Исправленное творение.
Танк, который разворачивается и отбивается, как сороконожка.
Боб летом, на нормандской равнине. Его каска покрыта сорной травой и ботвой дикой редьки.
Ср. в «Таймс» доклад английской комиссии о зверствах.
Испанский журналист де Сузи (достать его текст) – дети со смехом показывают ему трупы.
Целый час – острый нож в сердце.
Весь день разговоры о том, будут ли вечером давать молочный суп, от которого ночью приходится несколько раз бегать на двор. О том, что ватерклозеты в ста метрах от дома, что ночью холодно и проч.
Женщины из лагеря, попав в Швейцарию, хохочут при виде похорон: «Вот как здесь обходятся с покойниками».
Жаклина.
Два четырнадцатилетних мальчика-поляка, которых заставили сжечь дом, где были их родители. С четырнадцати до семнадцати лет в Бухенвальде.
Консьержка гестапо, занимающего два этажа в доме на улице Помп. Утром она убирает комнаты, где пытают. «Я никогда не вмешиваюсь в дела моих жильцов».
Жаклина возвращается из Кёнигсберга в Равенсбрюк – сто километров пешком. В большой палатке, разделенной подпорками на четыре отсека. Женщин столько, что они могут спать прямо на земле, только тесно прижавшись одна к другой. Дизентерия. Ватерклозеты в сотне метров. Но приходится перешагивать через тела и наступать на них. Привыкают и к этому.
Всемирный аспект диалога политики и морали. Против этого конгломерата огромных сил – [нрзб.].
X. – заключенная, вышла на свободу с татуировкой: в течение года служила в лагере СС в…
Доказательство. Что абстракция – зло. Она порождает войны, пытки, жестокость и проч. Спрашивается: как люди сохраняют абстрактный подход перед лицом физического зла – идеологию перед лицом пытки, производимой во имя этой же идеологии.
Христианство. Вы были бы жестоко наказаны, если бы мы приняли ваши постулаты. Ибо в этом случае мы бы не знали жалости.
Сад. Вскрытие произведено Галлем: «Череп, подобный всем старческим черепам. Шишки отцовской нежности и любви к детям развиты сверх меры».
Сад о г-же де Лафайет: «Изъясняясь более лаконично, она становится более трогательной».
Преклонение Сада перед Руссо и Ричардсоном, которые научили его, «что не только торжество добродетели может тронуть читателя».
То же. «Познать человеческое сердце» можно только в несчастье и в путешествиях.
То же. Человек XVIII века: «Когда, по примеру Титанов, он осмеливается поднять свою дерзкую руку на само небо и, вооруженный страстями, не страшится объявить войну тем, перед кем трепетал».
Бунт. В конечном счете политика порождает партии, которые препятствуют общению (сообщничеству).
– И само творение. Что делать? У бунтаря меньше всего шансов устранить сообщников. Но они будут устранены.
Глубокое отвращение ко всякому обществу. Соблазн спастись бегством и смириться с упадком своей эпохи. Одиночество приносит мне счастье. Но одновременно и ощущение, что упадок начинается с той минуты, когда ты с ним смиряешься. И приходится оставаться – чтобы человек оставался на должной высоте, чтобы не способствовать его падению. Однако отвращение, отвращение до тошноты, вызываемое этой людской разобщенностью.
Общение. Затруднено для человека, потому что он не может выйти за границы известного ему круга лиц. Все остальное для него абстракция. Человек должен жить в границах, определенных плотью.
Сердце стареет. Любить и при этом ничего не сохранить!
Искушение второстепенными и повседневными делами.
К. и П.Г.: страсть к правде. Вокруг них весь мир распят.
Мы, французы, находимся нынче в авангарде цивилизации: мы разучились приносить смерть.
Мы свидетельствуем против Бога.
Июль 1945 г.
Шатобриан Амперу, в 1841 г. отправившемуся в Грецию: «Попрощайтесь за меня с горой Гимет, где я оставил пчел, с мысом Сунион, где я слышал кузнечиков… Мне скоро придется отказаться от всего. Пока я еще блуждаю среди своих воспоминаний, но вскоре они сотрутся из памяти… Вы не найдете в Аттике ни одного оливкового листка, ни одной виноградной косточки из тех, что видел там я. Мне жаль каждую былинку моего времени. У меня не хватило сил продлить жизнь даже кустику вереска».
Бунт.
В конечном счете я выбираю свободу. Ибо благодаря свободе человек, даже не добившись торжества справедливости, сохраняет право протестовать против несправедливости и поддерживает связь между людьми. Справедливость в безмолвном мире, справедливость в мире немых разрушает сообщничество, отрицает бунт и восстанавливает согласие, но на этот раз в самой низменной форме. Вот когда становится очевидным главенство, которое постепенно завоевывает понятие свободы. Но самое трудное заключается в том, чтобы все время помнить: свобода обязана одновременно требовать справедливости, как уже было сказано. В таком случае можно признать и существование справедливости, хотя и совсем иной, которая должна стать единственной незыблемой ценностью в истории людей, испокон веков умиравших достойно только за свободу.
Свобода – это возможность защищать то, во что я не верю, даже в государстве или мире, который я принимаю. Это возможность оправдать противника.
«Кающийся человек велик. Но кто согласился бы сегодня на величие в безвестности?» («Жизнь Рансе»).
Каким человеком я стал бы, если бы не был таким ребенком!
Из неопубликованных вещей Ш.
«Никогда не испытывал я в объятиях женщины того полного слияния, той двойной близости, того пыла страсти, которых искал и которые стоят всей жизни».
«Бывают эпохи, когда характеры так вялы, что пороки рождают не преступления, но лишь развращенность».
То же. «Без страсти не было бы добродетели, а между тем нынешняя эпоха так жалка, что не имеет ни страсти, ни добродетели; она вершит зло и добро бесстрастно, как материя».
«Имея возвышенный ум и подлое сердце, люди пишут великие вещи и совершают мелкие поступки».
Роман. «Я отдал дань людям. Иными словами, я лгал и жаждал вместе с ними. Я метался от одного к другому, я делал то, что нужно. С меня довольно. Я в долгу перед этим пейзажем. Я хочу остаться с ним наедине».
30 июля 1945 г.
В тридцать лет человек должен держать себя в руках, иметь точный счет своим недостаткам и достоинствам, знать свой предел, предвидеть свое поражение – быть тем, кто он есть. А главное, все принимать. Мы входим в область положительного. Нужно все совершить и от всего отказаться. Стать естественным, не снимая маски. Я испытал достаточно много, чтобы суметь почти от всего отказаться. Остается совершить громадное усилие, каждодневное, упорное. Усилие тайное, без надежды, но и без горечи. Больше ничего не отрицать, потому что есть возможность все утверждать. Быть выше боли.
Тетрадь № V. Сентябрь 1945 года – апрель 1948 года
Главный вопрос в наши дни: можно ли изменить мир, не веря в абсолютное могущество разума? Несмотря на рационалистические, в том числе и марксистские, иллюзии, вся история мира – история свободы. Разве можно подчинить детерминизму пути свободы? Без сомнения, неверно утверждать, что то, что детерминировано, мертво. Но детерминированным может быть лишь то, что уже прожито. Сам Бог, если бы он существовал, не мог бы изменить прошлое. Но будущее принадлежит ему не больше и не меньше, чем человеку.
Политические антиномии. Мы живем в мире, где необходимо выбирать, кем быть, жертвой или палачом – третьего не дано. Выбор не из легких. Мне всегда казалось, что, в сущности, палачей не существует, все люди – жертвы. В конечном счете, разумеется. Но мало кто разделяет это мнение.
Я страстно люблю свободу. А для всякого интеллектуала свобода в конце концов сводится к свободе выражения. Но я прекрасно отдаю себе отчет в том, что очень многих европейцев свобода волнует мало, ибо только справедливость может дать им тот минимум материального благополучия, в котором они нуждаются, и правы они или нет, но они охотно пожертвовали бы свободой ради этой элементарной справедливости.
Я знаю это уже давно. Если я считал необходимым отстаивать союз справедливости и свободы, то лишь оттого, что видел в этом последнюю надежду Запада. Но этот союз может осуществиться лишь при определенных условиях, которые нынче представляются мне едва ли не утопическими. Значит, придется пожертвовать одной из этих ценностей? Какую же из них выбрать?
Политика (продолжение). Все дело в том, что людям, выступающим от имени народа, свобода всегда была глубоко безразлична. Когда они пускаются в откровенности, то даже хвастают этим. А ведь довольно было бы простого небезразличия…
Следовательно, одиночки – а их очень мало, – которых это положение тревожит, должны рано или поздно погибнуть (есть разные варианты гибели во имя свободы). Если натура у них благородная, они не сдадутся без боя. Но как бороться против своих братьев, против справедливости? Говорить правду, вот и все. И спустя два тысячелетия мы снова станем свидетелями жертвенной гибели Сократа, повторенной многократно. Программа на завтра: торжественное и знаменательное предание смерти людей, говорящих правду о свободе.
Бунт: творить, дабы воссоединиться с людьми? Но понемногу творчество отлучает нас от них и отбрасывает вдаль, не оставив и тени любви.