Пер Гюнт рассказывает своим согражданам, что дьявол обещал толпе хрюкнуть, точь-в-точь как свинья. Он появляется и исполняет обещанное. Но зрители недовольны. Одни находят голос слишком тонким, другие – слишком искусственным. Все осуждают подражателя за преувеличение. А между тем хрюкал настоящий поросенок, которого дьявол спрятал под плащом и щипал.
Конец Don Giovanni: голоса ада, дотоле молчавшие, внезапно заполняют сцену мира. Они невидимо присутствовали тут, превосходя числом живых.
Процесс Райка: идея объективного преступника, в котором сталкиваются две стороны человеческого характера, – идея распространенная, но преувеличенная.
Марксизм – философия, где в избытке сутяжничество, но нет юриспруденции.
Обдумать: в течение всего процесса Райк сидел, наклонив голову вправо, чего никогда не делал прежде.
То же. Приговоренные к смерти, но не казненные и проживающие в Сибири или в каком-то ином месте другую жизнь (герои романа).
Против смертной казни. Фихте. «Система естественного права».
Роман (окончание). Он вспоминал то время, когда глотал биографии великих людей, стремясь поскорее добраться до описания их смерти. В ту пору ему страстно хотелось знать, что могут гений, величие, чувствительность противопоставить смерти. Теперь же он знал, что эта его страсть была напрасной и что жизнь великих людей ничему не может научить его. Гений не умеет умирать. А старая нищенка – умеет.
Величие состоит в том, чтобы попытаться стать великим. И ничего более. (Вот почему М. – великая женщина.)
Там, где хотят иметь рабов, надо как можно больше сочинять музыки. Так по крайней мере полагал, по словам Толстого, один немецкий князь.
Слушайтесь, говорил Фридрих Прусский. Но, умирая, сознался: «Я устал управлять рабами».
Роман. «Я искал средство не погибнуть из-за ее свободы. Если бы я нашел его, то возвратил бы ей эту свободу».
Горький о Толстом: «Он – человек, взыскующий Бога не для себя, а для людей, дабы он его, человека, оставил в покое пустыни, избранной им».
«Не сирота я на земле, пока этот человек есть на ней!»
Когда Яна Гуса жгли на костре, славная старушка принесла свою охапку хвороста, чтобы подбросить в огонь.
Минуты, когда отдаешься страданию, как физической боли: лежишь недвижимый, безвольный, лишенный будущего, во власти бесконечной муки.
Превозмочь? Но страдание – это именно то, выше чего стать невозможно.
Роман. «Когда она была рядом и мы мучили друг друга, мои страдания и слезы имели смысл. Она могла их видеть. Но после того, как она уехала, эти страдания сделались тщетными, лишенными будущего. А истинное страдание и есть страдание тщетное. Страдать у нее на глазах было сладостно. Но страдать в одиночестве и безвестности – вот чаша, которую нам постоянно преподносит жизнь, чаша, которую мы упорно отстраняем, но которую нам придется однажды испить, и день этот будет страшнее, чем день нашей смерти».
После ночей, проведенных в страдании, чувствуешь себя как с похмелья.
Роман. «Последнее слово. Дело не в том, чтобы начать сладостный и одновременно горький разговор с исчезнувшим прекрасным образом. Дело в том, чтобы старательно, безжалостно изгнать из своей души этот образ, изуродовать это лицо, иначе воспоминания по-прежнему будут тревожить мое отчаявшееся сердце… Убить эту любовь, о любовь моя».
То же. «Уже десять лет он не мог войти в театральный зал…»
Эссе о море.
У отчаявшегося человека нет родины. Но я – я знал, что на свете есть море, и это помогло мне пережить роковое время.
Так люди, любящие друг друга, могут страдать в разлуке. Но что бы они ни говорили, они не испытывают отчаяния: они знают, что на свете есть любовь.
Люди упорно путают брак и любовь, с одной стороны, счастье и любовь – с другой. Между тем это совершенно разные вещи. Именно поэтому, хотя любовь – вещь очень редкая, среди браков бывают и счастливые.
Невольно ангажированный.
Физическая ревность есть в большой мере осуждение самого себя. Зная, о чем способен помыслить ты сам, ты решаешь, что и она помышляет о том же.
Дни на море, эта жизнь, «неподвластная забвению, неподвластная памяти», – по Стивенсону.
Ламбер: «Теперь я жалею только самого себя».
Гийу: «В конечном счете пишут не для того, чтобы сказать, а для того, чтобы не сказать».
Роман. «Истерзанный этой мучительной болью, я искал спасения в той части своего существа, что не любит никого. Боль отпускала. А затем я снова понуро возвращался в терновые заросли».
Нынче добродетель достойна похвалы. Великие жертвы не встречают поддержки. Мучеников постигает забвение. Они стараются привлечь к себе внимание. На них смотрят. Но стоит им оступиться, и газеты берутся за свое.
Мерль, журналист, занимающийся шантажом, целый год печатал в своей газете клеветнические статьи об X., но так ничего и не добился. Тогда, изменив тактику, Мерль принялся превозносить свою жертву до небес – и тут же получил деньги.
Во время суда над Шибуниным Толстой выступил защитником этого несчастного солдата, ударившего офицера, а когда Шибунина приговорили к смертной казни, ходатайствовал о помиловании через свою тетку, которую просил обратиться к военному министру. Министр ответил, что не может ничего предпринять, потому что Толстой забыл указать название полка.
Тетка написала об этом Толстому, но на следующий день после того, как пришло ее письмо, Шибунин был казнен по вине Толстого.
Последнее, незаконченное сочинение Толстого, оставшееся лежать на его письменном столе: «Нет в мире виноватых».
Он родился в 1828 г. «Войну и мир» писал в 1863–1869 гг. В начале работы ему было 35 лет, в конце – 41 год.
По Грину, жизнь чересчур длинна. «Разве не могли бы мы совершить первый смертный грех в семь лет, разориться из-за любви или ненависти в десять лет, а в пятнадцать молить о прощении на смертном одре?»
Скоби. Адюльтер. «Честь, чистая жизнь искушали его по ночам, как искушает грех».
То же. «В любви человеческой не бывает ничего, что заслуживало бы названия победы, разве что несколько мелких стратегических удач перед финальной катастрофой – смертью или равнодушием».
То же. «Любовь не есть понимание. В ней живет желание понять, но вскоре, под влиянием постоянных неудач, желание это угасает, и тогда любовь…»
Мари Дорваль – Альфреду де Виньи: «Ты меня не знаешь! Ты меня не знаешь!» После долгой разлуки, не узнавая себя: «Скажи, неужели правда, что у меня могут вырваться стоны сладострастия!»
Паспорт, выданный, ей в Тулузе: «Стан согбенный, волосы пышные, поступь величавая».
«Я не порвала с г-ном де Виньи, а оторвала себя от него».
Нынче Христос умирает во дворцах. Он царит за окошечками банков – с кнутом в руках.
Стрептоцид – 40 граммов с 6 ноября по 5 декабря 49-го года. ПАСК – 360 граммов с 6 ноября по 5 декабря 49-го года + 20 граммов стрептоцида с 13 ноября по 2 января.
Роман. «Оттого, что она спрашивала его, любит ли он ее, а главное, оттого, что в вопросах этих сквозила тревога, в душе его зарождались сомнения. И по мере того как сомнения эти росли, он все сильнее напрягал свою волю, приказывая себе любить ее. Таким образом, чем громче она взывала к его сердцу, тем отвлеченнее становилась его любовь».
Всякое убийство может быть оправдано только любовью. Для террористов эшафот был новым доказательством любви.
В 1843 году американцы освобождают Гавайские острова, захваченные англичанами. Это происходит на глазах Мелвилла. Король дозволяет своим подданным «в ознаменование радостного события забыть обо всяких соображениях морали, законности, религии и предаться ликованию; он торжественно объявляет, что в течение десяти дней все законы в его владениях будут недействительны».
Заблуждения радостны, истина страшна.
Эта священная неуверенность, о которой говорит Мелвилл, – та, из-за которой люди и народы постоянно находятся на распутье.
Заметка Мелвилла на полях «Опытов» Шелли: «В нравственном отношении Сатана Мильтона намного превосходит его Бога, как всякий, кто хранит верность своим убеждениям, невзирая на пытки и превратности судьбы, превосходит того, кто, будучи твердо уверен в победе, хладнокровно обрушивает на головы противников самые ужасные кары».
Горьки воды смерти…
Мелвилл в 35 лет: «Я согласен на уничтожение».