[14], 1978 года рождения. Я придумала историю ее жизни и то, как она будет одеваться. Но когда я попросила менеджера помочь мне создать мою Лашонду прямо там, в салоне красоты, он посмотрел на меня с таким ужасом, словно я собираюсь совершить кощунство. Так же, наверное, отреагировали бы на революционно настроенного подростка, вежливо интересующегося, можно ли разом взорвать «Маттл», «Хасбро», «Дисней» и «Милтон Брэдли»[15].
Пусть его имя и было засекречено, мне хотелось обнять Буку. Он, сам того не зная, осуществил мою давнишнюю мечту – создать свою собственную куклу в сказочной стране игрушек.
– Ты играешь в футбол? – спросила Гермиона, убирая кукольные вещи, которые мне не понадобились. Она складывала их с такой сноровкой, словно работала в магазине одежды.
– Да.
– Так и думала. Я сейчас первокурсница, но в прошлом году, когда училась в двенадцатом классе, у команд из наших школ была совместная игра. Ты запомнилась мне, поскольку команда у тебя паршивенькая – девчонки, наверное, больше времени за покраской губ проводят, чем за тренировкой, – зато ты невероятно хороша, всю игру пыталась не дать противнику забить гол. Ты капитан, да? Я тоже была.
Только я собиралась спросить Гермиону, в какой школе она училась, как она огорошила меня следующими словами:
– Ты не похожа на Софию. Но выглядишь прикольно. Это у тебя школьная рубашка под кофтой с оленями? Забавно. София носит самую модную одежду. Из Испании. Ты говоришь на каталонском?
– Nо, – ответила я на каталонском, но поскольку на английском это слово звучит точно так же, Гермиона этого не заметила.
Интересно, а на каком языке говорят на Фиджи?
– Время вышло! – сообщила Гермиона.
Я подняла свою куклу:
– Нарекаю тебя Букой, – сказала я ей и протянула игрушку парню по имени Бумер. – Пожалуйста, передай ее Тому, Чье Имя Сокрыто. И это тоже, – передала я ему записную книжку. – Только не читай ее, Бумер. Это личное.
– Не буду, – пообещал он.
– Это вряд ли, – пробормотала Гермиона.
В голове крутилась куча вопросов.
Почему он не называет своего имени?
Как он выглядит?
Кто, черт возьми, такая София и почему она говорит на каталонском?
Что я вообще здесь делаю?
Думаю, я получу все ответы в записной книжке, если Бука решит продолжить нашу игру.
Так как дедуля уехал и не поведет меня полюбоваться моим любимым рождественским видом, – районом Дайкер-Хайтс в Бруклине, в это время года залитым таким невероятным количеством огней, что он, вероятно, виден из космоса, – пусть туда пойдет Бука и поделится со мной своими впечатлениями. О чем я ему и написала, указав название улицы и место: «Дом Щелкунчика».
У меня возникло желание добавить кое-что в молескин, поэтому я попыталась забрать его у Бумера.
– Эй! – спрятал он книжку за спиной. – Это мое.
– Это не твое, – заметила Гермиона. – Ты всего-навсего посланник, Бумер.
Капитаны команд встали на защиту друг друга.
– Я просто хочу кое-что добавить, – объяснила я Бумеру и попробовала мягко вытащить записную книжку из его хватки, но он ее не выпускал. – Я отдам ее. Обещаю.
– Обещаешь?
– Уже пообещала.
– Она уже пообещала! – продолжала поддерживать меня Гермиона.
– Обещаешь? – повторил Бумер.
Я начинала понимать, как Бумер получил свое прозвище.
Гермиона выхватила книжку из руки Бумера и протянула мне.
– Поторопись, пока он тут не заистерил. Для него это – большая ответственность.
Я поспешно дописала после слов «Дом Щелкунчика»:
«Принеси куклу Буку. Или не приноси».
Глава 7Дэш
Бумер наотрез отказался что-либо рассказывать мне.
– Она высокая?
Друг покачал головой.
– Значит, маленькая?
– Нет… Не скажу.
– Симпатичная?
– Не скажу.
– Стремно-престремная?
– Не сказал бы, даже если бы знал, что это значит.
– Светлые волосы падали ей на глаза?
– Нет… Подожди, пытаешься меня одурачить? Ничего тебе не скажу! Вот, держи. Она передала.
Вместе с записной книжкой он отдал мне… куклу?
– Это что, плод сексуальных утех мисс Пигги и безумного барабанщика? – удивился я.
– Мои глаза! – закричал Бумер. – Мои глаза! Как мне теперь это развидеть?!
Я посмотрел на часы.
– Тебе нужно вернуться домой до ужина, – напомнил я другу.
– А твоя мама с Джованни скоро придут?
Я кивнул.
– Рождественские обнимашки! – воскликнул Бумер и тут же заключил меня в объятия, которые никак, кроме рождественских, не назовешь. Знаю, они должны бы были наполнить мое сердце радостью, вот только ничего, связанное с культурой Рождества, не могло этого сделать. Для меня это все – чепуха. И все же я крепко обнял друга в ответ. Сейчас он уйдет, и квартира снова будет в моем распоряжении.
– Увидимся после Рождества? На вечеринке? – спросил Бумер. – Когда она там? Двадцать седьмого?
– Двадцать шестого.
– Нужно записать.
Он схватил со стола у двери ручку и написал у себя на руке: «26».
– А что именно будет двадцать шестого, писать не будешь?
– О нет. Такое я не забуду. Это же вечеринка твоей девушки!
Я не стал его поправлять, но понимал, что позже это все равно придется сделать.
После благополучного ухода Бумера я окунулся в благословенную тишину. Канун Рождества, и мне никуда не нужно идти. Довольный собой, я скинул обувь, затем – штаны и рубашку. И нижнее белье. После чего стал расхаживать по дому в чем мать родила. Чувство было необычным: я немало раз оставался в доме один, но никогда не ходил по нему обнаженным. Было холодновато и между тем прикольно. Я помахал соседям. Съел йогурт. Включил диск мамы с саундтреками к фильму «Мамма Миа» и немного покружил по комнате. Слегка смахнул пыль.
Потом я вспомнил про записную книжку. Казалось неправильным открывать ее голым, поэтому я натянул нижнее белье. Накинул рубашку (не застегивая) и надел штаны.
В конце концов, Лили заслуживает уважения.
Написанное поразило меня до глубины души. Особенно часть, касающаяся Фрэнни. Всегда питал к ней слабость. Как и большинство героев Сэлинджера, она не была бы безумной, если бы с ней не случились безумные вещи. Читателю совершенно не хочется, чтобы она осталась с придурком Лейном. И если Фрэнни все-таки поедет в Йель, то лучше бы она сожгла это место дотла.
Образ Лили в моем сознании наложился на Фрэнни. Вот только Лили не влюбилась бы в Лейна. Она бы влюбилась в… Понятия не имею, в кого бы она влюбилась и был бы ее избранник похож на меня.
«Мы верим не в то, во что надо верить, – написал я той же самой ручкой, которой Бумер писал цифры на своей руке. – И это меня ужасно расстраивает. Не недостаток веры, а вера не в те вещи. Ты хочешь понять значение слова «вера»? Услышать чьи-то объяснения? Но они же вокруг нас. Просто мы чертовски преуспели в том, чтобы неправильно их воспринимать».
Я думал остановиться на этом, но затем продолжил:
«Никто не объяснит тебе этого через молитву. И я тоже не смогу тебе этого объяснить. Не потому, что я невежествен, оптимистичен и избирательно слеп, как известный нам обоим персонаж, а потому, что думаю, что подобное объяснить нельзя. Ты должна понять это сама. Это сродни обучению чтению. Сначала ты учишь буквы. Потом начинаешь складывать их в слова. Ты знаешь, что из букв «к»-«о»-«т» получится слово «кот», а из букв «п»-«е»-«с», – слово «пес». Затем тебе нужно осознать: это не просто абстрактные слова и звуки, и слово «кот» связано с настоящим котом, а «пес» – с настоящим псом. Именно через это осознание и приходит понимание. Мы же большую часть времени в нашей жизни просто озвучиваем понятия. Знаем, как строятся предложения, и знаем, как их произносить. Знаем, как выражать свои мысли. Знаем молитвы и знаем, в каком порядке произносить каждое слово. Но все это лишь набор звуков.
Звучит безнадежно? Не воспринимай это так. Как ребенок осознает связь между словом и тем, что оно означает, так и мы способны найти истину, живущую за нашими словами. Жаль, я не помню то мгновение, когда обнаружил, что буквы складываются в слова, а слова означают настоящие вещи. Это ведь было великим открытием. Мы не могли облечь его в слова, потому как еще слишком мало знали. Наверное, это было потрясающее ощущение – словно ты отворил дверь в ранее неведомое королевство».
Мои руки стали подрагивать. Не ожидал от себя таких размышлений и таких познаний. Они всплыли на поверхность только благодаря записной книжке и тому, что мне есть с кем ими поделиться.
В письме была еще одна часть, которая, правда, чуть меньше взволновала меня, поскольку остальное казалось гораздо важнее: «Мне хочется верить, что в этом мире есть тот единственный, кто существует только для меня. И что я существую для него одного». Эти слова тоже затронули мою душу. Мне хотелось верить в то же самое, и я не стал развенчивать этот миф. Не стал писать Лили, что, по-моему, Платон всех нас одурачил своей идеей родственных душ. Вдруг Лили окажется моей родственной душой?
Слишком глубоко. Слишком рано. Слишком быстро.
Я отложил молескин и стал ходить взад-вперед по квартире. В мире так много проходимцев, бродяг, подхалимов, шпионов – тех, кто ради своей выгоды говорит не то, что думает, тех, чьим словам веры нет. Наверное, именно это сейчас нервирует меня: мы с Лили должны быть обоюдно искренни.
Солгать кому-то в лицо намного сложнее.
Но…
Сказать правду кому-то в лицо также намного сложнее.
Подходящие слова не шли на ум. Казалось, что бы я ни написал, Лили они тоже покажутся неподходящими. Поэтому я переключил свое внимание на другое: адрес, который она мне дала (без понятия, где находится Дайкер-Хайтс), и наводящую жуть куклу, шедшую в паре с записной книжкой.