Когда нечаянно светозарный луч проникнет в ограду, краснеешь за вред взаимно нанесенный; усматриваешь, что каждый может добыть то, чего желает. Узнаешь, что сии блага плодятся по мере взаимного содействия. Тысяча побуждений любить друг друга, тысяча средств к честным выгодам являются отовсюду: лишь один луч света был всему виной.
Таков образ народа, погруженного в варварство. Таков народ, когда он просветится. Таковы будем мы, когда успехи, отныне неизбежные, совершатся»[32].
«История Петра», изданная в Венеции, и «История Меншикова», напечатанная в «Зеркале света».
Историк разбираемой книги говорит: «Государь ни одного из иностранцев во всю жизнь свою не возвел в первые достоинства военачальников, и сколь бы кто из них ни славился хорошим полководцем, но государь не мог полагаться на наемников».
Вероятно, в Петре было еще и другое побуждение. Он был слишком царь в душе, чтобы не иметь чутья государственного. Он мог и должен был пользоваться чужестранцами, но не угощал их Россией, как ныне делают. Можно решительно сказать, что России не нужны и победы, купленные ценой стыда видеть какого-нибудь Дибича начальствующим русским войском на почве, прославленной русскими именами Румянцева, Суворова и других. При этой мысли вся русская кровь стынет на сердце, зная, что кипеть ей не к чему. Что сказали бы Державины, Петровы, если воинственной лире их пришлось бы звучать готическими именами Дибича, Толя? На этих людей ни один русский стих не встанет.
Известный Пуколов уверял при мне Карамзина, будто по каким-то историческим доказательствам видно, что Алексей Петрович был в связи с Екатериной, что Петр застал их однажды в несомнительном положении и гибель царевича имеет свое начало в этом обстоятельстве.
Император Александр Павлович не любил Апраксина, вероятно, потому, что Апраксин, будучи его флигель-адъютантом, перешел к великому князю Константину. Апраксин просил однажды объяснения, не зная, чем подвергнул себя царской немилости. Государь сказал, что видел, как Апраксин за столом смеялся над ним и передразнивал его… В чем, между прочим, Апраксин не сознавался.
Его мучило, что он еще не произведен в генералы. Однажды преследовал он Волконского своими жалобами, и тот, чтобы отделаться, сказал ему:
– Да подожди, вот будет случай награждения, когда родит великая княгиня (Александра Федоровна).
– А как выкинет? – подхватил Апраксин.
Апраксин был русское лицо во многих отношениях. Ум открытый, живость, понятливость, острота, недостаток образованности: учения самого первоначального, он не мог правильно подписать свое имя. Решительно при этом способности разнообразные и гибкие: живопись или рисование и музыка были для него почти природными способностями. Карикатуры его превосходны; с уха разыгрывал он на клавикордах и пел целые оперы.
Чтобы дать понятие о его легкоумии, надо заметить, что Апраксин во всё пребывание свое в Варшаве, когда всю судьбу свою, так сказать, поработил великому князю, писал его карикатуры одну смелее другой, по двадцати в день. Он так набил руку на карикатурах великого князя, что писал их машинально пером или карандашом где ни попадя: на летучих листах, на книгах, на конвертах.
Кроме двух страстей – музыки и рисования, – имел он еще две: духи и ордена. У него была точно лавка склянок с духами, орденскими лентами и крестами, которыми он был пожалован. Уверяют даже, что по его смерти нашли у Апраксина несколько экземпляров в разных форматах звезды Станислава 2-й степени, на которую давно глядел он со страстным вожделением. Он несколько раз и был представлен к ней, но по сказанным причинам не получил ее от государя.
К довершению русских примет был Апраксин сердца доброго, но правил весьма легких и уступчивых. В характере его и поведении не было достоинства нравственного. Его можно было любить, но нельзя было уважать.
При другом общежитии, при другом воспитании он, без сомнения, получил бы высшее направление, более соответственное дарам, коими отличила его природа. В качествах своих благих и порочных был он коренное и образцовое дитя русской природы и русского общежития. Часто, посреди самого живого разговора, опускал он вниз глаза свои на кресты, развешанные у него в щегольской симметрии, с нежностью ребенка любующегося своими игрушками, или с пугливым беспокойством ребенка, который смотрит: тут ли они?
Напрасно думают, что желать нескольких прав, гражданских и политических, для человека, члена образованного общества, есть признак неприязни к властям, возмутительного беспокойства. Нимало: мы желаем свободы умственных способностей своих, как желаем свободы телесных способностей, рук, ног, глаз, ушей, подвергаясь взысканию закона, если во зло или через меру употребим эту свободу.
Рука – орудие верно пагубное для ближних, когда она висит с плеча разбойника, но правительство не велит связывать руки всем из-за того, что в числе прочих будут руки и убийственные. В обществе, где я не имею законного участия просто по праву того, что я член этого общества, я связан.
Читая газеты, видя, что во Франции, в Англии человек пользуется полнотой бытия своего нравственного и умственного; видя, что каждая мысль там, каждое чувство имеет свой исток и применяется к общей пользе, я не могу смотреть на себя иначе как на затворника в тюрьме, которому оставили применение только неотъемлемых способностей, и то с ограничениями; а свобода затворника этого в том заключается, что он ходит, бренча цепями, по улице за водой, метет улицы или собирает милостыню для содержания тюрьмы. В таком насильственном положении страсти будут раздражаемы.
Вероятно, что если человеку, долго просидевшему с узами на руках, удастся их расторгнуть, то первым движением его будет не перекреститься или подать милостыню, а разве ударить того и тех, кто связали ему руки и дразнили его, когда он был связан.
Мещерское, 18 мая 1829
Третьего дня или четвертого имел я во сне разговор с каким-то иностранцем о России. Между прочим, говорили мы с ним о 14 Декабря. Он удивлялся, что мятежники полагали возмутить народ именем цесаревича. Я отвечал ему: «У нас не может быть революции ради идеи; они могут случиться у нас лишь во имя определенного лица».
Я готов подтвердить наяву сказанное во сне: история тому свидетельница.
Что есть любовь к Отечеству в нашем быту? Ненависть к настоящему положению. В этой любви патриот может сказать с Жуковским:
В любви я знал одни мученья.
Какая же тут любовь, спросят, когда не за что любить? Спросите разрешение загадки этой у Строителя сердца человеческого. За что любим мы с нежностью, с пристрастием брата недостойного, сына, за которого часто краснеешь? Собственность, не только в физическом, но и в нравственном, не только в положительном, но и в отвлеченном отношении властвует над нами какой-то талисманною силой.
Журналы наши так грязны, что нельзя читать их иначе как в перчатках.
14 октября 1855
«С одной стороны, уже одно имя автора ручается за благонамеренность его сочинения, с другой – результат его суждений в рукописи (за исключением только некоторых отдельных мыслей и выражений) стремится к тому, чтобы обличить с верою в Бога удалившегося от религии человека и представить превратность существующего ныне образа дел и понятий на Западе. И тем не менее духовные вопросы сочинения слишком жизненны и глубоки, а политические – слишком развернуты, свежи и своевременны, чтобы можно было без опасения и вреда представить их чтению юной публики.
Частое повторение слов свобода, равенство, реформа, частое возвращение к понятиям движение века вперед, вечные начала, единство народов, собственность есть кража и тому подобным останавливают на них внимание читателя и возбуждают деятельность рассудка. Размышления вызывают размышления, а звуки – отголоски, иногда неверные. Благоразумие не касается той струны, сотрясение которой произвело столько разрушительных переворотов в западном мире и вибрация которой еще колеблет воздух.
Самое верное средство предостеречь от зла – удалять самое понятие о нем».
(Заключение генерала Дубельта, поданное в Главное управление цензуры о последних сочинениях Жуковского, 23 декабря 1850 года.)
ОФИЦИАЛЬНЫЙ СПИСОК МОСКОВСКИХ СЛАВЯНОФИЛОВ
Аксаков, Константин Сергеевич
Аксаков, Иван Сергеевич
Свербеев, Дмитрий Николаевич
Хомяков, Алексей Степанович
Киреевский, Иван Васильевич
Дмитриев-Мамонтов, Эммануил Александрович
Кошелев, Александр Иванович
Соловьев, Сергей Михайлович, профессор
Армфельд, Александр Осипович
Ефремов, Сергей Михайлович
Чаадаев, Петр Яковлевич
Смешно видеть в этом списке между прочими Чаадаева, который некогда был по высочайшему повелению произведен в сумасшедшие как отчаянный оксиденталист и папист. Вот с каким толком, с каким знанием личностей и мнений наша высшая полиция доносит правительству на личности и мнения.
ЕГО ПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВУ БАРОНУ Ф.П.ВРАНГЕЛЮ
26 ноября 1855
В одной весьма замечательной записке о нынешних тяжких обстоятельствах России, при указании причин, которые довели нас до нынешнего бедственного положения, между прочим сказано: «Многочисленность форм подавляет у нас сущность административной деятельности и обеспечивает официальную ложь. Взгляните на годовые отчеты. Везде сделано всё возможное, везде приобретены успехи, везде водворяется, если не вдруг, то по крайней мере постепенно должный порядок. Но взгляните на дело, всмотритесь в