Это плохо, что я мечтаю об идеальной и чистой любви, как в мультфильме «Братва»? О, как же мне хочется быть бумажным листом, парящим со степлером по конференц-залу, видящим лишь великолепные городские небоскребы в окне и ежегодные доклады с радужными прогнозами о прибыли и совершенно не замечающим на столе злодейский интерком, Данте, озвученный Кристофером Уокеном, – корпоративного рейдера, тайно планирующего захват компании. Я бы с удовольствием попала в плен к Данте, чтобы быть спасенной героем степлером. Похоже, мне хочется быть… скрепленной степлером. (Это глупо? Антифеминистично? Жаль, если так.)
Бука вряд ли похож на мечтателя-степлера, но все равно нравится мне. Даже если он слишком претенциозный, чтобы назвать свое имя.
Здорово, что на Рождество он хочет словарь. Это так эксцентрично. Интересно, как бы он отреагировал, узнав, что я могу дать ему желаемое и при этом совершенно бесплатно. Но сначала он должен доказать, что достоин этого. А то пока я вся в сомнениях, ведь он даже не назвался.
«Мое имя – соединитель для букв».
И что это значит??? Я тебе не Эйнштейн, Бука! И не Парень из Электрички[12], кем бы ты там ни был.
«Единственное, что я хочу на Рождество, помимо БОС, – чтобы ты сказала мне свое рождественское желание. Только пусть это будет не вещь, а чувство. То, что нельзя купить в магазине, положить в коробочку и завернуть в подарочную бумагу. Пожалуйста, напиши мне о своем желании в записной книжке и оставь у рабочих пчелок в «ФАО Шварц», в отделе «Кукла своими руками». Удачи! (И да, это тебе, злой гений, месть за мое посещение универмага «Мэйсис» в рождественский день.)
Соединителю Буке повезло, что в этом году у меня Рождество-Отстой. Поскольку обычно в этот день я бы: 1) помогала маме строгать овощи для рождественского ужина, слушая вместе с ней праздничные песни и подпевая; 2) помогала папе упаковывать подарки и укладывать из них гору вокруг елки; 3) размышляла о том, стоит ли добавить в бутылку брата снотворного, чтобы он рано уснул и без проблем поднялся в пять утра открыть со мной вместе подарки; 4) думала о том, понравится ли дедушке связанный мною свитер (убогонький, но я совершенствуюсь с каждым годом, и, в отличие от Лэнгстона, дедуля все равно носит мои свитера); и 5) надеялась получить на следующее утро в подарок новехонький велосипед или любой другой экстравагантный и дорогущий подарок.
Я перечитала предложение, в котором Бука назвал меня «злым гением», и по спине пробежали мурашки. Хотя злым гением меня уж точно не назвать, комплимент был чересчур личным. Он словно думал обо мне. Обо мне, как о девушке, а не просто об игроке.
Покормив Ворчуна, я пошла полить цветы в саду на крыше. Со своего тепленького насеста у стеклянной двери посмотрела на зимний холодный город, в сторону Эмпайр-стейт-билдинг. Вечером здание зальют красный и зеленый рождественские цвета. Потом перевела взгляд на восток – к Крайслер-билдинг, где-то там поблизости находится магазин игрушек «ФАО Шварц». Мне туда, если я решусь принять вызов. (Конечно, решусь. Кого я обманываю? Отказаться от задания из молескина, оставленного для меня в музее мадам Тюссо? Вряд ли.)
Я заметила во дворе на земле свой старый спальный мешок. В детстве в канун Рождества мы с братом забирались в него вдвоем, и папа застегивал молнию, приговаривая, что «запирает наше радостное возбуждение до рождественского утра». Теперь в этом спальном мешке уютно устроились Лэнгстон с Бенни, укрывшись сверху синим одеялом.
Я вышла за стеклянную дверь. Парни еще были спросонья.
– Счастливого сочельника! – крикнула я им сверху. – Вы всю ночь здесь спали? Не слышала, чтобы кто-то заходил в дом. Вы, наверное, ужасно замерзли! Приготовим завтрак? Яйца, тосты, оладьи и…
– Апельсиновый сок, – прохрипел брат и закашлялся. – Пожалуйста, Лили, сходи в магазин на углу, купи свежего сока.
– И эхинацеи! – прохрипел Бенни, кашляя.
– Спать на улице в середине зимы не очень-то умная идея, – сказала я.
– Вчера вечером она показалась нам романтичной. Звезды и все такое. – Лэнгстон вздохнул. Чихнул. Снова чихнул и зашелся сильным сухим кашлем. – Сделай нам супчику, Медвежонок. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!
Ну вот, он простыл. И тем самым окончательно и бесповоротно испортил мне Рождество. Надежда на хотя бы какое-то подобие приличного праздника улетучилась. И что-то подсказывало мне: раз он улегся вчера спать на улице со своим бойфрендом, вместо того чтобы сыграть в «Боггл» с Медвежонком, который очень просил его об этом и который играл с ним во время его нужды, то пусть сам теперь разбирается со своей болячкой.
– Сами себе варите суп! – заявила я парням. – И за соком сами идите. У меня дела в Мидтауне[13].
Я развернулась, чтобы уйти в дом. Так им и надо, болванам. Нечего дрыхнуть на холоде, когда можно остаться в тепле и поиграть со мной в «Боггл».
– Ты пожалеешь об этом в следующем году, когда будешь жить на Фиджи, а я – на Манхэттене, где в любое время дня и ночи смогу заказать себе еду и сок из магазинчика на углу, – воскликнул брат.
Я резко повернулась к нему:
– Что ты сейчас сказал?
– Ничего. – Лэнгстон натянул на голову одеяло. – Не обращай внимания, – донеслось оттуда.
Значит, дело серьезное.
– О чем ты, Лэнгстон?! – запаниковала я, ощущая, что сейчас на сцену выйдет Визгля.
Бенни тоже спрятал голову под одеяло.
– Ты должен все ей рассказать, – послышалось оттуда. – Раз проболтался, не оставляй ее в подвешенном состоянии.
– Проболтался о чем? – Я уже чуть не плакала, но сдерживалась изо всех сил, пытаясь поменьше походить на Визглю. До Нового года оставалась неделя, но нужно же когда-то начинать. Так почему же не сейчас? Подходящее время. Поэтому я крепилась, дрожала и… не плакала.
Из-под одеяла вынырнула голова брата.
– Родители уехали на Фиджи не только ради второго медового месяца, но и чтобы посетить частную школу. Отцу там предложили поработать директором. Следующие два года.
– Мама с папой не захотят жить на Фиджи! Да, это тропический рай для отдыха. Но там не живут!
– Еще как живут, Лили. Много людей. И эта школа для детей, чьи родители занимают дипломатические должности, например, в Индонезии, Микронезии…
– Хватит с меня этих – незий! Зачем родителям-дипломатам отправлять своих детей в дурацкую школу на Фиджи?
– Затем, что, как я слышал, это потрясная школа. Родители не хотят, чтобы дети учились в тех странах, где они служат, но также не хотят, чтобы они находились далеко от них – в Штатах или Великобритании.
– Я не поеду!
– Это и для мамы хорошая возможность. Она может взять творческий отпуск, позаниматься исследованиями и поработать над книгой.
– Я не поеду, – повторила я. – Мне нравится жить на Манхэттене. Я останусь с дедушкой.
Брат снова спрятался под одеялом.
Значит, это еще не все.
– Что еще? – спросила я, по-настоящему испугавшись.
– Дед собирается сделать предложение Глэмме. Во Флориде.
Глэмма – как ей нравится, чтобы ее называли, – дедушкина подруга. Это из-за нее он уехал на Рождество во Флориду.
– Ее зовут Мэйбл! – воскликнула я. – Никогда не буду звать ее Глэммой!
– Зови ее как хочешь. Но, возможно, она станет женой деда. И когда это случится, он, скорее всего, переедет во Флориду.
– Я не верю тебе.
Лэнгстон сел, чтобы я могла видеть его лицо. Даже простуженный, он выглядел трогательно искренним.
– Поверь.
– Но почему мне никто об этом не рассказал?
– Все оберегают тебя. Не хотят волновать прежде времени.
Так родилась Визгля. Оттого, что все меня оберегают.
– Идите на хрен с вашим обереганием! – заорала я, показав брату средний палец.
– Лили! – поразился Лэнгстон. – Это так не похоже на тебя.
– А что на меня похоже?
Я метнулась обратно в дом, рыкнула на бедного старину Ворчуна, вылизывавшего лапы после завтрака, и промчалась по лестнице вниз, в свою комнату. В моей квартире, в моем городе – Манхэттене.
– Никакого Фиджи. Ни за что, – бормотала я, одеваясь.
Думать о свалившейся на меня катастрофе не было ни сил, ни желания. Все это чересчур для меня.
Как здорово, что у меня теперь есть записная книжка, которой можно довериться. Я стала строчить в ней ответ, как только заняла скамейку на станции метро «Астор-Плейс». Времени было достаточно, поскольку поезд номер шесть, идущий в сторону Мидтауна, как всегда придется ждать целую вечность. Ручка летала по листу. Меня подстегивало осознание того, что мои излитые на бумагу мысли прочтет Бука и, возможно, не останется к ним равнодушен.
«Что я хочу на Рождество? Верить.
Верить в то, что при любых обстоятельствах все равно есть основания для надежды. Пока я пишу это, рядом с моей скамейкой, прямо на полу, под грязным одеялом спит бездомный. Я сижу на станции «Астор-Плейс», по ту сторону рельсов от меня находится деловой центр Манхэттена, мне виден вход в «Кмарт». К чему я это? К тому, что, когда начала писать тебе ответ, заметила бездомного и побежала в «Кмарт» купить ему большую упаковку «сникерсов». Я сунула ее бродяге под одеяло и, разглядев его, огорчилась еще сильнее. Он грязный, неприятно пахнет, стоптал обувь до дыр. Шоколадки погоды не сделают. Его проблемы «сникерсами» не решить. Порой я не понимаю, как ко всему этому относиться и все это воспринимать. Здесь, в Нью-Йорке, мы видим столько великолепия и блеска – особенно в это время года, – но тут же, рядом, видим и море страдания. На платформе никто не обращает внимания на этого мужчину, словно его не существует. Не понимаю, как это возможно? Мне хочется верить, что с моей стороны не безумие – надеяться, что когда бездомный проснется, социальный работник отведет его в приют, где он сможет принять теплый душ, поесть и поспать, и что потом ему найдут работу, жилье и…