ие сыграло в моей жизни. А между тем я заметил эту свою особенность только в тридцать лет.
Иногда в поезде или в автобусе, когда время тянется медленно, я запрещаю себе блуждать среди образов и построений, кажущихся мне бесплодными. Но постоянно направлять мысль на верный путь, возвращать ее к полезному источнику утомительно, и наступает минута, когда мысли мои разбредаются, вернее, растекаются во все стороны: тогда часы пролетают молниеносно и я, не успев оглянуться, прибываю к месту назначения.
Быть может, к скульптуре меня влечет любовь к камню. Скульптура возвращает человеческому облику весомость и равнодушие, без которых я не мыслю величия.
Эссе: глава о «плодотворности тавтологии».
Человек, хоть немного знакомый с гимнастикой ума, знает, подобно Паскалю, что мы всегда совершаем ошибку, исключая что-то из своего поля зрения. Ум, развившийся до своего предела, твердо знает, что любая теория содержит в себе зерно истины и что любой опыт, накопленный человечеством, даже если он воплощен в таких противоположных фигурах, как Сократ и Эмпедокл, Паскаль и Сад, нельзя априорно отрицать. Однако обстоятельства вынуждают совершать выбор. Так, Ницше считал необходимым подвергнуть критике философию Сократа и христианство, хотя не мог привести серьезных аргументов. Нам же, напротив, необходимо встать на защиту Сократа или по крайней мере того, что он олицетворяет, ибо сегодня существует опасность, что на смену этим ценностям придет отрицание всякой культуры, так что Ницше рискует одержать здесь победу, которой он бы не пожелал.
На первый взгляд кажется, что это вносит в жизнь идей некоторый оппортунизм. Но это только кажется, ибо ни Ницше, ни мы сами не забываем о другой стороне вопроса; наши действия – просто защитная реакция. А в конечном счете опыт Ницше вместе с нашим опытом, опыт Паскаля вместе с опытом Дарвина, опыт Калликла вместе с опытом Платона воплощают все богатство человечества и возвращают нас нашему отечеству (но все это может быть верно, лишь если учесть дюжину дополнительных тонкостей).
Как бы там ни было, см. Ницше (Происхождение философии, Бьянки, с. 208): «Сократ, признаюсь честно, так близок мне, что я все время борюсь против него».
«Чума», второй вариант. У разлученных трудности с днями недели. В первую очередь, конечно, с воскресеньями. С субботними вечерами. И с некоторыми днями, к которым прежде были приурочены определенные ритуалы.
То же. Глава о страхе: «Люди, за которыми приходили по вечерам…»
В главе о лагерях: сначала родственников разлучает смерть – потом из соображений гигиены детей отделяют от родителей, мужчин от женщин. И тогда разлука становится всеобщей. Все обречены на одиночество.
Таким образом, тема разлуки должна стать главной темой романа. «Они ничего не просили у чумы. Они терпеливо выстроили себе в сердцевине непонятного мира свой собственный, очень человечный мирок, где дни текли под знаком нежности и привычки. Но оказалось, что разлука с миром – это еще полбеды; пришла чума и разлучила их с их скромными привычными представлениями. Сначала она затмила их ум, а потом вырвала у них сердце». Практически: в романе нет никого, кроме одиноких людей.
«Чума», второй вариант.
Мы ищем покоя и идем за ним к людям. Но они поначалу не могут дать нам ничего, кроме безумия и смуты. Покоя надо искать в другом месте, но небеса молчат. И вот тогда, и только тогда, можно возвратиться к людям, потому что, за неимением покоя, они навевают сон.
«Чума», второй вариант.
Хорошо бы иметь террасы, расположенные над чумой.
Все они правы, говорит Риэ.
Тарру (или Риэ) прощает чуме.
Эссе о Бунте. Абсурдный мир сначала не поддается строгому анализу. Он открывается памяти и воображению. Таким образом, мир этот есть продукт мысли вообще, то есть конкретного воображения. Это приложение к жизненному поведению и к эстетике определенного современного принципа. Это не анализ.
Но как только вы очертите основные контуры этого мира, зало́жите первый (и единственный) камень, вы получите возможность рассуждать философски – а точнее, если вы все поняли правильно, у вас возникнет потребность рассуждать философски. Теперь необходим строгий анализ, и мы возвращаемся к нему. Торжествуют детали и описания. «Нас не интересует ничего, кроме…» превращается в «нас интересует все, кроме…» Отсюда точное и строгое – без выводов – исследование о бунте:
1) развитие бунта и внешний бунт;
2) состояние бунта;
3) метафизический бунт.
Развитие бунта: Неоспоримое право – впечатление, что дело затянулось, что другой превышает свои полномочия (отец, например). «Досюда да, а дальше нет» – продолжить анализ.
Ср. заметки: Происхождение Философии и Человек злопамятный в Эссе.
Эссе о Бунте: одно из направлений абсурдного ума – это бедность и нищета.
Единственный способ не дать абсурду «вселиться» в тебя – это не извлекать из него пользы. Не предаваться сексуальному рассеянию, лишенному целомудрия, и т. д.
То же. Ввести тему колебания.
То же. Созерцание как одна из абсурдных целей, в той мере, в какой оно вызывает наслаждение, ничего не утверждая определенно.
Вообразим себе мыслителя, который говорит: «Вот, я знаю, что это правда. Но в конечном счете последствия этого мне отвратительны, и я отступаю. Истина неприемлема даже для того, кто ее открывает». Это и будет абсурдный мыслитель с его постоянной тревогой.
Странный ветер – он всегда дует на опушке леса. Любопытный человеческий идеал: устроить себе жилье в самом лоне природы.
Нужно решиться ввести в мыслительный аппарат необходимое различие между философией очевидной и философией приятной. Иначе говоря, мы можем прийти к философии, которая противна уму и сердцу, но которая напрашивается. Так, для меня очевидная философия – абсурд. Но это не мешает мне иметь (или, точнее, учитывать) философию приятную. Напр.: точное равновесие между умом и миром, гармония, полнота и т. д. Счастлив мыслитель, который отдается своей склонности, а тот, что отказывает себе в этом – из любви к истине, с сожалением, но решительно, – мыслитель-изгнанник.
Как далеко может зайти этот разрыв между мыслителем и его системой? Не возвращает ли это нас, по сути дела, окольными путями к реализму: истина, внеположная человеку, – принудительная. Возможно, но в таком случае это был бы реализм, не могущий нас удовлетворить. Не априорное решение.
Важный вопрос, который следует разрешить «на практике»: можно ли быть счастливым и одиноким.
Антология незначительности. Прежде всего что такое незначительность? Этимология здесь обманчивая. Это не то, что не имеет значения. Иначе пришлось бы сказать, что незначителен наш мир. Бессмысленный и незначительный – не синонимы. Незначительный человек вполне может быть рассудительным. С другой стороны, незначительный не есть ничтожный. Существуют великие деяния, серьезные и грандиозные планы, являющиеся незначительными. Впрочем, это уже ближе к делу. Ибо деяния эти не кажутся незначительными тем, кто затевает их с истовой серьезностью. Следовательно, надо добавить, что они незначительны для кого-то… что некое лицо незначительно в чьих-то глазах… что некая мысль незначительна в определенном контексте… Иначе говоря, у незначительности, как у всех прочих вещей на этом свете, есть своя мера относительности. Что вовсе не означает, что незначительность – вещь относительная. Она имеет отношение к чему-то, что незначительностью не является, что имеет смысл – что важно, что «кое-что значит», что заслуживает интереса, что достойно внимания, заботы, поклонения, что занимает – и по праву – свое место, что поражает ум, западает в память, бросается в глаза… и проч. Но все это еще не определение. Незначительность будет относительной, лишь если удастся найти несколько определений этому эталонному метру значения. Иначе говоря, незначительность, как и всякая вещь, сравнима с чем-то большим, и то скудное количество смысла, которым она наделена, – производное от значения более общего. Остановимся на этих словах. В определенной мере, с большой осторожностью и не забывая о множестве нюансов, можно сказать, что незначительная вещь – вовсе не обязательно вещь, лишенная смысла, но вещь, лишенная сама по себе общего значения. Выражаясь иначе и прибегая к естественной иерархии ценностей, если я женюсь, я совершаю поступок, который получает общее значение на уровне рода, еще одно значение – на уровне общества, религии, и, быть может, еще одно – в плане метафизическом. Вывод: женитьба не является поступком незначительным, во всяком случае, согласно иерархии общепринятых ценностей. Ибо, если родовое, общественное или религиозное значение у нее отсутствует – а это происходит в тех случаях, когда женится человек, не уважающий все эти ценности, – женитьба становится в самом деле поступком незначительным. На этом примере по крайней мере видна связь незначительности с отсутствием значения.
Возьмем противоположный пример: если, открывая дверь, я двигаю защелку вправо, а не влево, я не могу связать этот жест ни с каким общепринятым значением. Обществу, религии, роду и даже Богу решительно начхать, двигаю я защелку налево или направо. Вывод: мой поступок незначителен, если только эта привычка не связана для меня с необходимостью экономить силы, с практической сметкой, истоки которой – в волевом характере или жизненных принципах, и т. д. В этом случае для меня будет гораздо важнее отодвинуть защелку определенным образом, чем жениться. Следовательно, незначительность – это всегда результат определенных отношений. Общий вывод из сказанного таков: в вопросе о незначительности всегда остается некоторая неясность.