение у нас. Были как-то назначены обыски у социалистов-революционеров, которые, вопреки обыкновению, чтобы застать всех врасплох, производились днем. На одной из спокойных окраинных улиц, в сторону Житнего базара, в одном из маленьких домиков обнаружили большой склад свежей литературы, гектограф, на котором происходило печатание, и кассу организации. Через улицу же, в таком же одноэтажном домике во дворе, шел также очень интересный обыск. Я поехал на проверку и, побывав в первом месте, направился во второе.
Обыскиваемая квартира состояла из двух крошечных комнат и кухни. Когда я приехал туда, производивший обыск пристав обыскал только первую комнату и, арестовав двух молодых людей, занимался уже писанием протокола. Спросив, обыскана ли вся квартира, и получив отрицательный ответ, я сделал замечание приставу; сбросив пальто и толкнув ногою дверь в соседнюю комнату, быстро прошел в нее. Заглянув под диван, я прошел из нее в маленькую кухоньку и, говоря на ходу приставу, чтобы он произвел самый тщательный обыск и в комнате, и в кухне, я вышел из кухни через черный ход во двор.
Только что я стал выслушивать доклад старшего филера, что дом этот ему кажется подозрительным, что в нем в кухне при подходе полиции задвинулась занавеска, на что пристав не хотел обратить внимания, как послышался ряд выстрелов. Инстинктивно мы бросились к чистому выходу, и, подбегая, увидели выскочившего из окна молодого человека в студенческой куртке и без шапки. Дав по мне на бегу два выстрела, он как ураган понесся к воротам и дальше по улице. Остолбенев сначала от неожиданнос