сонетов\ Острое слово, сказанное остряком, не состарилось, но сам остряк пережил себя и не имеет уже почетного места в обществе.
Увядающая красавица перед цветущей не так смешна, как старый остряк перед новым. Мне сказывали, что в Берлине, во время эмиграции, Ривароль так заметал в обществе старика Буфлера, что тот слова не мог высказать при нем.
Батюшков говорит об Александре Хвостове: «Он пятьдесят лет тому назад сочинил книгу ума своего и всё еще по ней читает».
«Везде обнаруживается какая-то филантропия», – говорил Карамзин в статье «О верном способе». Если хотел бы с умыслом сказать на смех, то лучше бы и нельзя. Теперь везде обнаруживаются какая-то набожность и какая-то свободномысленность.
Мы видим много книг нового издания, исправленного и дополненного. Увидим ли когда-нибудь издание, исправленное и убавленное? Такое объявление книгопродавцев было бы вывеской успехов просвещения читателей.
Галиани пишет: «Чем более стареюсь, тем более нахожу, что убавить в книге, а не что прибавить. Книгопродавцам расчет этот не выгоден; они требуют изданий дополненных, и глупцы (потому что одни глупцы наперехват раскупают книги) того же требуют».
«Вы говорите о падении государств? Что это значит? Государств не бывает ни наверху, ни внизу, и они не падают; они меняются в лице. Но толкуют о падениях, о разрушениях, и эти слова заключают всю игру обманчивости и заблуждений.
Сказать фазы государств (изменений) было бы справедливее. Человеческий род вечен, как луна, но показывает иногда нам то одну сторону, то другую, потому что мы не так стоим, чтобы видеть его в полноте. Есть государства, которые красивы в ущербе, как французское государство; есть, которые будут хороши только в нетлении, как турецкое; есть, которые сияют только в первой четверти, как иезуитское. Одно государство Папское и было прекрасно в свое полнолуние».
(Галиани к госпоже д’Эпине)
«В Париже философы растут на открытом воздухе, в Стокгольме, в Петербурге – в теплицах, а в Неаполе взращают их под навозом: климат им неблагоприятен».
(Галиани к госпоже д’Эпине)
Не благотворите полякам на деле, а витийствуйте им о благотворении. Они так дорожат честью слыть благородными и доблестными, что от слов о доблести и мужестве полезут на стену…
И добродетели-то их все театральные! Оно не порок и показывает по крайней мере если не твердые правила, то хорошее направление. Робость, которая платит дань почтения мужеству, порок, который признает достоинство добродетели…
Наполеон совершенно по ним. Они всегда променяют солнце на фейерверк. Речь, читанная государем на сейме, дороже им всех его благодеяний. Бей их дома как хочешь, только при гостях будь с ними учтив. Нельзя сказать, что они словолюбивы, они успехолюбивы. Им счастье не в том, чтобы дома быть счастливыми, а в том, чтобы блеснуть пред Европой. Политические Дон-Кихоты.
Пугливые невежды — счастливое выражение Ломоносова («Петр Великий»).
Подвигнуты хвалой, исполнены надежды,
Которой лишены пугливые невежды.
«Раздавая места, они меньше заботились об интересах государства, чем о потребностях просителя». Можно подумать, что Мюллер не о персидской монархии говорит, а о нас. Сколько у нас мест для людей, и как мало людей на месте!
«Не употребляйте никогда нового слова, если нет в нем сих трех слов: быть нужным, понятным и звучным. Новые понятия, особенно в физике, требуют новых выражений. Но заместить слово обычное другим, имеющим только цену новизны, – значит язык не обогащать, а портить». (Вольтер)
«Излишнее подражание гасит гений». (Вольтер)
Иные думают, что кардинал Мазарини умер, другие – что он жив, а я ни тому, ни другому не верю.
«Вместо того чтобы уничтожать страсти, стоикам надлежало бы управлять ими. Преподавая учение, недоступное для людей обыкновенных, стоическая нравственность образовала лицемерие и возбудила сомнение в возможности достичь столь высокой добродетели. Метафизика сих философов была слишком холодна; они разливали большой свет на нравственные истины, но не умели запалить чистый пламень, который пожирает зародыши пороков.
Учение стоиков, оковывая страсти молчанием, без сомнения утверждало владычество рассудка; но оно не могло приверженцам своим внушить силу души, которая приводит в действие, и гибкость, приучающую подаваться обстоятельствам. И варвары, завоевавшие Италию, нашли в ней людей, или ослабленных крайностью безнравственности, или честных, но бессильных и несмелых». (Мюллер)
Юлий Кесарь говорил о неприятеле своем Цицероне: «Расширить пределы человеческого ума славнее, чем расширить пределы владений тленного».
«Будь счастлив как Август и добродетелен как Троян» – являлось на протяжении двух веков обыкновенным приветствием императорам от сената.
Один умный человек говорил, что в России честному человеку жить нельзя, пока не уничтожат следующих приговорок: без вины виноват, казенное на воде не тонет и в огне не горит, всё Божие да Государево.
Близ царя – близ смерти. Честь царю, если сия пословица родилась на войне! Горе – если в мирное время.
Ум любит простор, а не цензуру.
О девице NN говорят на всякий случай, что она замужем.
Какие трудности представились Екатерине II при вступлении ее на престол по крутой кончине Петра III! Как она долго колыхалась! Малейшее дуновение могло ее повалить. Она искренне и крепко оперлась на народ, и с той поры все грозы были против нее бессильны. Ее престол, поддерживаемый миллионами людей, убежденных в выгоде его поддержать, должен был быть неколебим и независим. Вот что княгиня Дашкова, ее приятельница, называла довольно забавно обрезать помочи настоящим ножом.
Август, будучи в Египте, велел раскрыть гробницу Александра. Его спросили, не хочет ли он раскрыть и гробницы Птоломеев. «Нет! – отвечал он, – я хотел видеть царя, а не мертвецов!»
Сытый Сганарель думал, что вся его семья пообедала.
Феопомпий, спартанский царь, первым присоединил эфоров[30] к отправлению государствования; испуганное его семейство, говорит Аристотель, укоряло его в ослаблении могущества, предоставленного ему предками. «Нет! – отвечал он, – я передам его еще в большей силе преемникам, потому что оно будет надежнее».
«Монархи не злее других людей. Доказательство тому в том, что обыкновенно обижают они тех, кого не видят, чтобы угодить тем, кого видят. Несчастье заключается в том, что видимые ими составляют малое количество, а невидимые – толпу.
Перенесите положение, и последствия будут иные. Монарх посреди своего двора благодетельствует двору в ущерб народу. Поставьте его посреди народа, и он будет покровительствовать народу, но не двору». (Бенжамен Констан)
Беклешов таким образом толковал происхождение слова таможня – там можно.
Разговорные прения в гостиницах, за круглым столом, в толпе слушателей, нетерпеливых не выслушать, а перебить вас, сказать свое мнение, где часто поборник ваш не только вас не слушает, но и не слышит… Вы пускаетесь не так, как в дорогу, чтобы от одного места дойти до другого, но как в прогулку. Дело не в том, чтобы дойти до назначенного места, а в том, чтобы ходить, дышать свежим воздухом, срывать мимоходом цветы. На бумаге ставишь межевые столбы, они свидетельствуют о том, что вы тут уже были, и ведут далее. В разговоре, иль по прихоти, или с запальчивости, переставляешь с места на место и оттого часто по долгом движении очутишься в двух шагах от точки, с какой пошел, а иногда и в ста шагах за точкой.
Бенжамена укоряли в непостоянстве политического поведения. Он оправдывался. «Правда, – отвечал затем, подумав, – я слишком круто поворотил».
Впрочем, можно изменять людям и правительствам, почитая их за орудия, и не изменять своим правилам. Если все государственные люди шли бы по следам Катона, то во многих случаях общественные дела сделались бы добычей одних бездельников. «С большей гибкостью, – говорил Мюллер, – он был бы отечеству полезнее, но хартиям истории недоставало бы характера Катона».
Мы должны служить не тому и не другому, но той нравственной силе, коей тот или другой представителем. Я меняю кафтан, а не лицо. И если Бенжамен переносил свои мнения от двора Наполеона ко двору Людовика и обратно, то может избежать он осуждения; но дело в том, чтобы переносил мнения, а не слова.
Госпожа де Сталь, говоря о поляках, сказала: «В них есть блеск, но ничего нет основательного. Я их скоро доканчиваю. Мне нужно по крайней мере двух или трех поляков на неделю».
Стихи «Храповицкому» (Державина) отличаются благородным чистосердечием, а две строки:
Раб и похвалить не может,
Он лишь может только льстить
одни стоят ста звучных стихов.
Державина стихотворения, точно как Горациевы, могут при случае заменить записки его века. Ничто не ускользнуло от его поэтического глаза.