Как герой полубарских затей имел своих арапов, так Польша имеет своих великих мужей. Поляки создали себе свою феогонию и жертвуют кумирам рук своих. Народу должно иметь своих героев. На них основывается любовь к Отечеству.
Последним их краеугольным камнем был князь Понятовский, великий доморощенный человек.
Власть по самому существу своему имеет главным свойством упругость. Будь она уступчива, она перестает быть властью. Как же требовать, чтобы те, кто, так сказать, срослись с властью, легко подавались на изменения? Им самих себя нужно переломить, чтобы выдать что-нибудь.
Признаться, теперь не найдешь запаса такой веселости ни в министре, ни в царе. События остепенили умы: правителям труднее, но народам легче.
Душа республиканского правления – добродетель, монархического – честь, деспотического – страх. Светозарное разделение Монтескье. Здесь глубокомыслие кроется под остроумием. Сначала пленишься им, а после убедишься.
После ночи Св. Варфоломея Карл IX писал ко всем губернаторам, приказывая им умертвить гугенотов. Виконт д’Орт, командовавший в Байонне, отвечал королю: «Государь, я нашел в жителях и войсках честных граждан и храбрых воинов, но не нашел ни одного палача; итак, они и я просим ваше величество употребить руки и жизни наши на дела возможные».
Боссюэ в первых своих проповедях был далек от Боссюэ в словах надгробных. В одном месте он говорит: «Да здравствует Вечный!» Детей называет постоянным рекрутским набором человеческого рода.
Если бы мнение, что басня есть уловка рабства, еще не существовало, то у нас должно бы оно родится. Недаром сочнейшая отрасль нашей словесности – басни. Ум прокрадывается в них мимо цензуры. Хемницер, Дмитриев и Крылов часто кололи истиной не в бровь.
Что кинуло наше драматическое искусство на узкую дорогу французов? Худые трагедии Сумарокова. Будь он подражателем Шекспира, мы усовершенствовали бы его худые подражания англичанам, как ныне усовершенствовали его бледные подражания французам. Как судьба любит уполномочивать первенцев во всех родах! Не только пример их увлекает современников, но и самое потомство долго еще опомниться не может и следует за ними слепо.
Смелые путешественники сперва открывают землю, а после наблюдательные географы по сим открытиям издают о ней географические карты и положительные описания. Смелые поэты, смелые прозаики! Откройте все богатства русского языка: после вас придут грамматики и соберут путевые записки и правила для указания будущим путешественникам, странствующим по земле знакомой и образованной.
Монморен, губернатор Оверни, писал к Карлу IX: «Государь, я получил за печатью вашего величества повеление умертвить всех протестантов, в области моей находящихся. Я слишком почитаю ваше величество, чтобы не подумать, что письма сии подделаны; и если, от чего Боже сохрани, повеление точно вами предписано, я также слишком вас почитаю, чтобы вам повиноваться».
«Какой несчастный дар природы ум, – восклицает Вольтер, говоря об исполинских красотах Гомера, – если он препятствовал Ламоту их постигнуть и если от него сей остроумный академик почел, что несколько антитез, искусных оборотов могут заменить сии великие черты красноречия! Ламот исправил у Гомера множество пороков, но не уберег ни одной его красоты: он претворил в маленький скелет тело непомерное и чересчур дородное».
У Паскаля, говорит Вольтер, находишь мнение, что нет поэтической красоты, что за неимением ее изобрели такие пышные слова, как бедственный лавр, прекрасное светило, и их-то и называют поэтической красотой. Что заключить из такого мнения, кроме того, что автор говорил о том, чего не понимал?
Чтобы судить о поэтах, нужно уметь чувствовать, нужно родиться с искрами пламени, которое согревает тех, кого мы знать хотим; равно как и для того, чтобы судить о музыке, вовсе не достаточно уметь рассчитывать соразмерность тонов, если притом не имеешь ни уха, ни души.
Вольтер говорит о Трисине: «Он идет, опираясь на Гомера, и падает, следуя за ним, срывает цветы греческого поэта, но они увядают от руки подражателя».
Если бы родился я царем, то желал бы иметь сверхъестественное средство сделать всякое преступление в царствование мое невозможным. Что же за жестокий и мелкий был бы расчет, имея это средство, дать каждому подданному волю, чтобы после в день Суда отличать неповинных от виновных?
Мумия одного из потомков Сезостриса уже несколько веков содержалась во внутренней зале большой пирамиды; она была облечена всеми царскими достоинствами и занимала место на престоле, где сидели его предки. Когда мемфисские жрецы захотели явить ее народу на поклонение, она рассыпалась в прах, ибо уже не была в отношении с атмосферой и теплотой солнца.
Чтобы подтвердить мнение, что иностранцу редко можно безошибочно судить об отделке писателя, признаюсь, что я не догадался бы о несравненном превосходстве Лафонтена, когда не прокричали бы мне уши о том. Я крепко верю, что он для французов неподражаем, потому что все французы твердят это в один голос, а кому же знать о том, как не им? Но и без единодушного определения понял бы я достоинства лирика Руссо, ясность, рассудительность, точность Депрео, пленительную сладость Расина, мужество Корнеля, остроту Пирона. Дайте Державина имеющему только книжное познание в русском языке, и он не поймет, отчего мы красоты его почитаем неподражаемыми.
Не дай Бог, чтобы все словесности имели один язык, одно выражение: оно будет тогда вернейшим свидетельством того, что посредственность стерла все отличительные черты. В обществе встречаешь пошлые лица, которые все на одно лицо. Образ гения может иметь черты, сходные с другим, но выражение их открывает прозорливому взору физиономию совсем отличную.
4 августа 1819
В одном письме к госпоже Неккер Тома говорил о строгом суждении парижан о короле Леаре в трагедии Дюси: «Деспотический приговор сих преподавателей вкуса[31] сходствует немало с государственными постановлениями некоторых государей, кои, чтобы покровительствовать скудным заведениям отечественным, преграждают привоз изделий богатых мануфактур чуждого народа. Негодующие бедняки издают законы против богатств, коих у них нет, и гордятся потом экономической своей нищетой
Иные говорят, что такие трагедии хороши только для народа. Мне кажется, что никогда гордость так унижена не была, как сим различием: ибо с одной стороны ставят нравственность и чувство; с другой – критику и вкус; сим последним отдается преимущество. Ничто, может быть, так хорошо не доказывает, что у просвещенных народов некоторый вкус усовершенствовался почти всегда в ущерб нравственности. Может быть, чем народ развращеннее, тем вкус его чище».
Что такое страсть, если она не страдание? Недаром говорят: страдания Господни. Любовь должно пить в источнике бурном; в чистом она становится усыпительным напитком сердца. Счастье – тот же сон.
Запоздалые в ругательствах, коими обременяют они Вольтера, называют его зачинщиком французской революции. Когда и так было бы, что худого в этой революции? Доктора указали антонов огонь, больной отдан в руки неискусному оператору. Чем виноват доктор?
Писатель не есть правитель. Он наводит на прямую дорогу, а не предводительствует…
Шамфор людей дурачит, Ларошфуко их унижает, Вольтер исправляет их.
Жуковский похитил творческий пламень, но творение не свидетельствует еще земле о похищении с небес. Мы, посвященные, чувствуем в руке его творческую силу. Толпа чувствует глазами и убеждается осязанием. Для нее надобно поставить на ноги и пустить в ход исполина, тогда она поклоняется. К тому же искра в действии выносится обширным пламенем до небес и освещает окрестности.
Я не понимаю, как можно в Жуковском не признавать величайшего поэтического дарования или мерить его клейменым аршином. Форма его понятий и чувствований, самого языка не отлиты по другим нашим образцам. Пожалуй, говори, что он дурен, но не сравнивай же его с другими; или молчи, потому что не знаешь, что такое есть поэзия! Ты сбиваешься, ты слыхал об одном стихотворстве. Ты поэзию разделяешь на шестистопные, пятистопные и так далее. Я тебе не мешаю: пожалуй, можно ценить стихи и на вес. Только сделай милость, не говори при мне поэзия, а только – стихотворство.
Невежество не столь далеко от истины, как предрассудок. Дидеро)
В народе рабском всё понижается. Надобно стремиться выговором и движением, чтобы отнять у истины ее вес. Тогда поэты – то же, что шуты при царских дворах. Презрение, которое к ним имеют, развязывает ум и язык. Или, если хотите, они походят на тех преступников, которые, представленные к суду, избегают наказания только тем, что притворяются сумасшедшими. (Дидеро)
Я всегда люблю в многолюдном обществе мысленно допрашивать спины предстоящих: которые из них подались бы на палки? И всегда пугаюсь числом моих изысканий.
Я не говорю уже о спинах, битых с рождения, а только о тех, кои торговались бы с палками и выдавали бы себя на некоторых условиях: иные щекотливые согласились бы с глазу на глаз; другие – менее, но при двух или трех свидетелях. Вот испытание, которое я, будучи царем, предлагал бы при выборах людей.